Ненавижу, Козлов!

Костя Время неумолимо двигалось вперёд, всё дальше отодвигая и оставляя в прошлом дни, когда мы с Петькой были вместе. Иногда мне начинало казаться, что тех дней и вовсе не было, просто приснился чудесный сон, а потом я проснулся и вернулся в реальность, в свою обычную одинокую жизнь. И ещё я страшно завидовал тому себе. Завидовал и удивлялся олуху, не понимавшему, как же он тогда был счастлив. Как же мы бываем неблагодарны судьбе, когда она предоставляет нам краткие моменты счастья! Мы же принимаем их, как что-то само собой разумеющееся, даже и не думая дорожить каждой минутой, каждым мгновением. Мы пьём этот божественный напиток как обычную воду, не наслаждаясь в полной мере его вкусом, не считая его чем-то особенным. Мы настолько быстро к нему привыкаем, что уже начинаем забывать, как дорого он нам достался, считая, что теперь-то он навсегда доступен — только протяни руку. И только когда теряем, когда проходит время, начинаем горько сознавать, как же были беспечны и слепы! Птичка счастья улетала, насмешливо помахав на прощанье крылышками. Вернётся ли когда-нибудь, позволит ещё раз окунуться в этот мир, где тебе вернут утраченное и вновь окутают любовью? «Никогда не имейте склонность привыкать к людям, ведь они потом могут уйти, а вы останетесь с дырой в сердце», — сказал кто-то умный. Я познал это в полной мере, позволив себе поверить человеку, пустить его в свою жизнь, и в итоге испытать всю горечь предательства. Со мной поигрались, посмеялись над глупым, доверчивым мечтателем и забыли. А я, обманутый, продолжал любить, хотя должен был ненавидеть. Разумом понимал, а сердце не слушалось — ныло и тосковало. Самыми страшными были ночи, когда я оставался один на один со своими мыслями и чувствами, и они рвали меня изнутри. Время шло, а легче не становилось: я блуждал в бесконечном лабиринте боли и отчаянья, не находя выхода. Утром вставал злой и невыспавшийся. Не позавтракав, так как кусок не лез в рот, наскоро хлебнув чая, шёл на работу. На работе же всё складывалось более-менее нормально. Петькино предательство каким-то образом сыграло мне на руку. Испытав чудовищный стресс и пережив потерю, пусть подлого, но всё ещё любимого человека, мне уже ничего не было страшно: хуже, чем случилось, уже случиться не может. Я перестал бояться, перестал пасовать, теряться и мямлить перед людьми. Ларису Петровну временно замещал Усков Олег, её зам, и поэтому на объекты я теперь ездил сам вместе с одним из сотрудников отдела Степаном, рослым широкоплечим молодцем богатырской наружности. Рядом с ним я выглядел почти подростком, но меня мой маловнушительный вид больше не волновал. И то, что ко мне первоначально попытались отнестись снисходительно, как к малолетнему несмышлёнышу, непонятно как забредшему во взрослый мир, да ещё и решившему покомандовать большими мудрыми дядями, указывая чего им надо и чего не надо делать, меня тоже нисколько не смущало. «Дяди» во главе со своим бригадиром Фомкиным Анатолием действительно под шумок, пока «голова» и «головная боль» в виде гендиректора отсутствует, решили, что работать будут по старинке, как привыкли, подменяя дорогостоящие материалы китайским хламом, а те беззастенчиво присваивая себе. Почти все рабочие подрабатывали частными ремонтами в свободное время и своим заказчикам за дополнительную плату устанавливали ворованные сантехнические материалы и прочие дорогостоящие прибамбасы. И уж никак не ожидали, что какой-то пацан обратит внимание на подмену и заставит всё вернуть. На первый взгляд краны и прочие детали сборки ничем не отличались по форме. Всё дело было в качестве материала. Китайское производство стоило в разы дешевле и проработало бы в лучшем случае пару-тройку