Ненавижу, Козлов!

Мы поужинали, и Петька ушёл в душ, а я, постелив для него чистое бельё на разложенном диване, шарил в шкафу, решая трудную задачу: что постелить себе на пол? Никакого другого матраса или одеяла у меня не было, а идти к соседке поздно — неудобно. Вдруг она уже легла спать или не одна, и я припрусь не вовремя. Как раз в это время раздался звонок домофона: водитель шефа приехал забрать системный блок. Он предупредил заранее, что заедет, поэтому я отсоединил монитор и вынес блок в прихожую. Очень хотелось узнать, как там дела у шефа с расследованием, но сомневался, стоит ли вообще спрашивать Василия о внутренних делах отдела в нарушение всякой субординации. В конце концов решил, что не стоит прыгать через голову шефа. Завтра всё узнаю. Вручив Василию блок и закрыв за ним дверь, опять вернулся в комнату в раздумьях. В итоге решил, что одну ночь как-нибудь перекантуюсь на своём зимнем пуховике, благо на улице стояла уже вторую неделю такая жара, что даже ночи были тёплыми, без малейшего ветерка. А в квартире так вообще была жуткая духота, которую я с великим трудом рассеивал с помощью тарахтевшего, как трактор, старого напольного вентилятора, доставшегося мне по наследству от бывших хозяев. Из душа вышел Соболь в одном банном полотенце, опоясывающем узкие бёдра. Я слегка залип на нём взглядом, но поймав искрящиеся смешинки в прищуренных глазах друга, отвернулся, продолжив мастерить себе немудрёное ложе, больше походящее на разворошенное птичье гнездо. — Это чё за?.. — Ты на диване ложись, Петь. А я на полу лягу, — быстро ответил я, предвосхищая дальнейшие расспросы. — Слушай, кончай дурака валять! Чё ты себе тут настелил? На диване оба поместимся, он же у тебя двухспальный. Или ты боишься? — Ничего я не боюсь, просто привык спать один. Поднялся и прямо посмотрел в Петькину ехидно ухмыляющуюся физиономию: — Я в душ, а ты одевайся. Вон на постели тебе трусы и майка. — Нафиг майку, духота такая. Ох, ты ж! Давно я семейники не надевал! — воскликнул он, беря в руки трусы, разглядывая их на свет и похохатывая. — Клёвый у тебя гардеробчик… трусы, майки. Поди, зимой ещё и кальсоны носишь, а, Китаец? — Да пошёл ты! — зло огрызнулся я. — Что было, то и дал. У меня не модельное агенство. Можешь без штанов спать ложиться, если не нравится. Я зашёл в ванную, сопровождаемый Петькиными насмешками. Закрыв дверь, прислонился к стене, пытаясь успокоить накатившее возбуждение. Но где там? Меня нехило потряхивало, а набухший член болезненно упирался в стягивающую бёдра ткань джинсов. Я быстро разделся и залез в ванну. Задёрнув штору, включил душ и начал надрачивать своё не вовремя возбудившееся хозяйство. «И чего я так разозлился, сам не знаю. Подумаешь, трусы мои не понравились. Что такого? Нет, дело совсем не в этом. А в чём? Меня смутил голый Петькин торс, вот в чём. И ещё взбесило, что он передо мной в таком виде разгуливает. Ага, взбесило… Мож, возбудило? Он же это специально, чтобы… Чтобы что? Да чё за херня мне в голову лезет? Какой ещё он должен был выйти из ванной: в валенках и тулупе? Просто увидел голого парня, вот и завёлся. На парня завёлся, а не на Соболя! Чё бы я завёлся-то именно на него? Он мне без разницы, пусть хоть какой ходит». Я безуспешно водил рукой вверх-вниз по своей возбуждённой плоти. Яйца уже звенели, но кончить никак не получалось. Тёплая вода струилась по напряжённому телу, нисколько не снимая жара, полыхающего у меня внутри. Но совсем холодный душ я включить