Ненавижу, Козлов!

До дома бежал чуть не вприпрыжку: хотелось поскорее попасть в тепло, да и есть уже тоже хотелось. Представлял себе какой-нибудь дымящийся супчик, который Петька уже сварганил к моему приходу. Но войдя во двор, сразу увидел два тёмных окна нашей квартиры. «Не, надо Соболю менять работу. Достали уже эти его районные заказы! — подумал с неудовольствием, снимая в прихожей влажные ботинки на толстой подошве. — Где вот его носит? То ли уже едет, то ли ещё надольше задержится?» Впрочем, я несильно расстроился, просто было немного досадно. Уже отвык приходить в пустую квартиру. Расставив продукты по своим местам, очистил и покрошил несколько картофелин, лук, половину морковки, и быстренько закинул всё это в кастрюльку, долив воды. Сверху положил пару куриных окорочков. Всё. Сейчас закипит, посолю, и можно, убавив огонь, больше не заглядывать. Через полчасика получится прекрасный курино-овощной супчик, только зелени посыпать. А к тому времени уже и Петька подгребёт. Он позже восьми ещё ни разу не приходил, да и то это было пару-тройку раз. Правда, он обычно звонил — предупреждал, что задержится. Может, батарейка села? Пока решил наконец достать смирновский презент и посмотреть, чего мне там привезли из Японии. Пакет так и лежал в шкафу, куда его определил Соболь. За всеми событиями, которые шли одно за другим, мы с ним совсем забыли про японские шмотки, было как-то не до них. А сегодня шеф задержал меня в дверях кабинета и спросил вполголоса, почему не ношу часы. Я до того растерялся, что завис, не зная, чего ответить. Не скажешь же правду, что ещё в пакет и не заглядывал. Промямлил что-то нечленораздельное и поскорее ретировался следом за Крысой Петровной. Благо она задержалась на выходе из приёмной, ожидая меня, и продолжать разговор под её заинтересованным взглядом было не совсем удобно. Я тряхнул пакетом и вывалил всё содержимое на пол. Между хрустящих упаковок проскользнула обтянутая тёмно-коричневой кожей небольшая коробочка. Видимо, это и были часы. Раскрыл и офигел. Часы были зачётные. В тусклом, под платину, корпусе, с тёмно-зелёным циферблатом, такими же, как корпус, делениями и стрелками. С какими-то ещё маленькими циферблатиками и стрелочками с боков. Один, я понял, показывает секунды, а два других что? Давление и частоту пульса? Ха! Петька придёт, расскажет. Это он дружит с разными «железками» и механизмами — не я. В этом смысле я как раз тупой. А часов так вообще никогда не носил. Но эти, видно по всему, были не из дешёвых. Фирма «Orient Star» — прочитал вверху на циферблате. Надо в инете глянуть, что за фирма, сколько стоят… Было очень большое сомнение: можно ли мне такие подарки принимать в принципе? Пока отложил часы в сторону и начал открывать пакеты. В двух, как шеф и говорил, были джинсы. Тоже зачётные — «фирмА». В небольшом свёртке лежал кожаный светло-коричневый ремень, и в плоской коробке — галстук с сине-серым мелким орнаментом. Дальше шли две рубашки — белая и голубая. А в самой большой упаковке — кожаная куртка из мягкой серой лайки. Я сидел возле вороха совершенно обалденной одежды и, кстати, совершенно мне ненужной, хотя нет — нужной, но не таким идиотским образом, и покрывался злым румянцем. Всё это для меня было чересчур. Нахрена мне вот эта лишняя головная боль? Он что думает, я так вот запросто буду в этом во всём ходить на работу? Может, ему проще взять меня и усыновить? С ожесточением поспихивал всё назад в мешок и сунул его опять в шкаф, не имея понятия, что со всем этим теперь делать. Носить его «подарки» я точно не собирался. Только коробку с часами положил на стол до Петькиного прихода. Но Петька не пришёл ни в девять, ни в одиннадцать, ни в три часа ночи, когда я опять, в который раз, проснулся и глянул на время. В голову то и дело закрадывались разные нехорошие мысли, в основном связанные со звонком амбала. Вдруг он его где-нибудь подстерёг и увёз. Куда увёз? Я понятия не имел, что из себя представляет этот Валик, есть ли у него семья, есть ли вообще куда ему везти Петьку, если мои опасения верны? Не бандит же он какой-нибудь? Вряд