Ненавижу, Козлов!

Петька покрутился, устраиваясь поудобнее, потом, сложив на меня ногу, а руку протянув поперёк живота, уткнулся носом в плечо. — Давай спать, зайчонок! Завтра поедем в торговый, хочу нам купить халаты и ещё чего-нибудь посмо… тож… как… ты сам… ммм… — услышал я малопонятное бормотание сквозь сон в моё плечо. Наконец раздалось мерное посапывание. Петька уснул. А мне не спалось. Снова и снова прокручивал в голове события вчерашней ночи, его монолог. Почему я не поверил? Не похоже, что он врал. То, как он говорил, какими словами, совсем не походило на обычный трёп. Тогда почему? Испугался? Думаю, да. Страшно впустить в свою жизнь кого-то, даже если очень хочется, а потом понять, что ошибся. А вдруг человек на самом деле просто решил поудобнее устроиться, «перекантоваться» в твоей жизни, пока не подвернётся что-нибудь другое, более выгодное и стоящее? А ты со своей не слишком устроенной жизнью был просто «залом ожидания», вынужденной остановкой. Нужно было себе признаться: я струсил. Ведь даже мечтать боялся о том, что кто-нибудь мне скажет те самые слова, которые услышал от Соболя. Да что там слова! Просто обратит на меня внимание. Я ведь даже не надеялся, что в моей тусклой, ничем не примечательной жизни может произойти подобное, и я наконец испытаю то, что для меня было сродни полёта на Луну. И вот… свершилось! «Так чего ж тебе, скотина, ещё надо? Чего ты в мозгах у себя лежишь копаешься? Что не так? А как, ты знаешь? Как у других это происходит? Ты же хотел, чтобы он вернулся. Вот, пожалуйста, вернулся. Наговорил тебе кучу всего, дал почувствовать себя «на верху блаженства», как писали раньше в романах. Радуйся! Тебя любят! Тебя хотят! А любви до гроба никто не обещал. Это про неё всё те же в своих романах писали, а в жизни её нет, такой любви. Живут просто вместе. А Петька… Ему надо помочь, чтобы он попривык к новой жизни. Куда ему ещё деваться? Кроме как к тебе, больше не к кому. Да-аа… надо с ним помягче. Хорошо ведь вместе? Хорошо, ещё как!» Вспомнил, как весь день сегодня на работе подпрыгивал, как только представлял, что вечером приду — а дома Петька. Да и жопа тоже напоминала о прошедшей бессонной ночи, хоть и выпил обезболивающее. И вечер прошёл так хорошо. О том разговоре ни он, ни я не вспоминали. Петька в ноуте копался — чистил. Сказал, что я из инета всякой дряни понатаскал, а защита слабая. Вот он и грузится еле как. Антивирус новый поставил, ещё там чего-то. Потом, после ужина, щелкали орешки и смотрели фильмы, пока оба не почувствовали, что спать охота просто невмоготу. Ту-то ночь не спали почти. «Хочешь, чтобы он ушёл? Нет. Не хочу. А как дальше будет, посмотрим. Чё он там про завтра говорил, в торговый пойдём? Здорово! Я сто лет нигде не был. Одному неохота. Надо одеяло побольше купить, это узкое. И пододеяльников к нему парочку, чтобы на сменку было. И подушки тоже… Две большие. И халаты купим. Ха! Разные цветом. Да и посуды тоже прикупить не помешает, а то одна маленькая кастрюлька и сковородка на пару яиц. Картошки ведро тоже надо купить у бабок, и овощей… Ещё, мож, чего… посмотрим…» На душе стало как-то спокойно и… радостно. Обида растаяла, и захотелось для Петьки сделать что-то… не знаю… чтобы ему тоже стало хорошо. Я улыбнулся, но улыбка тут же перешла в зевоту. Посмотрел с робкой нежностью на тихо сопящего Петюху, хотел погладить по взъерошенным волосам, но, протянув руку, чуть помедлив, опустил: пусть спит. Петька как будто почувствовал, завозился во сне, ещё крепче обнял моё худое тельце и пригрёб к себе. Стало жарко. Осторожно отодвинул его ногу, чуть отстранился, высвобождаясь из Петькиного душного плена, повернулся на бок, укладывая поудобнее свою тушку, и, успокоенный мыслями о завтрашнем дне и дальнейшей нашей совместной жизни, заснул. А днём мы с Соболем чуть было не разругались. Он напрочь отказывался, чтобы я оплачивал все покупки. Я психанул, сказав, что не собираюсь жить за его счёт, и мне эта его благотворительность нахрен не нужна — не нищий. В конце концов, это мой дом. На что Петька резонно заявил, что на мои права хозяина никто не посягает, но раз мы теперь живём вместе, он тоже хочет внести свою лепту в общий список расходов. Не может прийти на всё готовое — тоже не бедный родственник. В итоге порешили, что я покупаю продукты, а он оплачивает всё остальное. Правда, «остального» набралось столько, что пришлось вызывать такси, чтобы доставить всю эту куеву тучу вещей до