Ненавижу, Козлов!

Утром меня разбудил яркий солнечный луч, бьющий прямо в глаза: вечером забыл задёрнуть шторы на окне. Я сквозь сон недовольно промычал, повернулся набок, устраиваясь поудобнее и пряча голову под простыню. Внезапно моя нога упёрлась во что-то. Это было так странно, что сон как рукой сняло. Я замер и секунду соображал, что это может быть. И тут сознание моё наконец очнулось, ворвавшись в голову мгновенной вспышкой, от которой внутри всё сжалось, а сердце пустилось в бешеный скач. Как в калейдоскопе пронеслись, меняясь, картинки прошедшей ночи — я всё вспомнил: «Петька!» Я открыл глаза и сразу уткнулся взглядом в светлую лохматую макушку. Скользнул взглядом вниз: голый! Оба! Внутри всё похолодело, а потом бросило в жар: «Аа-аааа! Пипец! Я же вчера… Он меня вчера… Мы с ним вчера… Боже, не-ееет!» Я с ужасом смотрел на ненавистного гада, а он завозился, протянул руку, погладил мой поджатый живот и, опустившись ниже, потеребил пальцами вялый член, на что тот заинтересованно приподнял бледно-розовую головку. Я непроизвольно сглотнул, не в силах пошевелиться и в оцепенении глядя на это непотребство. По всему телу прошёл ток, взорвав и без того мечущийся в панике стыда мозг. — Мммм… Заяц, ты ещё не ушёл? — прошелестел он спросонья тягучим сиплым голосом. Я сразу отмер и с омерзением, как отвратительную гусеницу, смахнул его руку и высунулся из-под простыни. Приподнялся. В нос ударил запах пота и ещё чего-то неприятно-терпкого, ещё сильнее убивая моё и без того убитое внутреннее состояние. Я поморщился и поискал глазами пижамные штаны. Они валялись скомканные на полу. Развернувшись вместе с простынёй, свесился с дивана, от чего почувствовал неприятное стягивающее ощущение на животе и груди, и протянул руку за штанами, но не дотянулся. Перед самым носом увидел завязанную узелком ярко-розовую прозрачную кишочку с мутной субстанцией внутри. Поморщился и глухо простонал. Так плохо мне ещё никогда не было: хотелось закрыть глаза и сдохнуть от стыда и отвращения. Наклонился ещё ниже, пытаясь кончиками пальцев подтянуть поближе одну из штанин. Опять не получилось. — Эй, ты чё там делаешь? Простыню с меня стащил… Давай ещё чуток покемарим. Тебе во сколько на работу? — недовольно прогнусавил сквозь сон Петька, стягивая с меня простыню и укрываясь. Я плюнул на приличия: «Снявши голову, по волосам не плачут», — вскочил, подхватил скользкую резинку, штаны и поскакал в ванную, сверкая своей наготой под язвительный Петькин хриплый смешок: — Ну, блин, детский сад! Судя по восходу солнца, было часов шесть или чуть больше. Бросив доказательство своего позорного падения в пустую коробку от стирального порошка, залез в ванну под душ. Мылся долго и тщательно, чуть ли не сдирая кожу жёсткой вихоткой с выдавленным на неё почти с пол-бутылочки гелем для душа. Потом вымыл голову Шаумой, почистил зубы и поелозил бритвой по щекам и подбородку, хотя никакой щетины не наблюдалось. Она почему-то почти не росла, что меня отчаянно бесило. Всё это время старался ни о чём не думать, но мозг не слушался, подсовывая то одни, то другие моменты минувшей ночи. Я желал только одного: сдохнуть и никогда не выходить из ванной. Квартира, которая была моим убежищем, моим спасением от внешнего мира, перестала быть таковой: там, в комнате, на диване лежал вражеский диверсант — Петька Соболев. И я сам позволил разрушить ему моё гнездо — мой заслон и мою жизнь. Сам! Я не представлял, как сейчас выйду и посмотрю в его насмешливые глаза, как и о чём буду с ним разговаривать. Мне хотелось, чтобы он навсегда исчез немедленно из моего дома и из моей жизни. Мне было противно идти назад, встречаться с ним взглядом… Но ещё противней мне стало, когда я подошёл к зеркалу. Всё тело сплошь было в красных пятнах и мелких укусах. А на шее ближе к предплечью красовались два смачных засоса, как два позорных клейма. «Блять, блять! Почему я ещё жив?» Ничего не оставалось, как попытаться спрятать этот кошмар под полоской лейкопластыря, что я и сделал. Получилось не очень: с обоих краёв выглядывали красные островки «блямб». Я убрал