лет. А потом заказчику пришлось бы вызывать ремонтников, всё менять и костерить нас — строителей. Бригадир долго и «ласково», как ребёнку, объяснял мне механизм сборки системы водоснабжения, из чего выходило, что заменить ничего уже невозможно, так как нарушится «красота» и «целостность» подводки. На стыки придётся ставить муфты, всё переваривать, что ухудшит вид и качество… и бла-бла, и бла-бла. Я, сидя на перевёрнутом ящике, слушал не перебивая. А он, склонясь надо мной «пизанской башней», для убедительности жестикулировал руками, то и дело доверительно улыбаясь и заглядывая в глаза, видимо, чтобы убедиться, доходит до придурка его пламенная речь или нет. Я же с отсутствующим выражением лица сонно лупал глазами, наглухо закрытыми очками с затемнёнными линзами. Наконец Анатолий решил, что сказал достаточно: поток красноречия иссяк. Рабочие, стоя поодаль, переглядывались друг с другом, не пряча кривые усмешки. Степан, опустив голову, что-то колупал носком ботинка на замусоренном полу и не встревал. — Хорошо, я вас понял, Анатолий. Качество не должно пострадать, вы правы. Значит, будете менять всю систему, раз по-другому никак. Даю вам три дня. Краны и фурнитура заказчика должны стоять на своих местах. Полипропилен за свой счёт. Работу штукатуров тоже сами оплатите, кстати, и договариваться с ними тоже будете сами. Им ведь придётся за вами опять всё переделывать… сверхурочно. В понедельник приду с проверкой. Работайте. — Д-да… да ты кто такой вообще?! — двинулся на меня бригадир, стерев с лица ласковую улыбку. — Сам понял, чё сказал? Какой нах… штукатуры? Кто тебе сейчас переделывать станет? Он обернулся на притихшую в ахуе бригаду и рубанул рукой в воздухе, резко повернувшись опять ко мне. — Ничего мы менять не будем! Я сейчас Ускову позвоню, пусть приезжает и разбирается. Какого хера тут раскомандовался? Присылают, понимаешь, хрен знает кого… с детского сада! — уже бубнил он, набирая номер на мобильнике. Я молча стоял в ожидании с по-прежнему отсутствующим выражением лица. На том конце никто не ответил. Анатолий со злом нажал на отбой и опять вперил в меня разъярённый взгляд. — Усков был три дня назад, и ему всё понравилось, так что… — Значит, будете сдавать работу Ускову. Пошли, Степан. Я лениво развернулся и, кивнув Степану, направился к выходу. — Эй, подожди! — загородил мне дорогу бригадир. — Ты куда? А систему кто опробовать будет? Нам сегодня надо акт сдачи подписать! Сроки у нас, ты чё, не догоняешь? На другой объект с утра выходить, мать твою! Начинай приёмку, тебе говорят! За спиной зашевелились рабочие, послышались возмущённые возгласы. — Звоните Ускову, я тут при чём? Акт о подмене материалов ему передам, а там решайте. Ваши сопли принимать не буду, переделывайте, пока заказчик не увидел. Три дня вам хватит, а на 12-й объект пойдёт другая бригада. Кто ещё, кроме меня, видел гребёнку? Главный инженер в курсе ваших дел? Бригадир посмотрел на меня долгим нечитаемо-пронзительным взглядом и, видимо, начал понимать, что просто так слинять с объекта не получится — мальчик-с-пальчик оказался «с секретом», и под дурачка сыграть не вышло. — Слушай, тут делов-то: задвижки поменять, краны другие ввернуть да американку поставить на стыках, — с трудом сдерживаясь, чтобы меня не убить, пошёл он на попятную, хотя желваки ходили ходуном, а глаза полыхали слепой яростью от бессилия перед упрямым «сосунком». — У нас же всё есть на складе, выпиши разнарядку на дополнительные материалы, а мы в долгу не останемся. — Нет уж, — сунул я руки в карманы и посмотрел на бригадира в упор. Впрочем, говорил всё тем же лениво-спокойным голосом, который так его бесил. — Выкручивайтесь сами, пока вашу работу никто не видел, — я перевёл взгляд