Ненавижу, Козлов!

Доругаться нам не дали. К столу подошёл тот самый хмырь, семафоривший мне взглядом. — Бонжур, мальчики! О чём спор? Петька хотел что-то ответить на мой выпад, но споткнулся на полуслове, с удивлением взглянув на «василькового». — Марчи? Ты здесь… как? — Да вот… пригласили и задерживаются. Жду и умираю от скуки. Он опять посмотрел в мою сторону, не переставая приторно-приветливо лыбиться. — Альхен, не представишь меня своему другу? Не терпится поскорее познакомиться с этим очаровательным молодым человеком! — Марчи, кончай цирк устраивать, — с раздражением ответил Петька и тоже покосился на меня. — Ты не вовремя. Не видишь, разговариваем? Забыл правила? — Оу, Альхен! Что за манеры? Он слегка наклонился в мою сторону, от чего меня обдало облаком душно-сладкого аромата каких-то экзотических духов, и галантно протянул руку: — Марчелло! Мне ничего не оставалось, как приподняться, протянуть свою и пожать протянутую под злобно сверкнувшим глазом Петьки. — Константин. Очень приятно! Петька сдвинулся, освобождая место «васильковому». — Садись уже, не отсвечивай! Ползала косится. — Боже, Альхен, давно ты стал обращать на кого-то внимание? Ты так изменился — просто не узнать! Этот новый прикид… Он с полуулыбкой оглядел Соболя со всех сторон и обратился ко мне: — Костик… О, вы позволите вас так называть? — и, дождавшись растерянного кивка, продолжил сладким голосом: — Что вы сделали с моим другом? Я его совсем не узнаю. Раньше он не был таким букой, да и… — Марчи! — грубо оборвал Соболь. — Кончай цирк, я сказал. Какого ты вообще подвалил? Мы друг друга не узнаём, когда на работе! Квалификацию теряешь? Марчи убрал улыбку, и выражение лица сразу перестало быть масляным, а наоборот какое-то усталое. Он откинулся на спинку сиденья и посмотрел на Петьку. — Да ладно тебе, я уже понял, что ты не на работе. Давно за вами наблюдаю. Этот милый мальчик не твой клиент, а… друг. Я прав? Лучше расскажи, куда пропал? Ни слуху о тебе, ни духу? И друзья старые побоку? Даже не попрощался. А я вот о тебе вспоминал, переживал. — Чё за меня переживать? Ушёл и ушёл. И вообще, как видишь, у нас разговор, а ты прервал… — Помешал? Прошу прощения. Вообще-то подумал, что ты будешь рад встретиться с бывшим… товарищем, всё-таки не один год вместе проработали. Ну… раз так, тогда… «Васильковый» и впрямь выглядел обиженным. Он приподнялся, собираясь уйти, но Петька грубо дёрнул его за рукав, усадив назад на место. — Сядь! Марчи! Ради бога, сколько можно? Говори, чего хотел? Будто я тебя не знаю: сроду бы не подошёл, если бы что-то не было нужно, товарищ-щщ, — с нажимом произнёс он последнее слово. — Предупреждаю сразу: никаких разговоров про клуб. Я завязал, и с этим покончено! Сказав, Петька глянул в мою сторону, но я отвёл глаза. Мне эта вся ситуация с рестораном и его «товарищем» была крайне неприятна. Тем более знакомство с «васильковым». Оно мне надо? Я ведь сразу понял, чем занимается этот товарищ — проституцией. Вот только людей этой древней профессии среди своих знакомых мне и не хватало. Петька не в счёт. Про него я так никогда не думал. Он был свой — детдомовский, а потом стал «мой». Что с ним происходило между двумя этими событиями — меня не волновало. Я его принял — и точка. Но знакомиться с его «товарищами» из прошлой жизни — это уже был перебор. Хотя Соболь тут был ни при чём. И всё же мне было жутко противно. Ладонь вспотела и чесалась: хотелось тщательно протереть её салфеткой. Да и от этой словесной патоки, которая текла нескончаемым потоком, и от приторной улыбки, и от слащавого тона, не говоря уже о цветочном аромате, окутавшем наш стол плотным облаком, мне стало невыносимо душно и хотелось выйти и вздохнуть глоток свежего воздуха. — Я, знаешь ли, тоже ушёл из клуба. Теперь работаю в другом месте, за городом. Очень приличное заведение. Не хочешь?.. — Не хочу! — опять прервал Петька «василькового». — Сказал же, меня это больше не интересует. Иди, кажется, твой клиент пришёл. Петька кивнул в сторону столика Марчелло. За ним действительно сидел худой представительный мужчина в тёмных очках и оглядывал зал: видимо, в поисках «василькового». Тот сразу забеспокоился и поспешно поднялся. — Ох, кажется, мне пора. Он вытащил визитку и положил рядом с Соболем. — Позвони мне. Просто позвони, поболтаем. Расскажешь, как устроился и всё такое. Пожалуйста! — последнее слово он произнёс с нажимом и выразительно посмотрел на злого Петьку, а затем повернулся ко мне: — Костик, очень приятно было познакомиться. Очень! Алику необыкновенно повезло: вы