лейкопластырь и наклеил два других рядом. Теперь было лучше, но всё равно ужасно. Достал из стиралки мятую грязную футболку и с отвращением надел на себя: зайти в комнату с голым, сплошь в пятнах, торсом я не мог — лучше сразу придушиться банным полотенцем или утопиться в ванне! Мандражировал я зря: Петька опять спал, отвернувшись к стене и раскинувшись на весь диван. Руки засунуты под подушку, ровная белая спина и часть одной ноги до колена открыты. Чуть выше щиколотки наколото тату — фигурка кота. Я на минуту залип на спину, широко разбросанные ноги и непроизвольно сделал шаг к дивану, подталкиваемый неосознанным желанием подойти и потрогать татушку. Но тут же себя одёрнул: «Совсем больной?» Но всё ещё не двигался с места, прилипнув взглядом к чёрной фигурке на узкой лодыжке и нахально розовеющей пятке. Это была его любимая поза с детства: спать на животе, широко раскинув костлявые нижние конечности и спрятав руки под подушку. Правда в детдоме на тесных кроватях сильно не раскинешься, и одна Петькина нога всегда свешивалась с постели из-под одеяла, загораживая узкий проход между кроватями. При этом воспоминании меня внутри кольнуло какой-то щемящей грустью. Злость на него улетучилась сама собой, но по-прежнему было стыдно за то, что он со мной проделывал ночью, и как я при этом стонал. По низу живота прошла тягучая судорожная волна, отозвавшись жаром в паху. «Чёрт! Только не это!» Я с трудом оторвал взгляд от нахально оккупировавшего мой диван приятеля — «Приятеля?!» — постарался успокоиться и перевести мысли на что-то другое. Сразу вспомнил о работе и кинулся к мобильнику посмотреть время. Было двадцать минут седьмого. Открыв одну створку окна и впустив в комнату вместе со свежим воздухом чириканье птиц и утренний уличный шум, ещё раз посушил голову полотенцем, встряхнул влажные волосы и открыл шкаф в поисках одежды. На улице опять намечалась жара, а мне ничего не оставалось, как запихнуть своё поруганное тело в душную водолазку с тугим воротом, чтобы тем самым спрятать полоски пластыря, явно указующие на мой позор. Натянув затем брюки, отправился на кухню готовить завтрак, хотя есть особо не хотелось. Решил по-быстрому испечь оладьи, благо в коробке ещё оставалась блинная мука. Добавил пару яиц, молока, размешал венчиком тесто и за десять минут напёк приличную горку поджаристых золотистых оладушек. В проёме двери нарисовался заспанный Петька, придерживающий одной рукой сооружение из простыни наподобие тоги. — М-мм… Симпатичный фартучек! — сощурил он насмешливый глаз, увидев на мне собственноручно сшитый фартук из старой клетчатой ковбойки. — Пахнет вкусно! Ола-адушки-ии! — радостно протянул он, уставившись на золотистую, аппетитную горку глазами плутоватого кота, добравшегося до хозяйской сметаны. — А какао есть? Он старался поймать мой взгляд, но я упорно отводил глаза, мечась по кухне больше, чем требовалось. — Эй?! С утречком! Какао хочу, ферштейн? Я бросил мимолётный взгляд где-то в область оголённого плеча и тут же отвернулся к плите, к закипающему чайнику. — Ты в простыне есть будешь? Иди в ванную помойся, я пока какао приготовлю. Петька оторвался от косяка и подошёл ко мне вплотную, прижавшись к плечу подбородком и обвив руки вокруг талии: — А чего это мы глазки прячем, а? Кто это у нас тут такой стеснительный? — прошептал он возле моего пламенеющего уха и легонько придавил мочку зубами, тут же отпустив. Я дёрнулся как от ожога. — Петь, уйди нафиг, кипятком щас ошпаримся оба. — Да ладно тебе, не дёргайся так. Солдат ребёнка не обидит, — ухмыльнулся он и, забрав из моих рук чайник, поставил на подставку. Затем неспеша развернул меня, окаменевшего от ужасного смущения, к себе. — Ну-ка, посмотри на меня… Чё случилось? Вчера вроде бы всё хорошо было, а сегодня что? Чё за психи, а, заяц? Я мельком глянул на него и отвернулся в сторону. — Нет никаких психов, но и радоваться тоже особо нечему. — А что случилось-то, что не так? Тебе вчера вроде понравилось меня трахать. Я зло зыркнул на полуголую бесстыжую сволочь, преодолевая смущение, но предательский румянец уже разлился по