дома. Продукты мне пришлось идти на рынок покупать одному, оставив Соболя на площади у торгового центра. Рынок под названием «Старый базар» находился тут же, на противоположной стороне. Нагрузившись под завязку овощами, мясом, молочными продуктами от селян, я был похож на вьючного верблюда. Кое-как дотащил всё это до выхода и заказал такси. Забрал Петьку, похожего на переезжающего новосёла с упакованным в две клетчатые челночные сумки шмотьём и торшером с белым квадратным абажуром, при виде которого таксист впал в лёгкий ступор. Я, кстати, тоже. Потому что когда уходил на рынок за продуктами, никакого торшера не было. Петька купил его без меня. Как ему это удалось с двумя неподъёмными сумками, в которых кроме постельных принадлежностей была ещё разная кухонная утварь, просто непонятно. В итоге с матами, под раздражённое бухтение таксиста, мы кое-как разместились и добрались до дома, заплатив таксисту с учётом «перегруза» тройную цену. Платил я, так как сидел на переднем сиденье, а Петька сзади, подпёртый с двух сторон баулами и со злополучным торшером в руках. Ну, за торшер он ещё ответит. Ещё бы кресло-качалку к нему купил, придурок! Но я только делал вид, что злюсь. На самом деле мне было весело и… празднично. В душе был праздник! Такое чувство, что вчера была одна жизнь, а сегодня началась совсем другая. Всё по-другому. Это немного смущало, я ещё не привык к переменам и не совсем понимал, как себя вести. Меня просто распирало от какой-то идиотской радости, но внешне было как-то стрёмно её показывать, хотя то и дело ловил себя на том, что лыблюсь, как идиот. И тут же стирал с лица глупую лыбу и хмурился, всем своим видом показывая недовольство. Наверное, если за мной понаблюдать со стороны, можно было подумать, что с головой у этого типа, то есть у меня, не всё в порядке. Но наблюдать было некому: таксист следил за дорогой, а Петьку просто было не видно из-за абажура. Вещи мы перетащили в лифт в два захода: за один раз в руках всё не умещалось. Сначала в несколько заходов затащили всё в подъезд, потом часть в лифт, а после я держал двери, пока Петька подтаскивал всё остальное. В общем, полный пипец! Двух придурков с «чемоданами», корзинами, картонками и громоздким торшером вместо «маленькой собачонки» нужно было видеть! Ещё час ушёл на «разглядывание», Петькины смехуёчки, моё ворчание, беззлобное переругивание, пока мы оба враз не почувствовали зверский голод. Размещение покупок оставили на потом, переместившись в кухню. Правда, громоздкому, но очень стильному торшеру с матово-белым абажуром Петька сразу определил место — возле дивана. Можно было лёжа протянуть руку и включить или выключить это дизайнерское чудо, дёрнув за специальный проводок с гладко-овальной «пимпочкой» на конце. Я занялся жаркой картошки в новой чугунной «утятнице», которую Петька приобрёл самолично, несмотря на мои возмущённые протесты. Я понятия не имел, куда всё это «хозяйство» размещать на малогабаритной кухоньке с единственным навесным шкафчиком. Правда, между мойкой и плитой был втиснут разделочный стол с занавеской на верёвочке вместо дверок. Но он был настолько древний и уродливый, что я уже давно намеревался выкинуть его на помойку, просто руки не доходили. Раньше было как-то всё равно: стоит — и пусть себе стоит, есть куда складывать немногочисленные «черепки», и ладно. Да и покупать новый было ещё особо не на что, тем более что его, скорей всего, нужно заказывать по подходящим параметрам. Пока занимался жаркой, Петька строгал огурцы и зелень для салата в большую миску, тоже купленную сегодня. — Заяц, поставь варить ещё пару яиц в салат. Гулять так гулять! *** Ночью меня разбудил Петька: — Заяц, слышь? Проснись! Посмотри, красота какая! Я высунул голову из-под одеяла и, с трудом разлепив один глаз, посмотрел на беспардонное чудовище, тычущее своей клешнёй в мой расслабленный бок. Петька стоял рядом в одних семейниках и беззастенчиво тормошил мою сонную тушку. — Вставай! — Петь, ты чего? Чё тебе не спится? Случилось что? А он подбежал к окну и отдёрнул штору. В комнате стало сразу светлей, отчего я опять зажмурил глаза и потёр их, пытаясь окончательно проснуться. — Чего там такое? Пожар? — Иди, сам увидишь. Я нехотя вылез из-под тёплого одеяла, спустив ноги на пол, и зябко поёжился. — Ну, чего там? Встал за Петькиной спиной и, действительно, увидел чудо. Первый снег. Снежинки, искрясь и посверкивая в свете фонарей, медленно кружились в