просто чудо! Я стушевался и тут же жутко разозлился, чувствуя, как щёки начали гореть и покрываться румянцем. — Не смущайтесь, я знаю, что говорю! — Марчелло, блядь! — зло прошипел взбешённый Соболь. — Меня уже нет! — хохотнул «васильковый», послав нам воздушный поцелуй. — Adios, muchachos! * И удалился вихляющей походкой к своему столику. Мы пару минут сидели молча приходя в себя. В это время как раз подошёл официант с горячим. Он убрал тарелки с недоеденными салатами с нашего молчаливого согласия и поставил новые — в центре блюдо со стейк-хаусом и каждому белоснежно-чистую тарелку и приборы. Долив нам вино и сок, удалился с пожеланием приятного вечера. Для нас с Петькой такое пожелание прозвучало издевательством, хотя Тарас в нашем плохом настроении и в испорченном вечере виноват не был. — Кость, — наконец подал голос Петька. — Прости. Глупо всё вышло. — Что именно? — отозвался я слегка охрипшим от молчания голосом. — Что встретил своего товарища? — Не начинай, а? — посмотрел на меня с укором Соболь. — И так хреново. Всё глупо. И то, что мы тут на ровном месте начали тупые разборки, и Марчи не вовремя подвалил. — Мы начали? — переспросил я с нажимом на «мы» и с долей ехидства. — Ну хорошо, я. Я начал! Прости, не сдержался. Обидно стало, что живём вместе, а я для тебя навроде… мебели. — Я такого не говорил, не надо передёргивать. Давай — забыли. А то сейчас опять начнём по-новой. Ты ведь так не думаешь? И я тоже так не думаю. А друг твой… он вовремя подошёл, а то бы до сих пор ругались. И ничего страшного — ну, подошёл и подошёл. Подумаешь! Я, конечно, врал. Мне было до сих пор обидно от сказанных в запале Петькиных слов, и друг этот тоже был неприятен. Тем более что он с самого начала меня разглядывал, что было охренеть как неприятно. Но ругаться с Соболем по-настоящему, а так бы и произошло, не подойди к нам этот хмырь, я, конечно, не хотел. Я даже испугался задним числом, представив на минуту, что он уйдёт, и я опять останусь один. Нет, только не это! — Ты правда так считаешь? — оживился Петька. У него опять потеплел взгляд, которым он меня окутал, словно мягким пушистым одеялом, так уютно и сладко стало под его взглядом. Я почувствовал, что поплыл… в прямом смысле слова. Таким жаром обдало, так стрельнуло в паху, что едва удержал «лицо». Мы застыли взглядами друг на друге, и я понял, что Петька сейчас чувствует то же самое, и желание у него такое же как и у меня: «Домой!» Нам не нужно было его озвучивать, и так всё было понятно обоим. Он слегка вопросительно кивнул, при этом в его взгляде ясно читалось озорство и ещё… желание: — Уходим? Я сглотнул, от охватившего меня волнения не в силах сказать ни слова, только утвердительно кивнул в ответ. Петька жестом подозвал официанта, попросив счёт и в контейнер упаковать стейк. «Василькового» в зале уже не было. Я и не заметил, когда они с клиентом удалились. И от того, что увидел пустой столик, стало как-то легче. Не хотел, чтобы он опять наблюдал за нами, как мы покидаем ресторан. До дома доехали на одном из стоявших недалеко от входа в ожидании клиентов такси. Молчали всю дорогу, и в лифте тоже, и молча открывали дверь в квартиру. Мы оба боялись, что если произнесём хоть одно слово, то нас просто не хватит до дома: набросимся друг на друга по дороге, что и сделали, едва войдя в прихожую и затворив дверь. Петька толкнул её с силой ногой, чтобы захлопнулась, продолжая держать меня за рукав и тут же прижав к стене, впился кусучим поцелуем. Мы, не отрываясь друг от друга, торопливо сбрасывали с себя шапки, шарфы, пуховики, постанывая от нетерпения. Ботинки тоже снимали на ощупь, не глядя и помогая друг другу, а потом, так же не отрываясь, кое-как дошли до кровати, по дороге стаскивая друг с друга мешавшую одежду. Я уже снял и отбросил в сторону брюки и смотрел, как Петька неловко стаскивает с себя штанину, прыгая на одной ноге, и, не выдержав, дёрнул его на себя, падая на кровать и увлекая за собой, помогая избавиться от такой ненужной сейчас тряпки. Петька вдавил меня в постель влажным телом и, выдохнув мне в рот: — Хочу тебя в себе, — тут же опять накрыл поцелуем, шаря под подушкой смазку и презики. — Давай с резинкой, не дойду до душа, не дотерплю… — Да… — еле прошелестел я на одном выдохе, как тут же задохнулся, почувствовав, нет, ощутив на полусознании, как мой член погрузили в горячую сжимающую влагу и стали насасывать, вбирая полностью до самого основания, от чего в животе всё сжималось, разгоняя волны наслаждения по всему телу. Юркий язычок ласкал головку и расщелину