всему лицу, на глаза набежали щиплющие слёзы, и я только сумел выдавить: — Слушай, заткнись, а! Петька широко раскрыл насмешливо-удивлённые глаза и со смешком воскликнул: — Блядь, Костя, ты что, стыдишься говорить о таких вещах? Не-е, тобой точно нужно заняться. Мужику того и гляди тридцатник стукнет, а он краснеет при слове «трахаться». Может ещё в обморок грохнешься, красна девица? Пиздец, я щас сдохну от смеха. Блядь, ты в каком дендрарии жил, цветочек? Где тебя от жизни прятали?! Я плюнул на своё полыхающее лицо и прямо взглянул в смеющееся Петькино: — Ни в каком дендрарии я не жил. А если ты сейчас не свалишь в ванную мыться, завтрак не получишь. Один потом будешь жрать, когда я на работу уйду. И мне некогда тут с тобой, я уже опаздываю. — Слушай, а ты чё это на себя нацепил? — хохотнул Петька и оттянул ворот моей водолазки. — Оп-па! Это что, это я тебя так? — сделал он большие глаза, увидев нашлёпки из пластыря. Я с силой ударил его по руке и, двинув плечом, вышел из кухни. Петька семенил следом, не отставая. — Заяц, ну прости, не рассчитал. Хочешь, мне такой же сделай, — фыркнул он, сдерживая смешок. — Отвали! — Чё, сильно видно? Давай, рубашку надень какую-нибудь, а я прикину, видно будет или нет. Ты ж сваришься в этой херне, она же у тебя из синтетики. Я опять психанул. «Вот чего достаёт, спрашивается? Задолбал уже!» Я резко повернулся. Петька не ожидал и врезался в меня на полном ходу, ударившись носом о мой подбородок. — Блядь, ты отстанешь или нет? — потерял я терпение. — Быстро пиздуй в ванную. Я иду завтракать, иначе точно на работу опоздаю. — Да лады-лады! Уже в пути, сонц, — примирительно протараторил Соболь, потирая ушибленный нос. Он быстро ткнулся губами в мою щёку и пулей выскочил из комнаты. — Только не психуй и не ешь без меня, я быстро! — уже из ванной весело проорал Петька. Я фыркнул себе под нос, и настроение как-то стало понемногу возвращаться, а утренние мрачные мысли отходить в сторону. Нет, с Петькой всё-таки было легко! Я вздохнул полной грудью и сразу почувствовал внутреннее освобождение от сковывающего меня до сих пор стыда, а вместе с этим зверский голод, сопровождаемый громким урчанием желудка. Заварив какао, поставил на стол мёд и клубничное варенье, которое покупал обычно у бабушек, торгующих кто чем возле близлежащего супермаркета, и пошёл убирать постель. Пока Петька мылся, быстренько привёл в порядок комнату и снова вернулся на кухню. Петька больше не стал меня эпатировать видом своего голого торса, а вышел из ванной в моём старом банном халате, который, если честно, давно пора было поменять на новый. Но я о нём вспоминал, пока он был перед глазами, то есть в ванной, а как только выходил — тут же забывал про него. — Слушай, тебе этот халатик дорог, как память, или ты любишь снашивать всё до дыр? Петька зашёл в кухню, показывая мне две дырки в поле халата, продев в них с изнанки пальцы и пошевеливая ими. — Ты их чем проделал, Китаец? Дыры на самом интересном месте. — Так, опять начинается. Я тебя не просил его надевать. Сам давно не ношу, просто так висит. — Понятно. Это мы тоже исправим. Куплю два халата разных цветов, чтоб нам с тобой их не путать, где твой, а где мой. Сегодня же этим и займусь, — деловито вещал он, накладывая ложечкой варенье на оладью и запихивая в рот целиком. — Вот щас не понял… кто тут чего собрался не перепутать? Я тебя к себе жить пока что не приглашал. — Фу фак пфигфафи, я не пфофив. — Жуй давай, набил полный рот и ещё чёт там говорить пытается. Цицерон, блин! — Я говорю, пригласи, я не против. А чё, мне у тебя понравилось: ванночка, кухонька… диванчик. — Петька бросил на меня лукавый взгляд и слизал с чайной ложки остатки варенья. — Всё чин-чинарём! Чё тебе одному уютом наслаждаться? Я сильно мешать не буду, у меня перерывы в работе нечасто бывают, а выходной только один — в среду, да и то не факт. Могут в любой момент сорвать на горящий заказ. Так что ты моего присутствия даже и не заметишь. Он весело сверкнул на меня бесстыжим взглядом, свернул трубочкой очередную оладью, макнул её в варенье и сунул себе в рот. Я