school dramas

      Михаила Степановича можно по праву назвать самым стеснительным человеком школы номер ***. И есть за что. Кто, как не он, сможет бояться более близкого знакомства с собственными коллегами? Кому, как не юному филологу, будет страшно некомфортно находиться во время педсовета, думая, что на него смотрят и осуждают? Михаила Степановича собственное стеснение поражало не меньше. Ведь ему не шестнадцать лет, чтобы краснеть как школьница перед другими людьми. Конечно, появляется естественный вопрос: «Так какого черта он пошел работать в школу?». Тут спешу обрадовать! На самом деле, Михаил Степанович стеснялся общаться только с остальными учителями, ученики — другое дело. Они ждут открытости педагога и общения на равных. Некоторые из детей стесняются не меньше, чем учитель литературы, так что смысл в скованности перед классом отпадает.       Филолог работал в школе всего лишь месяц, и наивность все еще не успела исчезнуть. Он до сих пор верил, что все слухи и рассказы о странностях педагогов — лишь мимолетное настроение. Верил, что только в этой профессии находятся исключительно добрые, понимающие и благонравные люди. Не будем отрицать, что такие педагоги встречаются, но тогда это можно назвать иголкой в стоге сена. В школе, где работает Михаил Степанович, тоже есть такая «иголка», и эта редкость находится в соседнем кабинете. Иван Александрович Гончаров, учитель географии, является примером типажа, описанного ранее. Пожилой мужчина посвятил всю жизнь карьере и отдал всего себя. Конечно, он тоже не без греха. Иван Александрович очень ленивый и порой может напутать географические названия (перепутать Архангельск и Астрахань! Как Вам такое?). Но даже такой милый человек, как местный географ, подвергается насмешкам и подлянкам от учеников, порой переходящих все границы. Как же тут остаться спокойной лапушкой, обожающей свой предмет? В школе, к сожалению, не всегда присутствует логика.       Вернемся к нашему филологу. Как так получилось, что, находясь в стенах школы уже целый месяц, он ни с кем так и не начал нормально общаться? Ответа на этот вопрос нет, но Михаил Степанович старался исправить ситуацию, ведь обычные приветствия тут не помогут.       Удачный случай подвернулся в конце недели, когда весь рабочий коллектив спешил как можно скорее оказаться дома. «Чем можно заниматься в школе в пятницу, когда все уроки кончились?» — так думало большинство, поэтому уже полпятого половина кабинетов была пуста. В это время Михаил Степанович тихо сидел у себя, читая сочинения — размышления своего класса о прочитанной «Повести о Шемякином суде».Зачитавшись работами, он совершенно забыл о папке с документами, которая уже должна была находиться на столе Грибоедова, завуча школы. После короткой беседы с Александром Сергеевичем филолог поспешил обратно в свой кабинет, как на выходе от завуча столкнулся с Федором Михайловичем. Михаил Степанович уже хотел промямлить «извините», как физик сам воскликнул:       — Михаил Степанович, я Вас как раз таки и ищу! — Федор Михайлович немного отшатнулся от неожиданного столкновения на пороге.       — Да? — глаза филолога забегали в нерешительности. — Что-то с классом не то?       — Нет, все хорошо. Можно сказать, отлично! — физик положил руку на плечо Михаила Степановича и направился в сторону его класса. Только в этот момент филолог обратил внимание на то, что в его руках была старая широкая кружка со слезающей белой краской. Внутри была темная, почти черная, жидкость, которая оставляла за собой грязные следы. — Наслышан о Вас, Михаил Степанович, очень наслышан. Вот, захотелось пообщаться.       У филолога был только один вопрос: «От кого?». Нет такого человека (кроме Димки, но он не в счет, ученик же), с которым он бы тесно общался. Зайдя в класс, первым делом Михаил Степанович ринулся кипятить чайник, на что физик с полуулыбкой сказал:       — Если только себе, — Федор Михайлович показал подбородком на кружку, — у меня чафир. «Ах вот оно что!» — промелькнуло в голове у филолога, который только кивнул на реплику. Михаил Степанович присел на стул, стоящий за учительским столом, и просто смущенно смотрел на физика, хлопая ресницами. Федор Михайлович улыбнулся сквозь свою густую бороду.       — Таких, как Вы, в школах обычно долго не терпят и начинают издеваться, извините за откровенность. — Достоевский отхлебнул из кружки. — Живой пример находится в соседнем кабинете. Дражайший товарищ глубокоуважаемый в старших кругах, а дети не понимают его. Ценить нужно таких! -он остановился и, тяжело вздохнув, продолжил. — Слава богу, Вас это не касается. Восьмой души не чает в своем классном руководителе. У Вас чайник, кстати, вскипел.       Михаил Степанович до сих пор не мог понять, зачем физику общаться с ним, если у класса с его предметом все нормально. А ведь все было просто — молодой филолог был интересен Федору Михайловичу. Он тесно общался с Николаем Васильевичем и Александром Сергеевичем, которые расхваливали нового преподавателя и называли его исключительно «обаятельным молодым человеком». Естественно, физику захотелось познакомиться поближе.       