быстрыми порхающими прикосновениями, от которых моё дыхание останавливалось, а сердцебиение стучало где-то в висках, вспыхивая тысячами сверкающих искринок перед глазами. — Петь, погоди, я хочу вместе, отпусти, — взмолился я с придыханием, чувствуя, что ещё немного, и уже не вытерплю — взорвусь. Рукой сдвинул подушку на середину. — Ложись животом, щас резинку натяну. — Я сам, лежи. Петька неловкими движениями попытался разорвать квадратик фольги — не получилось. Тогда в нетерпении разгрыз зубами, от чего я прыснул. Соболь что-то мугукнул и, осторожно раскатав презерватив по моему возбуждённому до предела члену, тут же лёг, устроившись животом на подушке. — Давай уже, мажь и входи… без растяжки. — Та-аак, больной, помолчите и лежите спокойно, — изобразил я доктора, обильно смазывая Петькину дырочку и растягивая сразу двумя пальцами. Петька прыснул в простыню, но промолчал. А я продолжал валять дурака, выдавая всякую чушь, типа: «Нэ беспоко-оит? Лежите смирно, больной, не дёргайтесь — это не бо-ольно, больно будет впереди-ии!» — хотя всё тело дрожало от нетерпения, то и дело покрываясь знобкими мурашками. Наконец достаточно растянув вход, наклонился и поставил смачный засос на одной из белеющих в полутьме половинок аккуратной Петькиной попки, услышав глухой сдавленный стон в подушку. — Потерпите, больной, сейчас будет немножко бо-ооо-льно… — протянул, пристраиваясь и толкаясь головкой в узкое отверстие, и сразу останавливаясь. — Бля, доктор, давай уже входи нормально, чё затих там? — Больной, не учите меня лл-ле-чить! — продолжал я дурацкую игру, входя ещё немного и делая первый толчок. — Доктор, вы диплом на рынке купили? — вторил мне Петька, сильнее отклячивая задницу и толкаясь навстречу. — Чёт нер-решительный какой-то доктор по-попался. — Ща, будет вам реш-шительный, щас вы у м-меня пп-получите… и м-микстуру, и к-клизму… аа-ааа… — Аа-аааа… Игры закончились. Я почти лёг на Петьку, загоняя всё чаще и резче — раз за разом. Перед глазами стояла пелена, в ушах звенело, а сердце готово было выпрыгнуть из грудной клетки, но я был не в силах остановиться или ослабить ритм: похоть тащила вперёд помимо моей воли, вгоняя всё глубже в урчащее, извивающееся мокрое тело. Кожа на бёдрах под моими пальцами стала багровой с белыми припухшими полосами от ногтей, как от ударов бичом. Петька то и дело бодал головой спинку кровати от резких толчков, и я тут же подтягивал его назад, разбрызгивая на горячее тело капли пота со лба и нависшей чёлки, опять врываясь в него со всей силы с сипом и булькающим дыханием, слыша частые, глушащиеся простынёй Петькины всхлипы и вскрики. Время остановилось, я уже ничего не соображал и ничего не видел, перед глазами всё расплывалось, а набат в висках превратился в один непрерывный гул. Ещё несколько рывков, ещё раз с силой вламываюсь в Петьку и застываю в сильнейшем оргазме. Петька, почувствовав, что я — всё, тоже застывает, лишь мелко подрагивая ягодицами. Я на минуту ложусь, прижимаясь всем телом к соболевской тушке, и дотягиваюсь губами до его, жадно раскрытых мне навстречу. Одновременно рукой обхватываю Петькин напряжённый член и несколькими резкими движениями довожу до оргазма. Петька кончает бурно, постанывая мне в рот, втягивая и покусывая мокрые от слюны и пота губы. Мы ещё лежим так какое-то время, не в силах двинуть ни одной конечностью — уставшие и полностью опустошённые до лёгкости пушинок. Немного погодя Петька потихоньку начинает подо мной шевелиться, приходя в себя и начиная ощущать тяжесть моего веса. Тело постепенно остывает и покрывается «гусиной кожей», чему активно способствует тянущий от окна сквознячок: утром, уходя на работу, мы оставили открытой створку, и комната за день достаточно хорошо «проветрилась», чего мы сразу не почувствовали по понятной причине. И всё-таки ещё лежим, продолжая прижиматься друг к другу и не желая размыкаться. Я вдруг с особенной остротой почувствовал, насколько наш с Петькой союз хрупок, и как осторожно и бережно нужно его сохранять, чтобы не разрушить вот как сегодня, когда мы своими необдуманными обидными словами — оба — чуть было всё не испортили. Я начал уже покрываться гусиной кожей, слушая Петькино мерное посапывание: кажется, он подо мной пригрелся и задремал — этот северный зверёк, не боящийся открытых окон, когда вдруг из прихожей послышался приглушённый рингтон Петькиного смартфона. Я осторожно сполз с Соболя, придерживая презик на причинном месте, и пошлёпал скачками в коридор, поёживаясь на ходу, стягивая и завязывая узелком тонкую липкую резинку.