ли шеф стал бы связываться с разными отморозками. Тогда на даче он просто перепил, а Петька… Петьку он специально привёз для своих утех. Так что, в принципе, имел полное право, как ни отвратно это звучит. Нет, амбал точно отпадает. Петька сам говорил, что он мог просто пьяный названивать всем подряд. Ведь до сих пор он его не трогал. Нет… Это была случайность. Амбал тут ни при чём. Толку себя накручивать? Утром или днём всё равно придёт. Мало ли? Может, на маршрутку не успел, может, ещё что… Вот и застрял в районе. Я постарался отвлечься от мыслей про Соболя, переключившись на работу — на предложение шефа, и незаметно опять провалился в тревожный сон. Утром Соболь тоже не появился. Телефон по-прежнему был «вне доступа». Я уже не знал, что думать. Кое-как поднявшись после почти бессонной ночи, наскоро выпил кофе и, оставив на всякий случай записку с кучей вопросов и просьбой-приказом отзвониться немедленно, ушёл на работу. Следующие два дня не принесли никаких новостей. Петька исчез. Я едва досиживал до конца рабочего дня, а после летел домой как подорванный. Мне казалось, что вот сегодня он обязательно придёт, чтоб хотя бы объяснить что случилось. Почему он так со мной поступил? Но заворачивая в наш двор, уже видел среди прочих светящихся окон два тёмных, безжизненных провала, как две зияющие дыры, как две кровоточащие раны в моём сердце. Настроение было отвратительно-муторное. Ни с кем не мог разговаривать. Девы видели, что со мной что-то происходит, и лишний раз не трогали. Крыса Петровна изредка поглядывала в мою сторону, но тоже вопросов не задавала. Хотя она такой была всегда: разговаривала только по делу. Я же старался от всех спрятаться за монитором, делая вид, что страшно занят расчётами. Собственно, так оно и было: мы «подбирали» остатки, чтобы незавершёнки не осталось. К тому же это влияло и на нашу зарплату. Я занимался привычными вычислениями, а перед глазами стоял Марчелло, сующий Соболю визитку. Все эти его вихляния задом, ужимки и улыбочки, и Петькино шиканье на него. Больше я не сомневался — Петька от меня ушёл. Совсем! «Похоже, они были не просто «коллегами», их связывало нечто большее. Господи, о чём я думаю? Зачем мне знать, с кем он спал, с кем не спал, если он это делал со всеми, кто его заказывал? Ты — как страус, который прячет голову в песок при появлении опасности. Прятался от этих мыслей, отгонял их от себя, делая вид, что тебя его прошлая жизнь не касается. И вот она тебя коснулась. Шарахнула так, что почти лишила желания жить вообще. Наигрался? Налюбился? Шлюха — это не профессия, это диагноз. Петьке нужна была передышка, он от тебя её получил — поигрался в дом. А ты думал, это на всю жизнь? Костя, ты — лох! И всегда был лохом. Себе-то можно в этом признаться. Тебя просто использовали. А сейчас он где-нибудь сидит, а может, лежит со своим Марчи и перемывает тебе косточки. Наверное, им весело». Да, так оно и есть! Если я раньше только подозревал, что между этими двумя событиями — встречей с «васильковым» и Петькиным исчезновением существует связь, а ещё этот звонок амбала… то теперь уже был в этом уверен. А в совпадения я не верил никогда. И, как оказалось, никогда до конца не доверял Соболю. Это недоверие ещё более усилилось после нашей ссоры в ресторане. Я помнил даже не слова, которые он бросал мне в лицо, а то выражение, с каким он это делал — чужое и озлобленное. Впрочем, моё, видимо, было не лучше. А то, что мы смогли остановиться, а потом помириться благодаря всё тому же Марчи, оказалось — ничего не значило. Осадок остался, получается, не только у меня. А для Петьки это стало ещё и последней каплей или последним аргументом, чтобы уйти. Выходит, тот вечер был прощальным. Только я ещё этого не знал, а он, получается, для себя всё уже решил. Как это подло! Но я-то всегда чего-то такого ждал! Где-то внутри жила уверенность в том, что вместе мы ненадолго, не могло в моей жизни хорошее длиться вечно. Я даже боялся, зная, что потом за это хорошее жизнь обязательно предъявит свою плату. И плата будет горька настолько, что даже воспоминания