Налив чай и снова сев напротив Федора Михайловича, филолог не смог придумать ничего лучшего, чем просто потеряно разглядывать коллегу.       — Как Вам школа? Вы же уже месяц проработали, мнение, наверное, уже составили.       — Мне все нравится. Особенно, ученики. Такие понятливые и милые. — Михаил Степанович потупил взгляд и скромно улыбнулся.       — Я слышал, что ученики про Вас говорили. Не только Ваш восьмой. — Федор Михайлович почесал бороду. Он понял, что филолога нельзя так легко разговорить, и решил рассказать немного о себе. — Знаете, я тоже когда только пришел в школу преподавать, мне все казалось таким беззаботным, этаким вечно работающим, но сплоченным муравейником. Сначала все тянулись к новому учителю, были приветливыми. Так до конца первой четверти, когда начинаются разборы оценочных полетов. Одна деталь все убила, но какая! Резко пришло осознание, что такое школа на самом деле. Но Вы, Михаил Степанович, обязаны сохранить свое нынешнее отношение. Жалко будет, если в коллективе опять не будет таким милых, не озлобленных на свою деятельность людей.       — А что не так с остальными? — темные пушистые брови филолога нахмурились. Он почувствовал, что сейчас узнает что-то серьезное и важное. Михаил Степанович оглянулся еще раз на дверь, чтобы точно быть уверенным, что она закрыта. Ведь история с увольнением Белинского до сих пор была свежа в его голове.       — Что не так? Да все! Вы не подумайте, Михаил Степанович, что я себя лучше остальных считают. Как бы не так! Я, может быть, еще хуже всех вместе взятых, — во взгляде у филолога читалось непонимание, — а Вы так не смотрите на меня, Вы же только так, из разных углов что-нибудь слышали. Признаюсь, люблю есть на уроках. Я когда работаю, ну не могу не есть. Так еще и это божественные бутерброды с сыром, которые жена моя, Анна Григорьевна, делает, ну просто не дают сосредоточиться. Да и чафир этот! Свету ли провалиться, или вот мне бурду эту не пить? — Федор Михайлович тяжело вздохнул, в то время как Астафьев еле-еле сдерживался от смеха. — Извините меня, разнесло маленько. О своих грехах куда приятнее говорить, чем о чужих. Так, а о чем я?       — О чужих грехах.       — Да, точно! Озлились на всех, вот что. Есть такие, как Александр Сергеевич, которые сохраняют юмор в чрезвычайных ситуациях. Есть такие, как Лермонтов, которые уже пришли в школу в глубокой меланхолии. Господин на третьем этаже, Владимир Владимирович, ведет себя так, потому что его никто не воспринимает, а он, между прочим, прекрасный педагог. Даже несмотря на плохое отношение к старому составу учителей, все равно его уважаю. Та-а-ак, кто еще? — Достоевский резко ахнул и с эйфорией продолжил, — знаете кто еще больше всего озлился? Это наш Иван Сергеевич. Кичится всем, что попало. Думает, что он просто небожитель, который удостоил чести своим присутствием. Как бы не так! Я то и с ним, и с Некрасовым в ссоре, поэтому предпочитаю не сталкиваться.       Михаил Степанович понимал, что такими темпами станет похож на бабушку-сплетницу, которая выведывает гадости про всех вокруг, но не удержался:       — Что случилось? Что-то очень серьезное?       — Тогда мне казалось, что да, это серьезная проблема. Доходило до того, что вообще подумывал уволиться, но все обошлось. Скорее всего. Вы слышали о «эпиграммах Тургенева», которые славятся своими обидными выражениями. Вот и я на такое нарвался. Представляете, я пришел сюда под покровительством Белинского. Сначала у меня были хорошие отношения со всеми, а потом резко приходит весточка от Ивана Сергеевича. Было обидно, ведь он явно намекнул на то, что мне тут не место, а потом и вовсе оказалось, что и Некрасов такого мнения.       Конечно же, Михаил Степанович слышал о эпиграммах от мальчишек, но он то думал, что это розыгрыш. Стоит ли говорить, что филолог боялся получить такое же письмецо?       — Знаете, не единственный пример. Александр Исаевич раньше не были таким… угрюмым и раздражительным. Единственный, кто никак не поменялся и остался таким же, это Антон Павлович. Как был затейливым шутником, так и остался. Федор Михайлович отхлебнул из старой кружки, взглянул на часы и вздохнул:       — Уже шесть вечера! Трудовая неделя закончена, по домам! — Федор Михайлович встал и махнул рукой как главный большевик. Уже у выхода из кабинета Федор Михайлович произнес:       — Напоследок вот что скажу, — только сейчас Михаил Степанович обратил внимание на то, что Федор Михайлович был еще привлекательным для своего пожилого возраста, — не обращайте внимания на наших раздраженных и пакостливых коллег. Вам нравится преподавать. Слухи, знаю. Слухи от правильных людей также правильны. Просто продолжайте заниматься, к чему душа лежит. А если будут какие-то проблемы, то обращайтесь, — и он ушел.       Михаил Степанович широко улыбнулся, поняв, что сейчас Федор Михайлович кажется ему самым милым преподавателем этой школы.