не решался. Не выносил холод, преследовавший меня всё детство: пальтишки на «рыбьем меху», не спасающие от холода; тонкие, не согревающие колючие одеяла; щели в окнах, через которые, как мне теперь казалось, круглый год дул холодный ветер; сквозняки в коридорах с едва тёплыми батареями… И вдруг перед глазами возник Петькин образ с лохматой, нечёсаной копной каштановых волос, в растянутом коричневом свитере и синяком под глазом. Он щурился на меня и что-то говорил, скорей, что-то неприятное, потому что его рот кривился в ядовитой усмешке, а глаза злобно поблёскивали из-под тёмных длинных ресниц. В голове вдруг зазвенело, и меня накрыла волна сильнейшего оргазма. Член пульсировал, выстреливая струйками спермы на кафель. Я в изнеможении прислонился к скользкой стене, пережидая, когда пройдёт слабость, а потом сел на край ванны, постепенно приходя в себя. Разбросанные обрывки мыслей в голове сконцентрировались в одну: «Я кончил на Соболя?» Получается, что так. Не на этого блондина, разгуливающего по моей квартире в одном полотенце, едва прикрывающем бёдра, а на того хулиганистого задиру-подростка из нашего детдомовского детства. Наскоро ополоснувшись и надев на влажное тело пижамные штаны и просторную майку, вышел из ванной. Моего «гнезда» на полу не было, а Петька, лёжа в трусах поверх простыни, заменяющей летом одеяло, положив ногу на ногу, читал книжку. Я присмотрелся: это был роман-сказка «Незнайка на Луне». Когда-то давно, в детстве, очень любил читать истории про маленьких человечков из Цветочного города. Но книга в библиотеке была одна, а желающих её прочитать — много. Поэтому попадала она ко мне в руки нечасто. И вот уже став студентом, однажды увидел на книжной ярмарке мечту моего детства — книгу про Незнайку, не удержался и купил. Купил как память о давней несбыточной детской мечте — иметь личную книгу про Незнайку. Полистал и поставил на полку. Одна мечта сбылась, правда сбылась поздновато: детство кончилось! — С лёгким паром, зайчик! — Сам такой! Зачем с пола всё убрал? Я с тобой спать не лягу. — А чё так, брезгуешь что ли, или боишься? — Иди в жопу, Соболь! Ничего я не боюсь, и тем более не брезгую, не говори ерунду. А то, что ты помог, ещё не значит, что имеешь право в моём доме наводить свои порядки, — бегал я по комнате, пыхтя и размахивая руками, изо всех сил стараясь изображать злость, на самом деле пытаясь скрыть смущение. Петька отложил книжку и сел на край дивана, спустив ноги на пол. — Ой-ой, какие мы грозные! Такую бы грозу, да к ночи, а то совсем эта духота замучила. Чё ты вскинулся, Китаец? Либо мы будем спать на диване оба, либо на полу лягу спать я. И не возражай старшим: я всё-таки старше тебя на два месяца, понял? И вообще, давай уже ложиться, хватит бегать по комнате, как кролик-энерджайзер, у которого зарядка никогда не кончается. Я стоял посреди комнаты с открытым ртом, поражаясь его наглости, а он спокойно прошёл мимо, потушил свет, нажав на выключатель, и легонько подтолкнул меня к дивану. — Ложись у стенки, я с края люблю. Я потюхал молча к дивану и пробубнил, укладываясь на свою сторону: — Интересно, когда это ты успел «полюбить»? — Было дело. Хочешь узнать подробности? — спросил он полушёпотом, вплотную придвигаясь ко мне и выдыхая в лицо жар, отдающий мятой от зубной пасты. — Отвали! Счас ёбну! Соболь, не лезь! — стал я отпихивать от себя рукой наглую ухмыляющуюся рожу, слюнявя ладонь о раскрытый Петькин рот. Но он меня не слушал, вдавив своё тело в