Ненавижу, Козлов!

Соболь — Петро, меня охрана не пускает: говорит, пропуск какой-то нужен. — Ты где? На вахте? — Да. Охранник вот рядом ваш… — Передай ему трубку. Я быстро накинул куртку и вышел на крыльцо. По дорожке, освещённой стоявшими с обеих сторон фонарями, быстрой походкой приближался Семёныч, издали махнув приветственно рукой. Мы давно не виделись, и я был рад встретиться с бывшим работодателем. Хоть и не долго у него проработал, всего пару-тройку месяцев, но за это время мы успели подружиться. Мужик он был свойский, без высокомерных закидонов, и никогда не жульничал с оплатой, что присуще многим предпринимателям в Рассее-матушке, не так давно вставшей на рельсы рыночной экономики и частной собственности. Курс круто поменялся — от пути к победе коммунизма (от каждого по его способностям, каждому по его потребностям) к загнивающему капитализму (да здравствует частная собственность и дешёвая рабсила — обогащение единиц за счёт угнетения миллионов). Ну, или как-то так, я не силён в политэкономии. Да и родился в пору, когда страна, встав на новые рельсы, вовсю набирала обороты на пути в рыночную экономику — мир, в котором нам — сиротам, предстояло строить своё счастливое будущее. А то, что оно непременно будет счастливым, никто из воспитанников не сомневался. Мы были уверены, что самое худшее место на земле — это наш детдом. И главной целью было — поскорее вырасти и выбраться на свободу из его сырых, неприветливых стен во взрослую, самостоятельную жизнь. Казалось, что там, в той жизни нас обязательно ждёт что-то прекрасно-волшебное. А главное, там нас ждёт свобода. О, это сладкое слово — свобода! Как же мы о ней мечтали! В детдоме же нас никто не готовил к самостоятельной жизни. Конечно, была школа, были занятия по труду в мастерских, где учили ремеслу токарей, сантехников, трактористов. Позже основали подготовительные курсы на базе местного архитектурного вуза, куда я пошёл с немногими, учившимися более-менее сносно. Но, как потом оказалось, никто нас нигде не ждал. Мало кому повезло, как Косте: получить однушку, пусть даже в старой панельной хрущовке. Это было великое счастье — своё жильё — уже половина дела. Ещё осталось найти работу, и ты в шоколаде. Мне жильё тоже было предоставлено, как и полагалось по закону, правда в пригороде, считай, в деревне — старый полуразвалившийся дом с почерневшими от времени брёвнами и коптящей печкой. Жить в нём было нельзя, так как стены не просыхали даже летом, осыпаясь влажными тяжёлыми кусками штукатурки, насквозь пропитавшимися водой из подземного русла, аккурат проходившего под домом. Но я как-то приспособился и жил, потому как деваться было некуда и помощи ждать от кого-то — тоже. Правда, детдомовская начальница помогла на первых порах: мне выписали через соцзащиту дрова и уголь, а кое-какую мебель и постельные принадлежности она выделила со склада. Мебель, конечно, была не новая, но жить уже было можно. Кроме того, она же помогла выбить беспроцентную ссуду на обучение. На бюджет я не прошёл, но как сироту (ненавижу это слово) меня приняли бесплатно на первый курс, а на последующие сделали скидку на половину требуемой оплаты годового обучения. Ссуды как раз хватило на два последующих года, а там я планировал как-нибудь выкрутиться, устроившись на работу, а может, и опять взять ссуду на следующие два. В общем, пока не заморачивался, решив, что когда придёт время, тогда об этом и подумаю. Весной, когда всё вокруг начинало таять, сенки, которые были по уровню ниже основной части дома, полностью затопляла вода. Я смастерил из деревянных ящиков и досок подобие мостков и по ним пробирался к выходу из дома, либо в дом. И во дворе тоже лежали от двери до калитки и до уборной мостки. Ни о каком