на бригаду. — Куда вывезли, ребята, оттуда и забирайте, или покупайте новые. Имейте ввиду, проверю по всему периметру, чтобы вся сборка соответствовала, — и вновь к бригадиру: — Отойди от двери, дай пройти! Степан плечом отодвинул багрового от злости Фомкина и пропустил меня вперёд. — А ты крут! — удовлетворённо хмыкнул он, шагая рядом вдоль сумрачного коридора наверх, к выходу из подвала. Вслед нам раздалось: — Костя! Погоди, мы же не договорили… нам трёх дней не хватит! «Надо же, имя вспомнил!» — Константин Романыч! «Ого, это он мне? Прогресс, однако!» — Три дня! — весёлым эхом прокатился голос Степана по пустому коридору и, кажется, достиг ушей борзого бригадира, потому как ответа мы не услышали. — Чё делать будем? Ускову доложишь? Это ведь хищение — ЧП, можно сказать! — спросил Стёпа на улице, когда мы уже подходили к служебному уазику. — Сказал же, три дня подожду. Увидим. Свяжусь с Хомченко, пусть завтра на двенадцатый другую бригаду ставит, скажу, что эта осталась недоделки устранять. Усков без меня акт не подпишет, он в водоснабжении не шарит, поэтому и не увидел разницы: ему все железки одинаково выглядят. А Лариса вернётся — с нас три шкуры спустит, если примем. — Так выходные же… не успеют. — Будут работать в выходные и за свой счёт! Акт составлю, ты подпишешь, а я придержу пока, шум поднимать не буду. — Ну ты крут! — опять восхищённо хохотнул Степан. — С Фомкиным никто не связывается, он тут лет десять работает, и всё ему с рук сходит, — и зачем-то добавил: — Его бригада лучшей считается. — Ничёсе, лучшая! — фыркнул я возмущённо. — Спёрли материалов на полсотни тысяч и решили, что никто не увидит? — Раньше прокатывало… при Брагине. Он сам-то не сильно проверками занимался, на главного инженера спихивал всю стройку, а тот с Фомкиным — родственники по жёнам. Вот и… — Слушай, мне это нафиг знать, кто кому сват, кому брат? Лишняя инфа. Выходи давай! — подтолкнул я Степана в бок, так как мы уже доехали до конторы, и водитель нетерпеливо поглядывал на нас в ожидании: рабочий день подходил к концу. В офисе уже почти никого не было, как и в моём отделе. Я решил задержаться, чтобы документально оформить проверку. Спустя полчаса акт о подмене материалов и докладная на имя и.о. гендиректора были готовы, осталось только подписать Стёпе — и можно давать ход делу. Пока отправил их в сейф. Дав на доработку системы три дня, я вовсе не был уверен, что бригадир меня послушает. Калач он был тёртый, да и Хомченко, главный инженер по строительству, походу, был с ними заодно. Если и не участвовал, то просто закрывал глаза на махинации с материалами. «Посмотрим, как поведёт себя Усков: прикроет втихаря это дело или поддержит меня? Ведь если они не успеют всё исправить до понедельника, полетят сроки. А за это по головке никто не погладит, и стрелочником могу оказаться я». Но мне было плевать: уступать не собирался. Один раз уступишь — больше тебя всерьёз принимать никто не станет и спрашивать твоего мнения не будет. И ещё мне очень хотелось доказать Крысе — именно ей, что я не пустое место, что соответствую своей должности, что мне можно доверить любое ответственное дело, в рамках моих полномочий, конечно. Именно ей хотелось, ну и себе тоже. В общем, я понимал, что заварил кашу, но меня почему-то это не слишком беспокоило. Как говорится: «Дальше Сибири не пошлют, в крайнем случае разжалуют в рядовые!» А ответственности я не боялся, решив, что буду до последнего пробивать эту бетонную стену лбом, пусть и в одиночку, но махинации строителей покрывать не стану. Была, конечно, трусливая мысль позвонить шефу и рассказать обо всём ему. Была! Но я её тут же отбросил. «Если сам не выстою без помощи сверху, не то что не заставлю себя уважать — сам себя уважать перестану, хотя ещё и не начинал. Не за что мне себя до сих пор было уважать. Плыл по жизни, как кое-что по течению, не особо напрягаясь и не сопротивляясь. Все, кому ни попадя, меня били, толкали, пинали, гнобили, унижали, презирали, христа ради, как нищему из жалости, оказывали посильную помощь в виде, япона мать, подарков, и даже человек, которого уже почти начал считать своим, меня предал». За этими мыслями я не заметил, как прошёл остановку. Решил, что дойду до следующей, благо на улице было не слишком морозно, а после душного офиса и пыльного подвала немного прогуляться и развеяться было даже необходимо. Вот только развеяться не получалось. Опять накатили мрачные мысли, и я шёл, не замечая ни прохожих, ни улиц, ни дороги, полностью окунувшись в обличительно-мучительный диалог с самим собой. «Ты, Козлов, всю жизнь был ничтожным слабаком. И если сейчас отступишься, останешься таким на всю жизнь! И тогда получится, что Петька ушёл правильно. От таких лохов-неудачников нужно держаться подальше. Неудачник — это заразно! Он ушёл, потому что всё про тебя понял, а может, и сразу не сомневался. Он и в детдоме меня не слишком жаловал, хоть и спали рядом, но никогда не дружили. Не знаю… Нет!.. Было же что-то хорошее! Не мог он ТАК врать! Нет… это сначала было, а потом он разочаровался, только вида не показывал. Да и что со мной хорошего? Я скучный, молчу всегда, веселиться не умею. Один раз в ресторан сходили, так и то чуть не поругались. Вот он и ушёл после этого. А если бы тогда «василькового» не встретил, ушёл бы? Ушёл бы! Не тогда, так потом. Всё равно бы у нас с ним ничего не вышло: я ему не подхожу. Ему нужен такой же, как он сам: весёлый, смелый, современный. А не я — скучный, нудный и безынициативный… даже ночью». Вот опять! О чём бы не размышлял, всё заканчивается на Петьке и на… наших с ним ночах. От этих воспоминаний выть хочется — громко, на всю улицу. Упасть в сугроб и выть, и сдохнуть там же. «Когда уже он уйдёт из моей головы? Когда я освобожусь от этой ноши, когда я перестану любить и так ужасно тосковать? Когда? Господи, что я ему сделал? За что он так со мной, за что? Как мне это пережить и не свихнуться?» Уже подходя к дому, услышал в кармане дребезжание телефона. Не сразу понял, кто звонит: на улице было плохо слышно, да и подмёрз порядком. Оказалось, что звонил Петькин напарник, как он представился. Спросил, можно ли через час зайти за Петькиным ноутом. Я остановился. От спазма, стянувшего горло, стало трудно дышать, и ноги ослабели. Захотелось куда-нибудь присесть, и я опустился на низкую металлическую оградку, опоясывающую детскую площадку. Семёныч, как он назвался, уже давно отключился, а я всё сидел, окаменевший и оглушённый услышанным, не в силах подняться. По больному полоснули ножом, да так, что я едва держался на ногах. Кое-как оттолкнулся от оградки и, согнувшись, поплёлся к подъезду. Долго сидел в прихожей не раздеваясь. Просто сидел в заторможенном состоянии, ничего не чувствуя, ни о чём не думая и ничего больше не желая. Такая усталость навалилась, что не было сил даже раздеться. Мне было очень плохо, и я уже едва с этим справлялся. Из состояния лягушачьего анабиоза меня вывел звонок домофона. Через пару минут поднялся напарник Петьки, и я отдал ему ноут и сумку с вещами Соболя. Он молча всё забрал, постоял с минуту, глядя на меня, как на врага народа, но ничего не сказал и не спросил. Я тоже ничего не спрашивал, а что было спрашивать, если и так всё ясно? Это была окончательная точка в нашей с Петькой истории. Нет, неправильно. В моей с ним истории. У него эта точка была сразу, а у меня, вопреки всему — многоточие. Я ещё, идиот, чего-то ждал, и вот, наконец, дождался. ТОЧКА!