моё и больно прикусив два пальца, от чего я непроизвольно вскрикнул и ударил его по лицу. Оплеуха получилась смачной и звонкой. Петька на секунду отстранился и замер, а потом резко заломил обе моих руки вверх, придвинувшись к самому лицу. — Ах ты козлятина недоделанная, ну всё, ты меня разозлил! И он, не обращая внимания на маты и визги, мотания головой, поймал мой рот своим и сразу же ворвался горячим языком внутрь. Я ещё взбрыкивал и трепыхался, пытаясь отпинываться ногами, но Соболь был сильнее. Откуда в этом заморыше взялось вдруг столько силы и напора, для меня была загадка. Он таранил мой рот, как танк, не давая мне передышки ни на секунду. Я начал задыхаться и возбуждаться одновременно, чувствуя, как его набухший член трётся о мои бёдра, вдавливаясь всё сильнее в пах. Мощная волна похоти прошила меня через всё тело, мелкими судорогами сжимая мышцы внизу живота. Я больше не сопротивлялся, а напротив, стал поглаживать влажную худую спину, узкие бёдра под тонкой тканью трусов. Петька уже давно отпустил мои руки и по-хозяйски шарил по всему телу, как будто изучая его на ощупь. Его светлая макушка постепенно опускалась вниз, а я чувствовал, как мою разгорячённую от возбуждения тушку выцеловывают, покусывают, вылизывают, от чего я то постанывал, то тихонько вскрикивал, то подавался навстречу в стремлении задержать ласку. Мой здравый смысл уже давно покинул пылающую голову, уступив место жгучему желанию плавиться в Петькиных ласках, чувствуя на своей коже его влажные жадные губы, язык, руки, его взлохмаченные вихры, щекочущие мой подбородок. Я больше не принадлежал себе, полностью растворившись в этом безумном пьяном мареве ощущений, которые не испытывал никогда. В моём угасающем сознании ещё появлялись время от времени проблески здравомыслия — то, что сейчас со мной делают — неправильно, и я потом об этом, скорей всего, пожалею, но… они тут же рассеивались под напором очередной накатывающей волны вожделения. Я не понял когда, в какой момент меня избавили от одежды. Петька уже вовсю скользил своим разгорячённым потным торсом по моему такому же. Мы оба тяжело, хрипло дышали, а я ещё и поскуливал, когда он целовал и прикусывал меня то тут, то там, то забирался языком в самую середину уха, от чего меня прошибал мороз до самых кончиков пальцев ног. Пальцы сжимались, а сам я вытягивался в струнку, бороздя ступнями по скомканной простыне. Вско­ре Соболь, пройдя влажной дорожкой по втянутому животу, взял мой разрывающийся от наполненности член в рот, на что я вскрик­нул и схватил его за волосы, пытаясь сопротивляться. Но он начал проделывать своим языком такое, что меня мгновенно затопила новая волна похоти, и я стал давить руками на лохматую макушку, пытаясь проникнуть глубже, в самое горло Петькиного ненасытного рта. Это было наслаждение и пытка одновременно. Я чувствовал, что умираю, и моя смерть уже близка, она уже вот-вот рядом, неумолима и неотвратима… Я сделал судорожный вдох, напрягся и выплеснул горячую струю глубоко в Петькино горло. Смерть отодвинулась… я вздохнул, и тёмная бездна, чуть было не поглотившая меня, стала отступать. Я снова начал различать очертания предметов в комнате, и даже почувствовал насколько весь мокрый и липкий. Глаза щипало от пота, в ушах постепенно проходил звон. Сознание вернулось. Петька поцеловал меня в расслабленный живот и поднял голову: — Ты как, живой, заяц? Он хохотнул и лёг рядом, поглаживая ладонью мой хилый торс. — Ну как? Понравилось? Продолжим? Я-то