огороде и речи быть не могло: вокруг дома до середины лета стояло болото. С работой неожиданно повезло. После проверки знаний меня взяли в частное ателье по ремонту оргтехники. Правда, сложные заказы начали доверять не сразу, но потом мне уже вполне хватало заработанных денег чтобы и жить, и учиться в универе. По заказам я бегал после лекций — полуголодный, невыспавшийся, но вполне довольный жизнью. Я даже смог полюбить свою избу-развалюху. На подкопленные деньги сделал ремонт, зашив стены гипсокартоном и обклеив светлыми обоями в полоску. Потолок заклеил плиткой, покрасил окна и двери, пол застелил линолеумом, возле печки прибил тонкий металлический лист, а саму печку побелил. Даже цветы купил во «Флоре» — жёлтую бегонию и красную герань. А ещё — компьютерное кресло и мечту всей жизни — торшер. Почти такой же, какой стоял в кабинете нашей начальницы. Я, ещё когда жил в детдоме, увидел однажды это чудо — тогда меня за ухо притащили к ней после драки с мальчишками из старшей группы. Один из них разбил окно в коридоре, но все, конечно, показали на меня. Меня отчитывали, а я не сводил глаз со светящегося белоснежного купола. Тогда и дал себе слово, что в моём доме когда-нибудь обязательно будет стоять такой же прекрасный торшер как символ благополучия, символ дома, где тепло, уютно, и все счастливы. Три года — три трудных, но замечательных года, когда я впервые жил самостоятельно и уже было совсем почувствовал прочную почву под ногами, — закончились внезапно крахом. Это случилось весной, в марте, когда снег ещё не начал таять, а ночи, по-прежнему, были холодными. На ночь я топил печь, чтобы до утра хватало тепла. И вот в одну из ночей загорелся дымоход, и пожар быстро распространился с крыши по всему дому. Я проснулся от едкого дыма, который шёл от плавящихся потолочных плиток. Всё, что успел — влезть в ботинки и схватить пуховик. Только выскочил на улицу, как в сенках вспыхнуло пламя, вырвавшись столбом вместе с удушающим чёрным дымом наружу из открытой двери. Спасти ничего не удалось: всё сгорело, в том числе и документы, и деньги с карточкой. Ещё повезло, что чисто автоматически, когда вскочил с постели, схватил мобильник. С ним и выбежал. Первым делом вызвал пожарных и стоял ждал на холоде в домашних штанах, пока они приедут, с ужасом глядя, как огонь пожирает моё жилище. Они приехали, только спасать было уже нечего: крыша рухнула на горящий остов и… на мою жизнь. Один из соседей, выскочивших на пожар, предложил временно пожить в пристройке к дому. Там я и жил некоторое время, мёрзнув по ночам и питаясь всухомятку привезённым вечером из города. Одежду на первое время — поношенные джинсы и фланелевую рубашку в тёмно-синюю клетку — тоже дали соседи: старые своего сына, служившего в армии. Потом, когда восстановил документы и карту, купил себе кое-что из вещей, но только самое необходимое, так как лишнее девать было некуда. В соцзащите меня поставили в общую очередь на жильё с перспективой получить его лет через пятьдесят, а пока выделили койко-место в одной из ведомственных, забытых богом и людьми общаг среди наркоманов и алкашей: попойки и шумные разборки с драками не прекращались ни днём, ни ночью. А через месяц я потерял работу: хозяин сократил штат из-за проблем в бизнесе. Доучившись последний семестр, подал заявление на академический, но, как оказалось, отпуск вышел бессрочным. В клуб меня привёл Марчи. Как ни странно, познакомились мы в банке, куда я пришёл за новой картой, а он по каким-то своим делам. Все ожидающие своей очереди сидели в одном зале на удобных кожаных диванчиках, и Марчи сам подсел ко мне и завёл разговор так, как только он один умеет завести разговор с незнакомцем. А вечером я уже сидел с ним за одним столиком в «Калигуле», куда он меня пригласил. Встреча закончилась в одной из гостевых комнат, где меня лишили девственности, о чём я, собственно, нисколько не жалел. Мы начали встречаться. С Марчи никогда не было скучно, а в ту непростую для меня пору я очень нуждался в поддержке. Да-аа… Если бы не Марчелло, может, моя жизнь покатилась бы совершенно по другому руслу. Но, видно, мне было суждено ещё при рождении пройти все семь кругов ада. Вскоре я понял, кем на самом деле был мой любовник. Это случилось как раз в тот день, когда меня уволили из ателье. В общагу идти не хотелось, настроение было нажраться, чтобы хоть на какое-то время забыть обо всех неприятностях, да и оставаться одному было просто невыносимо — мне нужна была поддержка моего Марчи. И я без предупреждения заявился к нему домой. Консьерж меня уже знал, поэтому пропустил без звонка хозяину. Марчи очень сильно удивился моему приходу, но в квартиру впустил. Оказалось, он был не один и даже не стал этого скрывать. Меня, сорвавшегося с места, чтобы уйти, спокойно остановил и заставил, до сих пор не пойму как, его выслушать. За всё время его партнёр ни разу так и не вышел из своего убежища, слушая из-за неплотно прикрытой двери мои возмущённые вопли и утихомиривающее помуркиванье Марчелло. Как-то незаметно мы оказались в кухне. Нужно быть Марчи, чтобы в столь пикантной ситуации суметь утихомирить разъярённого любовника, заставить его выпить полбокала коньяка, накормить и… предложить присоединиться к ним в спальне. Я? Я присоединился. Как? Хороший вопрос! Если бы я знал ответ! Мне было очень хреново, это «хреново» необходимо было чем-то вытеснить, плюс два полбокала коньяка — и я в спальне с двумя мужиками, одного из которых считал ещё с утра своей парой. Марчелло — чья-то пара! Самый смешной анекдот, который мне когда-либо приходилось слышать! В детстве все мечтали кем-то стать: космонавтом, врачом, артистом. Уверен, что Марчи с детства мечтал стать «нижним» и, наверное, встретить свою единственную любовь. Вот только мечты с годами меняются и не у всех сбываются. Его мечта о «нижнем» сбылась, а любовь… Марчи сам выбирает своих партнёров и любит их всех, и его тоже любят. Вечером мы все вместе завалились в клуб, где тот же Марчи предложил мне поправить своё бедственное финансовое положение, переспав с одним из гостей за неплохой «гонорар». Как оказалось, гость меня приметил, ещё когда мы только зашли в зал, а мне было уже всё похер после увольнения с работы, «измены» любовника, тройничка и нескольких порций «Снежинок». Этим гостем был Валик. Он после секса, который я плохо помню, так как был практически в зю-зю, сразу же предложил стать его парнем. Но мне «любви» с Марчи было уже достаточно. Я отказался, хотя он и просил не торопиться и подумать. Что было дальше, я вообще не помню, а утром меня разбудил Марчелло и, несмотря на довольно потрёпанный вид и жуткое похмелье, утащил завтракать. Внизу к нам подсели другие мальчики, выполз из своей кухни Артёмыч. Меня похмелили ещё одной «снежинкой» и… решили дальнейшую судьбу — в один день предоставили и «работу», и «жильё»: каморку возле кухни. Думал ли я тогда о том, в какую попал клоаку? Наверное, думал. Сейчас уже плохо помню. А вот страх остаться на улице без работы и без поддержки близкого человека — это помню очень хорошо. Не знаю, как бы я пережил в одиночку своё горе — потерю дома, если бы не встретил Марчи. Так что обижаться на него было не за что, напротив, он единственный, кто принял участие в моей судьбе, хоть и своим «своеобразным» способом. Валик стал моим первым, а порой и единственным клиентом, так как частенько забирал с собой на недели в поездки. Я изменил внешность почти до неузнаваемости, похудев и перекрасившись в блондина, поменял