воздухе, как маленькие белые мотыльки. Внизу и вдаль, сколько хватало глаз, всё было покрыто белым. Тихо и красиво. И светло. Как будто от снега шло сияние, отодвинувшее в небо ночную темень и накрывшее чистым светом спящую землю. Мы молча смотрели на это волшебство, и в душе просыпалась непонятная радость и уверенность, что наша с Петькой совместная жизнь обязательно будет такой же чистой и светлой, как этот первый снег. Я обнял Соболя и, положив подбородок на его плечо, прошептал: — «Белый снег пушистый, в воздухе кружится И на землю тихо падает, ложится…» — Нифига себе, Заяц, — прошептал он в ответ, усмехнувшись. — Ты ещё и стихи у меня сочиняешь? Красиво! Я так не умею. — Придурок, это не я, это Суриков, дубина! — ответил я со смешком и боднул лохматый затылок. — Блин, а я уж было подумал, ты поэтом заделался. А как дальше, знаешь? — «…и под утро снегом поле побелело, Точно пеленою всё его одело». Там дальше ещё есть, но я не помню. Оно длинное, — и добавил с грустинкой, потёршись щекой о Петькино ухо: — Вот и зима наступила. — Да какая зима? — негромко возразил он в ответ, не отводя взгляда от порхающих снежинок. — Завтра всё растает, и опять будет грязь по колено. До зимы ещё далеко. — Тебе за вещами надо съездить, а то в курточке своей на рыбьем меху много не набегаешь. — Вот завтра и съездим вместе, — он повернулся, потёрся носом о мой нос и прихватил губы в недолгом, ласковом поцелуе. Оторвавшись, хмыкнул: — Ладно, пошли в постель. Холодно босиком стоять. Быстро юркнув в постель и прижавшись друг к другу, затихли, согреваясь. — Петь? — Мм? — Тебе надо в универе восстановиться. — Надо, — он вздохнул и отстранился, улёгшись на спину. — В этом году не получится. Поздно. Занятия уже начались. — Ну и что? Можно на заочное попробовать. В сентябре только установочная была. В декабре будет учебная сессия. Давай вместе сходим, всё узнаем. На заочное всегда недобор. — Ладно. Я сам схожу узнаю, ты же работаешь. И вообще, чё ты щас заморачиваешься? Нашёл время! Иди ко мне. Он повернулся и скользнул рукой по моему бедру, отодвигая резинку трусов. Я выдохнул и прикрыл глаза. Уснули мы, конечно, не сразу… по понятным причинам: Петька опять полез с обнимашками. Поэтому и встали поздно, уже в десятом часу. Встал-то я, Петька только пробормотал мне вслед, типа, чё в такую рань подскочил, выходной же, можно подольше поваляться. Но тут же опять уснул, целиком закутавшись в новое воздушное одеяло. Я по-быстрому сгонял в душ и отправился на кухню готовить воскресный завтрак. Можно, конечно, было перекусить оставшейся от ужина картошкой, но хотелось чего-то особенного, соответствующего моему приподнятому настроению. Решил зафигарить драники, тем более что на рынке мной была куплена обалденная домашняя сметана. Сказано — сделано! Быстренько стёр три крупные картофелины, добавил мучки пару ложек, яйцо и мелко покрошенный, поджаренный репчатый лук. Пятнадцать минут и… вуаля! — целая золотистая горка румяных ершистых лепёшек, аккуратно переложенных на плоское ослепительно-белое блюдо. Положил в пиалку сметаны, заварил свежий чай и пошёл будить соню-засоню. Правда, никого будить не пришлось: Петька уже был в душе. Я так увлёкся приготовлениями, что даже не услышал, как этот «диверсант» прокрался в ванную за моей спиной. Я прислонился к стене напротив ванной и стал ждать выхода «тихушника». Ждать долго не пришлось. Открылась дверь — и вот он, в новом малиновом халате с влажными зачёсанными назад волосами. — О! Привет! Ты чё здесь? — С лёгким паром, соня! Пошли завтракать! Петька разулыбался и, обняв, ткнулся тёплыми губами в мою щёку. — Ммм… вкусно пахнешь! Оладушками! — И никакими не оладушками, — возразил я смущённо. — Пошли давай! — Заяц, — прошептал он с придыханием, — ты такой… заяц! Я уже соскучился. Может, отложим завтрак, а? — Не-еет! Идём, а то всё остынет! И вообще, мы собирались за твоими вещами. Забыл? Петька провёл ладонью по моей щеке и прошептал куда-то в висок: — Кость, я так счастлив. Даже не знал, что так бывает, честно. Думал, врут. Как это там… белые снежинки… пам-ба-пам… летают… Заяц, ну почему ты такой заяц, а? Где ты раньше был? Ты же инопланетянин, блин! Как ты вообще выжил? Он крепко прижал меня к себе, и мы так стояли затаив дыхание. Я тоже молчал, боясь спугнуть это странное, новое состояние. Мне вдруг стало так хорошо, как будто что-то тяжёлое, которое давило на меня всю жизнь, рухнуло в одночасье, и стало легко и свободно.