Ненавижу, Козлов!

Прошло уже больше двух месяцев, как от нас ушла Динара. Действительно, оказалось, что она всю эту историю с подменой проектов затеяла не просто так. У Максима временно, на время летнего сезона, работал её племянник. Он только закончил архитектурный, и Динаре очень хотелось пристроить его к нам в отдел, но все места были заняты. И вот они вдвоём решили «провернуть» эту аферу с документацией. Я «заваливаю» три проекта, причём ошибки находит именно этот парень. Меня выкидывают из отдела, а он приходит, как протеже Максима, на освободившееся место. Понятное дело, как же не взять такого умненького-разумненького, спасшего всех от «катастрофы»? Ясен пень, у них даже сомнений не возникало в его будущем благополучном трудоустройстве. Возможно, так бы и случилось, если бы Динара смогла подчистить все следы «взлома» моего компа. Но, видимо, она не настолько хорошо разбиралась в программе, а может, думала, что никто ничего искать не будет. Откуда ей было знать, что у меня есть личный архив работ, где сохранены настоящие проекты. В общем, Штирлица из неё не получилось. Пацана того тоже уволили. Хотя он, можно сказать, не так уж и сильно пострадал: временный контракт его уже заканчивался. Найдёт себе где-нибудь местечко: проектировщики всегда требуются. А вот Динаре будет сложнее устроиться в другие проектные фирмы. Сейчас трудоустройство обязательно включает в себя проверку через службу безопасности, и, конечно, будут узнавать причину увольнения с прошлой работы. А уж Крыса точно молчать не станет и причину увольнения Динары распишет в красках. Шеф нового работника брать не торопился, но инфа у нас распространяется быстро, и время от времени приходили люди и предлагали себя на освободившуюся вакансию. Звонков также было море, что сильно нервировало и отвлекало от работы. Дело в том, что общегородской телефон стоял в нашем кабинете, шеф в своё время от такой связи категорически отказался, сказав, что он не секретарша, а нужные люди знают его мобильный. И нам приходилось самим отвечать на звонки, твердя одно и то же: «Извините, место уже занято». Так приказал шеф. Собственно говоря, проектов в последнее время поубавилось, так что ощущения «запарки» не было, да и приход нового человека в наш устоявшийся «серпентарий» тоже настораживал и желателен не был. Крыса после скандала с Динарой и её «громкого» ухода как-то затихла и стала незаметной. Она больше молчала, тихонько сидя в своём углу, лишь иногда отрывалась от монитора и поглядывала на нас, посверкивая квадратными линзами. Царапины её зажили, оставив два светлых поперечных шрамика на щеке, что, впрочем, её никак не ухудшило, возможно, потому, что ухудшать и без того тусклый вид было просто некуда. Теперь каждый из нас самостоятельно сдавал проекты шефу, расписываясь в графе «ответственный исполнитель» под подписью Смирнова. В конце сентября шеф взял две недели отпуска и улетел на отдых в Японию по подаренной на днюху путёвке. За себя оставил, разумеется, Крысу Петровну. Правда, старые порядки она не вернула, так что почти ничего не изменилось: каждый занимался своими работами и откладывал готовые проекты в общий лоток «на подпись». Скучно и тоскливо стало в офисе. Мы почти не разговаривали, обмениваясь фразами только по необходимости. Раечка Ванна тоже со следующей недели собиралась в очередной отпуск, и останемся мы втроём, можно сказать — вдвоём: Крыса Петровна не в счёт. Она вообще как-то изменилась за последнее время: не было уже той агрессивности в голосе, на меня нападать перестала, не высказывала «критические» замечания, встревая в разговор наших дев, как это бывало раньше, типа: «Очень вызывающие, я бы такие не надела…» — чем ужасно веселила коллектив. Я, конечно, в общем веселье участия не принимал, но скрывался за монитором и прятал лицо до половины в ворот джемпера, зажимая рот и тем самым заглушая характерное похрюкивание. Петька мне ни разу так и не позвонил, я ему не звонил