свой стиль, потеряв при этом себя самого — даже имя. Петька Соболев перестал существовать. На его место пришёл Алик. Просто Алик — без отчества, без фамилии, без прошлого. Алик, который, вынув свою душу, спрятал её подальше — в самый дальний уголок чемоданчика, заперев в шкатулку на замочек. Я превратился в бездушного робота, механически выполняющего нехитрые действия, заложив в себя специальную программу: стал классной проституткой, за право ночи с которой записывались в очередь. Правда, очередь эта до следующего клиента доходила нескоро — большую часть моего времени занимал Валик, так и не сумевший побороть в себе унизительную привязанность к шлюхе, согласной спать с ним исключительно за деньги. И эта порочная страсть, которую вряд ли можно назвать любовью — выродки любить не способны, — пожирала его изнутри и, не находя выхода, постепенно превращалась в прямо противоположное чувство — ненависть. Ненависть отвергнутого, и кем?! — грязной шлюхой, доступной любому, готовому заплатить за его дырку! Однажды, когда мы были на его даче, Валик в очередной раз завёл разговор о совместной жизни. Я ухожу из «Калигулы» к нему, а он готов в ответ исполнять любые мои желания — хоть самолёт в личное пользование, хоть жизнь на Майами в собственной квартире. Я опять ответил отказом, чем привёл его в крайнюю степень ярости. Она, эта самая ярость, подсказала решение, как наказать упрямого проститута: отдать на расправу охранникам. Его пятеро накачанных отморозков драли меня в течение нескольких часов во все дыры, дорвавшись до «барской» собственности, с которой раньше сдували пылинки. А Валик наблюдал «представление» на мониторе, сидя в дежурке. В какой-то момент, видимо, начал трезветь, вбежал в спальню с пистолетом и разогнал всех, стреляя в потолок и по стенам. Лучше бы в меня выстрелил. Мне тогда было всё равно на свою жизнь, хотелось одного: чтобы всё поскорее закончилось. Я лежал на расхристанной кровати весь в крови и сперме, вот-вот собираясь уйти в небытие. Потом приехал врач, оказал мне первую помощь. Они вдвоём дотащили мою полуживую тушку до ванной, помыли, а дальше я уже ничего не ощущал, провалившись в вязкую полубред-полудремоту, пока не уснул, накачанный транквилизаторами. Валик, походу, провёл возле меня всю ночь, потому что когда я утром проснулся, то обнаружил его спящим на полу возле кровати в сидячем положении. Я провалялся у него три дня, слушая бесконечные мольбы о прощении, клятвы, что такого больше никогда не повторится, и всё такое в этом роде. Охранников он уволил, а мне опять предложил остаться жить с ним «безо всяких обязательств». Я в ответ попросил отвезти меня в клуб. На этом всё и закончилось. Он пару месяцев не появлялся в «Калигуле», а потом опять начал «проплачивать» меня на несколько дней к себе на ненавистную дачу, где меня чуть до смерти не затрахали, или для сопровождения в поездках. Отказаться я не мог: либо работай, либо вперёд — на трассу, никто не держит. И, наверное, всё бы так и продолжало тянуться, если бы не встретил своего Зайца. Но за всё в этой жизни надо платить. Мне платили за «доступ к телу», а я… я заплатил за свою короткую новую жизнь, которую начал, наплевав на клуб, «валиков», немаленькие гонорары. Заплатил непомерно высокую цену: у меня отняли самое дорогое — мою любовь, а с ней и право на другую жизнь, опять бросив в выгребную яму. Соболев Пётр вновь уступил место Алику. *** — Ну у вас тут пропускная система, я тебе скажу, почище, чем в Кремле! — хохотнул Семёныч, поднимаясь по ступенькам. — Закрытая территория, что ты хочешь! Чужие здесь не приветствуются, — ответил я с улыбкой и крепко пожал протянутую руку. В другой он держал клетчатую объёмную сумку с моими, как я понял, пожитками, которую