о тех хороших событиях сведёт на нет. И вот я всё время думал о том, когда же наступит конец нашей совместной жизни? Думал и ждал. Ждал со страхом, отгоняя эти непрошеные, не дающие покоя мысли, но всё равно ждал. В душе всегда было стойкое ощущение, что вся эта наша «новая» жизнь — просто игра. И вот оно, чего я так боялся, пришло. Самое смешное то, что я, хоть и прогнозировал такой исход, совершенно оказался к нему не готов. Петькино бегство обрушилось на меня внезапно и придавило, растоптало, почти убило. Уйти вот так по-сволочному: не предупредив и даже не попрощавшись. И вещи не забрал. А нахрена они ему? Накупит себе опять топиков со стразами и штанишек в обтяжку. Ушёл по-тихому, решив, что так будет проще нам обоим — без взаимных обид и упрёков. Хотя почему взаимных? Я-то в чём мог быть перед ним виноват? Он пришёл — я его принял. Привык к нему, разучился без него обходиться и не знал, как мне теперь жить дальше без этого гада! Он стал частью моей жизни, частью меня самого. Я уже даже начал думать, что тоже для него что-то значу, ведь он так много говорил мне об этом. «Нам так хорошо было вместе! Нет! Это мне было с ним хорошо. Мне одному! А ему меня было мало. И тут так кстати подвернулся этот хмырь с раскрашенной рожей, они, скорей всего, сразу же на следующий день встретились и… и поэтому он не пришёл. Нет, об этом лучше не думать. Слишком больно. Правду говорят: «Сколько волка не корми…» Ушёл… и больше не вернётся. Та его жизнь была намного интересней скучных вечеров со мной и… ночей». Про себя решил сразу, что не прощу — больше никаких шансов. Соболь Пытаюсь повернуться на бок, но жгучая боль мгновенно простреливает всё тело, полыхнув слепящей молнией в голове. Боль настолько неожиданно сильная, что не успеваю сдержать стон. — Оп-па, наша принцесса проснулась! — слышу где-то рядом пьяный смешок. Противный сипловато-визгливый голос мне незнаком. Слышу приближающиеся нетвёрдые шаги. Меня хватают за волосы и грубо дёргают, приподнимая от постели и поворачивая к себе. Я изо всех сил сдерживаю стон, хотя боль такая, как будто голым бросили на жаровню. Всё тело — как одна сплошная открытая рана, полыхает огнём, а кости, кажется, все переломаны и торчат наружу. Каждое движение приносит очередную порцию боли. Что со мной произошло, где я и почему ничего не помню? Кто эти люди? — С добрым утречком, Алик! Как спалось? — дышит перегаром говорящий. Я с трудом приоткрываю глаза, но вижу только мутный, расплывающийся силуэт. — Где я?.. — выдавливаю, с усилием разлепляя распухшие губы и едва ворочая языком в пересохшем рту. Слова даются с трудом, а перед глазами вспыхивают и кружатся золотистые шарики. Страшно хочется пить. — Бля, да ты, я смотрю, от удовольствия все мозги растерял? — опять дыхнули мне в лицо кисло-табачной вонью, одновременно дёрнув за волосы. — Ну, так мы это щас исправим. Меня, как изломанную куклу, приподнимают, бросают на пол и ставят в коленно-локтевую, грубо надавив на поясницу. Похоже, коленкой. Через гул в ушах слышу свой стон. Пытаюсь вырваться и получаю пинок под ребра. Мычу сквозь зубы, сдерживая очередной стон. — Толян, иди подержи ему руки, чтоб не дёргался. — Дрын, кончай, оставь его. Сказали же больше не трогать. — Блять, держи, говорю. Босс через час вернётся, а у меня уже яйца звенят. Сука, хватит трепыхаться, стой ровно! Последние слова прилетают вместе с ещё одним ударом в бок. Боль пронзает всё тело, и последнее, что я ощущаю уплывающим сознанием: в меня входит раскалённый кол, разрывая внутренности. *** Очнулся от жгучего запаха аммиака, опалившего слизистую носа. Дёрнул головой и застонал от резкого приступа боли, полыхнувшей яркой вспышкой перед глазами. И тут же почувствовал ломающую боль во всём теле, особенно в паху, где всё тянуло и горело огнём. С трудом разлепил глаза. В полутьме рядом просматривался силуэт. Меня погладили по щеке, провели пальцем по губам. Я попытался отвернуть голову, но меня опять накрыла новая яркая вспышка боли. Я замычал. — Ничего, малыш, потерпи. Сейчас сделаю ещё один укольчик, проснёшься как новенький.