тоже, хотя часто, особенно вечерами, вспоминал о нём и о той нашей ночи. Но жизнь приучила меня к тому, что нужно думать о сегодняшнем, оставляя то редкое хорошее, что иногда случалось в прошлом — прошлому, и не строить никаких иллюзий. Я и оставил, но мозг не слушался и нет-нет, да вытаскивал из закоулков памяти моменты нашей близости, отнимая сон и покой. И в конце концов я чётко понял, что жалею о том, что так с ним обошёлся: он хотел жить вместе, а я отказал. Но его я тоже обвинял, что не дал мне время подумать. Останься он до следующего утра — и всё могло измениться. Сейчас я уже мог сам себе признаться, что тогда в душе почти был готов дать ему положительный ответ и промолчал только из-за какого-то непонятного упрямства. Не хотелось сдавать свои позиции сразу, тем более что он и так зашёл «на мою территорию», не спросив на то согласия. И именно это тогда меня и остановило. Я боялся, что он полностью разрушит моё личное пространство, не оставив ничего, что я мог бы назвать только своим. Сейчас мне это уже не казалось таким важным. И к тому же я за него переживал, вспоминая рассказ о тесной каморке — комнатке без удобств, где не было даже окна. И вот так я пребывал то в одних чувствах, то в других: то мне его было жаль, и хотелось плюнуть на всё, и позвонить, узнать, как у него дела, то я злился на то, что он ушёл, не дождавшись меня, и потом ни разу не дал о себе знать. «Значит ему на меня пофиг, и чего я тогда зря переживаю? Он обо мне и не вспомнил ни разу, ему без разницы с кем спать. С чего я взял, что он вообще про переехать ко мне говорил серьёзно? Там ему, скорее всего, удобней: вышел из своей конуры — и уже на работе, а от меня добираться надо на маршрутке через весь город. Да и смог бы я с ним жить, зная, чем он каждый день занимается? Он не говорил, что если переедет, то уйдёт из клуба. Нет, он ничего менять не собирался, так что лучше забудь! Он не маленький, чтобы за него переживать, пусть сам за себя переживает». Походил по кухне, заглянул в холодильник: вчерашний куриный супчик в кастрюльке… сметанка… хреновинка… хлебушек… Подогрел в микроволновке тарелку супа, положил на ломтик хлеба приличную порцию хреновины, купленной у бабулек, и откусил, от удовольствия прижмурив глаза. «Вкуснотища!» Не успел прожевать, как зазвонил телефон. Мысленно обложив позвонившего не вовремя, поплёлся в комнату с набитым ртом. — Авво? — Ты чё там, ешь, что ли? — Угум. Петька, ты? — Ага. В гости можно? Я бы тоже пожрать не отказался. — В смысле? Ты сейчас хочешь? — Нет, блин, через год. Чё, пустишь? — Ну… приходи. — Да пришёл уже. Открывай. Из прихожей раздался звонок домофона. — Ты чего, уже здесь? Давай заходи. Быстро метнулся к двери. Открыл. Снизу раздался шум лифта. Я стоял и ждал, а сердце гулко стучало от накатившего волнения. — Привет, чё на сквозняке стоишь? — выйдя из лифта, накинулся на меня Петька, улыбаясь во весь рот. — Ух, чем это вкусненьким у тебя пахнет? — Проходи, я тут… ужинаю. Петька бросил возле тумбочки сумку-мешок из рогожки на длинном ремне, скинул кожаную курточку, нога об ногу снял короткие сапожки и остановился напротив, поймав мой смущённый взгляд. От него шёл аромат какого-то умопомрачительного парфюма и уличной свежести. — Не ждал? И не позвонил ни разу. А я вот сам решил к тебе завалиться… соскучился. Я смутился ещё больше. Стоял и растерянно смотрел на него, чувствуя, как полыхают щёки. — Эх ты! Красна девица моя! — сказал без улыбки со странным выражением во взгляде, от которого у меня сжались мышцы живота и вмиг пересохло во рту. Он дотронулся до моей щеки холодными пальцами, отчего я невольно вздрогнул, и тут же их убрал. — Кормить меня будешь? Я враз засуетился: — П-пошли. У меня только суп, но можно яиц пожарить. — Я всё буду. Надоела столовская еда да сухомятка, — идя следом за мной, гудел мне в затылок Петька. — Ух ты! Хреновинка! Забыл, когда ел в последний раз. Наливай, я быстро: руки помою, — метнулся он в ванную. После