тут же поставил рядом. Вторая — спортивная, висела на его плече. — Вот… вещи твои передали, — кивнул он на сумку. Я глянул на осевший баул и тоже кивнул, ничего не сказав. Мы постояли с минуту, с растерянными улыбками разглядывая друг друга. — Ты как доехал: на своей таратайке или брал такси? — спросил, чтобы прервать затянувшуюся паузу. — Да на такси, вообще-то. Моя «канарейка» ещё утром заглохла, завести не смог. Отогнал в сервис. Так что я пока безлошадный, — хохотнул он опять, всё ещё разглядывая мой новый облик клубного «мачо». — Ты прям на олигарха стал похож: костюмчик, причёсочка, — не удержался он от замечания. — В городе бы увидел — не узнал. — Я бы тебя сам окликнул, не переживай. Костюмчик и прикид ничего не изменил, для своего друга я по-прежнему Петро Соболев, как и раньше, будь уверен. — Ну-ну, хорошо, если так. А то как выбьются некоторые в «люди», так и здороваться перестают. Знаю таких непонаслышке. — Ладно, бог с ними, с твоими «людьми», пошли, провожу в свою берлогу, подождёшь меня там, а я подмену за себя оставлю и приду, — подхватив сумку и направляя Семёныча по заснеженной аллейке, похлопал его по плечу. — Надо же с другом встречу отметить! Текилу будешь или традиционно — коньячок? — Да мне без разницы, но текилу бы попробовал. Как-то раньше не приходилось. Говорят, её с солью употребляют? — не переставал похохатывать мой бывший напарник, споро шагая по искрящемуся снежку. — И лимончиком закусывают. Я открыл своим ключом служебную дверь особняка и пропустил вперёд Семёныча. — Проходи направо по коридору. Вот сюда, третья дверь. Семёныч шёл, вертя головой во все стороны. Особняк-гостиница был на самом деле обустроен внутри нехило, чего не скажешь о внешнем неброском фасаде, и выглядел как фешенебельный отель: с ярко-синими, заглушающими звук шагов ковровыми покрытиями; бежевыми панелями под натуральную кожу; неяркими овалами светильников, вмонтированных в стены и потолок; дорогими, молочно-кофейного цвета дверями из натурального дерева. — Ну, располагайся! — завёл я Семёныча внутрь своего двухкомнатного номера с небольшой кухонькой, отделяющейся столом-стойкой от основной комнаты в кремово-кофейных тонах. Оставив на вечер за себя Рудика, бойкого мальчика хорошо за тридцать, постоянный партнёр которого сегодня отсутствовал, сделал заказ Артёмычу и, прихватив бутылку текилы Милагро за шесть тыщ целковых, направился по подземному переходу в свои апартаменты. Семёныча застал уютно похрапывающим в углу дивана. Припомнив нашу собачью работу с беготнёй по заказчикам, усмехнулся про себя и будить не стал. Критически осмотрев содержимое холодильника, вытащил оливки, нарезал лимон, голубоватый с прожилками сыр и, достав стаканчики для текилы, перенёс всё это на столик, придвинув его поближе к дивану. Сумка с вещами осталась у двери, там же была брошена и спортивная, и в ней явно просматривался прямоугольник ноутбука. Очень хотелось его вытащить и тут же открыть, но лазить по чужим сумкам без разрешения хозяина я не привык. А пока отнёс баул с вещами в спальню и бросил в нижний отсек шкафа, не переставая думать о Косте. Меня рвало от желания подробно выспросить о нём Семёныча — до каждой мелочи, каждой детали. Хотелось узнать, как Костя отреагировал на его визит, что сказал, как выглядел. На меня опять накатила и буквально захлестнула жгучая волна тоски по Зайцу. Я вернулся в комнату и издали поглядел на всё ещё шумно спящего напарника, которому сейчас жутко завидовал, ведь он видел Костю, говорил с ним. Нужно было остановить это сумасшествие — срочно разбудить Семёныча, пока ещё окончательно не съехал с катушек от наплывших воспоминаний, от острой потребности плюнуть на всё и рвануть по известному адресу. И будь что будет!