сделал глоток, поперхнулся и закашлялся. Петька хохотнул и пару раз несильно хлопнул меня по спине. Ровно в восемь я вышел из дома и неторопливо потюхал на работу. Петька, благодаря моей полоротости с компом, сегодня был на выходном и остался у меня, сказав, что с удовольствием весь день проваляется на диване, о чём мечтал последние несколько лет, не имея такой возможности, так как ни своей квартиры (даже съёмной), ни дивана у него не было. Он жил возле кухни в маленькой тесной подсобке, которую ему выделил директор клуба, где помещалась кое-как втиснутая раздолбанная кушетка на подставленных вместо ножек кирпичиках, и на стене, на трёхъярусной вешалке за занавеской размещались все Петькины наряды для работы и прочая одежда. Рядом на колченогом стуле стоял чемодан с остальными нехитрыми пожитками и единственной ценной вещью — ноутбуком. Окна в подсобке не было, только небольшая отдушина вверху у самого потолка, из которой зимой нещадно дуло, поэтому он забил её картонкой, да так и оставил. Стены, никогда не знавшие ремонта, заклеил разными плакатами, постерами и рекламными проспектами — всем, что кипами валялось на складе в подвале от ранее размещавшихся здесь фирм. Всё это он успел мне рассказать, пока я в темпе вальса убирал со стола и мыл посуду. Он, конечно, мог уже позволить себе снять небольшую квартиру, но поскольку почти всё время проводил в клубе, решил, что это — деньги на ветер, лучше подкопить и года через два-три уйти из клуба, начав новую жизнь. Под новой жизнью подразумевались восстановление в универе и другая, «легальная» работа. На мой вопрос: «Какая именно?», — он пожал плечами: «Что-нибудь найду, не век же мне жопой на жизнь зарабатывать». Я ему так и не сказал: «Хорошо, оставайся». Вообще ничего не сказал, а он больше не спрашивал. Думать о том, хочу я или нет, чтобы Петька перешёл жить ко мне, не было времени. Решил, что подумаю об этом после, тогда и видно будет. Я ускорил шаг и через пять минут уже заходил в лифт вместе с другими запаздывающими сотрудниками нашей немаленькой конторы. Как только вошёл в офис, девы меня сразу же потащили в кабинет шефа: он устраивал внеочередную «летучку» и, как оказалось, ждали только меня. Нет, на работу я не опоздал, просто пришёл минута в минуту благодаря моему неугомонному «гостю». В кабинете уже ждали Крыса и Раечка Ванна. Я поздоровался и скромно прошёл в дальний угол к окну, так что видел всех, а меня только шеф и Марина с Динарой, сидевшие ко мне лицом. Шеф был серьёзен и даже хмур. На меня вообще не взглянул ни разу, чему я был только рад. Мне казалось, что даже через ткань водолазки видны следы моего ночного позора. Как только об этом подумал, жаркая волна крови тут же бросилась в лицо, хорошо, что никто не смотрел в мою сторону, все напряжённо ждали, когда шеф начнёт говорить. И он начал: — Так, все готовы слушать? — посмотрел он на Марину, ищущую что-то в кармашке своего пиджачка. Марина тут же выпрямилась и положила руки на стол, сцепив в замок наманикюренные пальчики. — Я вас собрал вот по какому поводу, — чётко выговаривая каждое слово и оглядев всех по очереди, минуя меня, начал шеф. — У меня для вас есть одно известие. И оно неприятное. Он сделал многозначительную паузу и опять посмотрел на свой небольшой коллектив, пройдясь и по мне взглядом вскользь, отчего я тут же почувствовал, как кожа покрылась мурашками, а затем продолжил: — В нашем коллективе произошло ЧП… Вот при этой коротенькой аббревиатуре, обычно означавшей, что дальше уже ничего хорошего не произойдет, а наоборот — хреново будет всем вместе и каждому по отдельности, мне показалось, что все буквально застыли, и даже воздух в кабинете стал ледяным, несмотря на жару за приоткрытым окном. — …кто-то из… сидящих в этом кабинете подменил проектную документацию, которой занимался ваш коллега. Документация ушла к заказчику, и только благодаря счастливой случайности подлог был обнаружен. Я думаю, вы понимаете, чем бы это грозило заказчику, а также нашему отделу, если бы всё вовремя не вскрылось, и заказчик начал работы по подложным сметам. Он опять