ужина, убрав со стола и помыв посуду, мы перешли в комнату. Петька упал поперёк разложенного дивана, свесив ноги. А мне ничего не оставалось, как сесть рядом на полу. — Хорошо у тебя. Уютно. В сон сразу потянуло, — протянул он сквозь зевоту. — Ещё вроде рано, восьмой час только. Может, телевизор включить? Будешь смотреть? — Не, — сел он одним рывком, наклонившись в мою сторону. — Давай лучше фильм какой-нибудь на ноуте. — Давай, — согласно кивнул, не глядя на Петьку, и встал за ноутбуком. — Выбери сам что нравится. Мне всё равно. Петька поставил на колени ноут и принялся искать фильм, а я сидел и изредка посматривал на него украдкой. В нём что-то изменилось, только я никак не мог уловить, что именно. Вроде тот, и в то же время другой. Худее стал, что ли, да и лоску как-то поубавилось: он был в простых поношенных джинсах с дырками на коленках и обычной тёмно-синей футболке, надетой под клетчатую серо-коричневую рубашку, доходившую почти до колен. Волосы стянуты сзади в небольшой низкий хвостик. На запястье левой руки несколько браслетов с деревянными и стеклянными бусинками чёрных, коричневых и бежевых цветов. На шее на кожаном ремешке тоже висел замысловатый металлический кулон в виде кисточки с тремя чёрными бусинами. В таком странном прикиде я его видел впервые. Впрочем, ему всё это шло гораздо больше, чем брючки в обтяжку и яркие маечки да свитерки со стразами. — Чё у вас на работе? Нашли, кто крысятничал? — спросил он, не отрываясь от монитора. — Нашли. Одна из наших. — И чё? — Что? — Зачем она тебя подставить хотела? Она живая ещё? — перестав бегать пальцами по клавиатуре, посмотрел на меня Петька. — Да… уволилась она. — Ты можешь толком рассказать? Что я из тебя каждое слово-то тяну? — Да что рассказывать? Хотела место для родственника освободить. Всё уже закончилось. Ничего интересного. — Вот зараза! И что, её Валерьич так вот прям просто отпустил? — Отпустил. А чего шум поднимать? Это же пятно на отдел. Если бы расследование устроили, только про нас бы и говорили на всех этажах. А так — уволилась и всё. Ей и без того досталось. Сейчас хорошее место не так-то просто найти. Шеф недавно на отдых укатил, мы теперь вчетвером работаем, пятого пока не взяли на место Динары, вроде справляемся. Я помедлил — спросить-не спросить — но всё же спросил то, что меня больше всего волновало: — А ты как? Всё так же… в клубе? — Я? — глянул он быстро на меня и тут же вернулся к монитору. — Нет. Я ушёл из клуба. — Как это? — живо повернулся к нему всем корпусом. Услышанное меня просто ошеломило. — Ии-и… где ты сейчас? — Да так, бегаю по вызовам, компы чиню, чищу, антивирусы ставлю. Ипэшник знакомый временно к себе взял подработать. Один не справляется, вот… я у него на подхвате. — Аа-а… живёшь где? — Где живу? — переспросил, опять глянув мельком. — Угол снимаю. У бабульки одной в Верхних горках. Нормально. Недорого. У неё свой домик. И вход отдельный. — Где-е? Это же… на краю света. — Почему на краю? Нормальный район. От тебя далековато, но ты тоже не в центре. Ничё страшного, — Петька встрепенулся: — О, нашёл! Давай вот этот посмотрим, — повернул ко мне ноут. — Не видел ещё? — Да всё равно какой. Ты лучше расскажи про себя. Почему ушёл из клуба? — Слушай, Заяц, отвянь! Давай фильм смотреть. Ушёл и ушёл. Надоело. Не век же мне… Мне вдруг в душе сделалось так хорошо. Я только сейчас понял, в каком напряжении был до сих пор. Всё время мучительно думал про этот проклятый клуб, что он там в нём… И внутри от этих мыслей всё сжималось и щемило. А сейчас разом отпустило. Я готов был кинуться к Петьке и расцеловать за эти его слова. — Хочешь, я тебе какао сделаю? У меня есть. Петька опять посмотрел на меня странным взглядом и как-то грустно хмыкнул: — Хочу. Пошли вместе. Он тут же отложил ноут, живо соскочил с дивана и протянул мне руку: — Поднимайся! Мне ничего не оставалось, как протянуть ему свою. Петька резко дёрнул меня на себя, и мы оказались близко, почти