ещё не кончил. Поможешь? — Ш-што… помочь? — Слушай, зайчик, — зашептал он мне где-то в районе уха, — ты больше не маленький мальчик-зайчик. Дядя Алик сделал тебя мужчинкой. Теперь твоя очередь. Окей? — Нет, Соболь, я не могу… я не смогу этого сделать, — в ужасе пролепетал я. — Дурачок! Тебе не нужно ничего делать, дядя Алик всё сделает сам, ты просто закрой глаза и слушай. Давай! Продолжим твоё половое воспитание. Я услышал звук разрываемого пакетика, а затем Петька налил себе из небольшой бутылочки на ладонь клейкую жидкость и, смазав мой полуопавший член, начал его надрачивать, опять покрывая лёгкими поцелуями мои плечи, грудь, втягивая и облизывая соски. В голове зашумело, и я снова почувствовал волну возбуждения. А Петька об­ла­чил моё, вновь возбудившееся естество в пре­зер­ва­тив, ещё раз об­ма­зал его жидкостью из бутылочки, сма­зал се­бя и, оседлав по-хозяйски бёдра, начал медленно насаживаться на мой стояк. Я сначала запаниковал, но почувствовав наплыв всё возрастающей похоти, напрягся и замер, машинально приподняв голову. Петька задерживал дыхание и морщился, но не прекращал движения вниз ни на минуту, и меня начало поколачивать от возбуждения при виде этого завораживающего зрелища. Я чувствовал сжимающее горячее Петькино нутро, и эти новые, ни с чем не сравнимые ощущения, окончательно превратили меня в безвольное послушное существо. Это было волшебно, восхитительно, крышесносно! Ничего подобного я никогда не ощущал. Это было… Это было пиздец как классно! Наконец он остановился и вздохнул. Я тоже хотел вздохнуть, так как до этого даже не заметил, что не дышал всё то время, пока он на меня насаживался, но вместо вздоха сглотнул, поперхнулся слюной и закашлялся. Петька тихо засмеялся и наклонился к моему лицу, поцеловав в глаз, а потом в щёку. — Эх ты, маленький глупый зайчонок. Он подождал, пока я прокашляюсь, слизал подступившие к глазам слёзы и, приподнявшись, начал двигаться, опираясь на меня сзади руками. Я не мог сдерживаться и постанывал каждый раз, когда входил в него. Петька положил мои руки себе на бёдра, и я начал помогать ему двигаться. Было видно, что он получает не меньшее удовольствие, чем я, и это заводило ещё сильней. С Петькиного лица слетела маска самоуверенного наглеца, оно сделалось каким-то по-детски беспомощным и очень милым. Он тоже, как и я, постанывал, то откидывая голову назад, то опуская её вниз и прикрывая глаза тёмными ресницами. Наконец я почувствовал, что вот-вот взорвусь опять. Петька уже тоже усиленно дышал и то и дело вскрикивал, ускорив движения. Он взял мою руку и опустил на свой член. — Помоги… — прошептал и опять откинувшись застонал. Его член был гладкий и какой-то шелковистый на ощупь, и это было приятно. Я большим пальцем размазал растёкшуюся смазку и начал плавно надрачивать пульсирующий ствол. Петька часто порывисто завздыхал, потом протяжно а-ахнул и залил мне живот и даже грудь тёплой спермой, выплеснувшейся несколькими струйками. На меня тоже накатило, покалывая острыми иголочками в висках и холодя затылок… Я вытянулся, ы-ыкнул и кончил следом, оглашая тишину комнаты пронзительным криком. Петька опять тихо засмеялся, пошлёпал ладошкой по скользкой лужице на моём животе и вытер меня моей же майкой. Затем осторожно освободился, снял с меня резинку, завязав её узелком, и бросил возле дивана. Потом уже лёг рядом, откинувшись на спину и глубоко вздохнув. Мы полежали молча некоторое время, отдыхая, и на меня незаметно накатил сон.