приостановился и многозначительно, сдерживая негативные эмоции, которые сквозь спокойное выражение лица всё же просматривались и пугали ещё больше, чем если бы он орал и бил по столу кулаком, посмотрел на окружающих. В кабинете установилась напряжённая тишина. Все буквально застыли, затаив дыхание и боясь лишний раз шелохнуться. Все, кроме Крысы. До сих пор она сидела с отстранённым видом, устремив взгляд на ключ от нашего кабинета, который вертела в руках всё это время. При последних словах Смирнова она вскинула голову и посмотрела на него в упор: — И с чьего это попустительства, мне интересно, мог у нас произойти такой прецедент? Кто в этом виноват? Все молча посмотрели на неё, шеф тоже. Видя, что её никто не собирается прерывать, Крыса продолжила с ещё большим напором: — Пока я сама всё контролировала, ничего подобного случиться не могло! А вы, Кирилл Валерьевич, развели тут, понимаете, анархию, каждый стал сам себе хозяин… Ослабили контроль, если не сказать больше — потворствовали тут… некоторым… членам коллектива. Она прервалась на мгновенье, видимо, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха. — И вот к чему всё привело. И что вы теперь собираетесь делать? Опять всё спустить на тормозах? И дальше будем разводить у себя коррупцию и беззаконие? Почему вы не говорите, кто этот человек? Подмена документов — это ж… это ж… вопиющий факт! Вы что, собираетесь его скрыть от руководства и дальше продолжать работать как ни в чём не бывало? Она перевела дыхание и поправила сползшие на нос очки. — Я требую, чтобы вы назвали виновника, и пусть он сам расскажет, что именно сделал и по какой причине. А мы послушаем. В кабинете воцарилась гробовая тишина. — Вы закончили, Лариса Петровна? — раздался спокойный голос шефа. Она неопределённо мотнула головой. Шеф перевёл взгляд на остальных. — Кто-то хочет ещё высказаться? — он выжидающе помолчал. — Нет желающих? В таком случае будем считать, что прения окончены. — Нет уж, Кирилл Валерьевич, я требую… — опять вскинулась Крыса. — Лариса Петровна! — слегка повысив голос, прервал её шеф. — Мы вас выслушали. Давайте не будем сейчас устраивать здесь диспут на тему: «Кто виноват и что делать?» Он слегка прихлопнул ладонью по столешнице. — Ваша позиция мне ясна, и я это учту, не сомневайтесь. Что касается контроля, то в дальнейшем я собираюсь освободить вас от этой обязанности — перепроверять работу за каждым сотрудником, так как считаю это рутинным, бесполезным делом. Мы не в детском саду и не в школе, и поэтому каждый должен нести ответственность за то, что он делает. — Вы шутите, надеюсь? Это что у нас тогда начнётся?.. — Лариса Петровна? — повысил голос шеф. И уже спокойно: — Я вас не перебивал, имейте уважение и терпение выслушать. Да! Никаких перепроверок и тотального контроля больше не будет. И распределения вами проектов между остальными членами коллектива — тоже! А то, понимаете, это ваше: «этому дам, этому не дам…» Крыса побледнела, а кто-то, не сдержавшись, прыснул, остальные же сидели едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Шеф гм-нхкнул в кулак, прочистив горло, и продолжил: — Но об этом позже… Мы отвлеклись. Все опять приняли серьёзный вид. — А теперь я обращаюсь к тому, кто это сделал. Надеюсь, этот человек понимает, что он совершил не проступок, а преступление, причём экономическое. Но целью, я думаю, было скомпрометировать своего коллегу. В итоге же пострадали бы мы все — весь наш отдел. И, естественно, в первую очередь спрос был бы с меня, как с руководителя. Я уже выступил в роли клоуна, когда мне принесли и сунули под нос три палёных проекта с заниженной суммой в несколько миллионов. Поэтому… — шеф прервался, опять осмотрев наш «курятник», — вы сейчас идёте на свои рабочие места и занимаетесь своими непосредственными обязанностями. А я жду одного из вас к себе в кабинет… с заявлением по собственному желанию. Если он не придёт сам и не признается, через час передаю это дело на расследование в службу безопасности. Тогда уже ни о каком уходе по собственному речи не будет. Время пошло! На этом всё, идите работайте!