Мышонок

Стук тонет в поглощающей все тишине коридора. Стучу еще, еще, еще. Гребаный Артем, нужно выстрелить рядом с его ухом, чтобы он проснулся. Шаги за дверью. Ура. — Акинфеев, три часа ночи, ты охуел? Сонно, злобно, обижается еще. — Артем, я тоже рад тебя видеть. Зайду? Он недовольно поджимает губы, но впускает меня. Еще бы. На Артеме моя серая футболка: чуть маловата, оголяет низ живота. Сажусь на стул и вытягиваю ноги, сердце колотится, в комнате душно. — Ты что-то хотел? Артем стоит напротив меня, сложив руки на груди. Скольжу по нему взглядом, изучаю. Растрёпанные волосы, помятое о подушку лицо, он хмурится, отчего брови сдвинулись, а губы превратились в тонкую полосочку. Дальше — дико сексуальная шея, ключица — красивая, с ямочкой посередине, всегда целую этот провал, там кожа мягкая и пахнет почему-то морем. Моя футболка, раньше я спал в ней, но Дзюба конфисковал ее, с боем отдав взамен свою куртку. Он долго кричал, что обмен неравноценный, и я торчу ему еще ящик зефира. Теперь исправно покупаю ему сладости. Не только ему… Низ живота, в рисунке мелких пушистых волосков и вен, выступающих замысловатой сеткой. Бордовые боксеры, а из них ноги. Мускулистые, точеные, каменные, длинные. Только за них можно душу продать. Не замечаю, как закусываю губу, засмотревшись на этот шедевр. — Акинфеев, пока мы в ссоре, я запрещаю тебе так хищно пялиться на меня. Я улыбаюсь, сердце все еще быстро стучит. Чувствую грудью касание длинных пальцев. Улыбка сползает. Почему, блять, я все еще чувствую их? — Я надеюсь, ты пришел с извинениями? Усмехаюсь. — Артем, какой же ты высокомерный, обидчивый пиздюк. Закатывает глаза и тоже начинает смеяться. Как всегда заразительно. Обожаю его. — Акинфеев, я не обидчивый. Просто ты кинул меня. Загулял. Где ты сейчас был? Он прав, я мудак. Понесло — я дурак, который хочет все и сразу. С каждым словом его лицо все серьезнее, между бровями залегает морщинка. Разгладить бы ее пальцем, но он не даст. — У себя в комнате. — Врешь. Даа, лгу я действительно палевно. А он сразу выкупает мой пиздеж, с полуслова. Слишком хорошо знаем друг друга. Рука автоматом тянется к волосам, ерошу их, такие жесткие, хах, а у Мышонка они мягче и приятней. Так. Стоп. Не туда. Врать бесполезно, поэтому говорю правду, для Артема горькую, для меня пьянящую. — Я гулял. С Мыш… — осекаюсь — Антоном. Дзюба тяжело вздыхает, бесится. — И что дальше, у вас было? — Что было? — Ой, сука, Акинфеев, только дурочку включать не надо. Он взмахивает руками: широкие ладони, длинные пальцы. Тоже длинные, но жесткие, а вот у Мышонк… Стоп! Зовет меня по фамилии, значит злится, причем сильно. Молчу. Не хочу ничего говорить. Он буравит меня взглядом, выжигая дыру прямо на лбу. — Ты не ответил. Смотрю на свои ноги. Что ему сказать? Если бы я не затормозил, то было бы, прям там, на лавочке. Собственно, а почему я затормозил? Ведь хотел этого с самого начала. Напрягаюсь, сплетая свои пальцы, и вздыхаю. Тяжело. — Артем, ничего не было. Правда. Смотрю в его бездонные глаза: они такие подозрительные и до боли родные. Прежде чем выбить мяч, обязательно смотрю в них. И плевать, где он стоит, возле других ворот, напротив меня, на скамейке запасных… Всегда этот контакт. Без него никуда. — Странно, что ты еще не воспользовался новой задницей! — Артем, да брось ты! Он закипает, я тоже. Ненавижу ругань с ним. Всегда это заканчивается плохо. Разбитые губы, синяки по всему телу, иногда укусы. Дзюба сжимает кулаки, я встаю и медленно подхожу к нему. Тяну руки, кладу их на его шею, глажу. Он расслабляется, медленно, с трудом сменяя гнев на милость. — Акинфеев, я не разрешал себя трогать! — Что мне сделать, чтобы ты не злился? Смотрю на него в упор, продолжая гладить. Боюсь того, что он скажет. Потому что даже если я нарисую линию между собой и ним, я все равно ее переступлю. Сделав всем больно. Не хочу ничего слышать, поэтому целую, но перед тем, как мои губы касаются его, он успевает произнести это вслух: — Прекрати общаться с Миранчуком… Рукой спускаюсь ниже, по рельефному животу, рисуя путь венок, прямо за край боксеров. Касаюсь его властно и настойчиво. Чувствую растущее возбуждение Артема, это будоражит. Он всхлипывает, прямо мне в губы, отрывается, склоняясь надо мной. Кладет голову на плечо, неловко цепляясь пальцами за край моей футболки сзади, тянет вниз. Чувствую, как ткань впилась мне в шею. Начинаю шептать всякий бред, набираю темп, чтобы ускорить его разрядку. Артем почти виснет на мне, прижимаясь бедрами, бессвязно просит быстрее. Потом перестает говорить, полностью отдаваясь моей руке и голосу. Шепотом, еле слышно, в самое ухо. Потому что знаю, это его пропасть. — Прости меня… Тема. Он что-то простанывает в мою шею, кончая прямо в руку. Слабо прижимает к себе, зарываясь носом в мои волосы. Футболка все также душит меня. — Малыш, ты убить меня хочешь? Он отпускает, шепча «прости», тихо смеется, целуя в щеку. Стягивает с меня футболку, штаны. Я пытаюсь сопротивляться, но когда ты в руках такого медведя, лучше не рисковать. Он тянет меня в кровать, сразу заключая в теплое кольцо своих рук. Смотрю на его лицо, оно так близко. А глаза, такие горящие, с искорками обожания, не его глаза… Это же глаза Антона, господи. Быстро моргаю, нет, видение не проходит. И пальцы, которые он запустил в мои волосы, тоже не его, а такие теплые, мягкие, как у Мышонка… Артем смотрит прямо на меня, шепчет: — Игорь, я люблю тебя. Я смотрю на полные обожания глаза напротив, которые сегодня горели целый день, и отвечаю одними губами, добавляя в голове: — Я люблю тебя… …Мышонок.