вплотную друг к другу — глаза в глаза. Его взгляд говорил о том, что… в общем, его взгляд был очень откровенный и в то же время какой-то беспомощный — не наглый и не насмешливый, как обычно. На миг мне показалось, что я слышу, как стучит его сердце… быстро: тук-тук… тук-тук. Моё стучало так же. Мы просто стояли и молча смотрели друг на друга. Я опять начал покрываться пятнами, а глаза защипало от напряжения. Петька отстранился, отпустил мою руку и, развернувшись, пошёл на кухню. — Идём какао делать! Я бы и от бутербродика с колбаской не отказался, — продолжил он уже с ехидцей. — Ничего себе! — подхватил я его тон. — Ты же только что две тарелки супа слопал! — Что, голодному человеку колбаски пожалел? — придвинулся он сзади к моей спине. У меня от его дыхания на шее волоски встали дыбом, а по затылку прокатился озноб. Я отодвинулся и метнулся к шкафчику, на ходу роняя табуретку. Петька ухмыльнулся, поднял её и задвинул под стол. Я, как заворожённый, стоял и смотрел на его неторопливые действия, а потом, как сквозь вату, услышал собственный голос: — Да ничего я не пожалел. Вот ещё! Делай себе сам… голодный человек. А я пока какао займусь. Фильм мы так и не посмотрели. После какао и ещё двух бутербродов Петька засобирался: — Ладно, поеду. Пилить ещё час до дома. Я молча стоял и смотрел, как он обувается и накидывает куртку. Язык прилип к пересохшему нёбу. «Вот сейчас уйдёт и… всё. Почему он уходит? Я же не гоню. Оставался бы…» — Ну чё? Пока, Заяц! — повесил он на плечо свой «мешок» и посмотрел с улыбкой на меня. — А ты чего приезжал то? — Просто. На тебя посмотреть, — он ухмыльнулся, — супчика похлебать. — И что? Как добираться будешь? Поздно же уже… — Заяц… Эх ты… Заяц. Доеду на чём-нибудь. Ну, бывай! Петька открыл дверь, и вдруг меня пронзило: «Уйдёт! Уйдёт ведь сейчас! Не хочу!» А дверь уже закрылась. Я секунду ещё постоял, тупо уставившись на то место, где только что был Соболь. И вдруг рванул к двери, не отдавая себе отчёта, что делаю. Одним прыжком выскочил на площадку и увидел, как закрываются дверки лифта, скрывая от меня Петькино лицо с мелькнувшим на миг удивлением в глазах. — Пе-е-еть! Не уезжай! Оставайся! — крикнул в щель между створками. Мыслей не было, только одна на подсознании: «Догнать! Вернуть!» Быстро заскочил в квартиру, схватил ключ, толстовку и рванул по лестнице вниз. Петька ждал меня на площадке третьего этажа. Я на всём бегу затормозил рядом, стараясь унять срывающееся дыхание и подступившие к глазам слёзы. — Заяц, ты чего? Я шагнул и прижался к худому из-под распахнутой куртки телу, крепко обняв за шею, и… заплакал. Не хотел, но предательские слёзы сами покатились по щекам. Я не видел, когда он успел нажать кнопку лифта, дверь распахнулась. Аккуратно разнял мои руки и подтолкнул к лифту. — Пошли. В лифте мы молчали. Петька только протянул руку и костяшками пальцев отёр мокрые щёки. Меня потряхивало, и я никак не мог попасть ключом в скважину. Петька забрал ключ и открыл сам. Мы вошли и он резко всем телом прижал меня к стене. — Заяц, чё ты хочешь, а? — прошептал, близко глядя в глаза, горячим дыханием обжигая мне щёку. — Чтобы я остался на ночь? — Н-нет. С-совсем чтоб, — я тоже снизил голос до полушёпота. — Я… я тогда ещё сказать хотел. Думал, вечером приду и скажу, а ты исчез. Не позвонил даже. Петька отстранился и произнёс уже спокойно: — Не позвонил. Ты тоже не звонил. — Останешься? — дрогнувшим голосом спросил я. Петька молча смотрел на меня с минуту, как будто видел впервые. В глазах промелькнуло что-то сродни то ли злости, то ли ещё чему-то жгучему, сумасшедшему, отчего у меня опять пересохло во рту, а сердце ухнуло куда-то вниз. Я задержал дыхание и непроизвольно сглотнул, глядя на Соболя как кролик на удава. — Блядь, Заяц! Нахрена? Нахрена ты за мной сорвался? Ты думаешь, я железный? Я же тебя съем сейчас… прям здесь. Весь вечер только об этом и думал. — А? — Ну ты… заяц… И он впился в мои губы долгим глубоким поцелуем.