Часть VI
13 августа 2018 г. в 21:45
Конец четверти всегда является маленьким сумасшествием для учителей, ведь оценки, нужные нескольким классам, сами себя не выставят. Так что приходится проводить мини аттестации, думать о правильности выставленного балла и терпеть злобные и обиженные взгляды от учеников, недовольных полученным. Ответственные ребята пытаются не упасть в грязь лицом, остальные надеются на силу свыше. Что же учителя? А они как всегда пытаются выжить в таком круговороте жизни.
Михаил Степанович медленно выставлял оценки, анализируя средний балл и способности каждого ученика. Он прекрасно понимал, что ни черта не успевает, ведь уже полдень среды, а табели сдавать уже завтра, но все равно желание быть честным берет верх.
Раздался неуверенный стук в дверь, и в проем просунулась голова Димки:
— Михаил Степанович, у меня проблема тут небольшая. — Прохоров прошел к столу филолога и сел за ближнюю парту.
— Какая же? — оторвался от работы и обеспокоенно спросил Михаил Степанович.
— Если кратко, то у меня по математике выходит твердая «четверка», а Александр Исаевич поставил «три», — обиженно пожал плечами Димка, — а подходить к нему боюсь, ведь он чуть что, сразу кричать начинает.
— Дим, преувеличиваешь же, — слабо улыбнулся филолог и уже на выходе произнес, — скоро приду.
Очень зря Михаил Степанович не поверил словам Димки о Солженицыне, ведь это сущая правда. Александр Исаевич — уже пожилой педагог математики, которого все никак не могут проводить на пенсию. Было бы хорошо, если бы он тихо дорабатывал свои деньки и никому не мешал. Вместо этого Иван Исаевич предпочел путь террора. Он просто не мог терпеть всех вокруг да настолько, что завел «Дневник ненависти». Скажем так, Солженицын был как Тургенев, только предпочитал топить гнев в себе.
Стоило только Михаилу Степановичу переступить порог кабинета математики (как ему показалось, уверенно), как его уже одарили грубым вопросом:
— И что пришли? За восьмиклассника просить? — Александр Исаевич осмотрел филолога с головы до пят безучастным взглядом.
— Александр Исаевич, поймите же, балл есть балл. Тем более, что твердая «четверка»! Более, чем уверен, что Дима активно работал всю четверть, — усталость, прошлые события, связанные с Тургеневым, и нечестность математика сыграли свое, и в Михаиле Степановиче начинала закипать злость.
— Знаете что, Михайло Степанович, — Александр Исаев поднялся на ноги и с хлопком положил ладони на стол, — я уж там сам разберусь что и кому ставить. Может быть, и работал Ваш дорогой Дима, но скажу, что у всех всегда балл стоял ниже. Для мотивации, так скажем, — каждое слово Солженицын словно выплевывал.
— Как Вы ставили оценку ниже? — ошеломленно переспросил Михаил Степанович, — для какой, черт возьми, мотивации? Ученики должны получать то, что заслуживают и на что знают!
— Не всегда, не всегда. Никто из школяров (ох, с каким презрением это было сказано) никогда не будет знать математику настолько хорошо, чтобы получить оценку выше тройки. Так только Создатель знает мой предмет! — Александр Исаевич явно насладился окончанием своей тирады и поэтому победно улыбнулся, а вот Михаил Степанович… Михаил Степанович, у которого от непробиваемости и одновременной глупости коллеги скрипели зубы, находился, мягко говоря, в шоке.
— О чем Вы? Какой создатель? — филолог не мог сдерживать себя и позволил себе то, чего не позволял никогда, — какой непробиваемый человек! Что за глупости говорите! Если Вы не поставите заслуженную оценку, то я пойду к завучу. Пусть Александр Сергеевич разбирается сам!
— Прям напугали! Сколько я тут работаю! Поверят, скорее всего, мне, а не Вам! — в порыве гнева математик ударил кулаком по столу.
Михаил Степанович выскочил и пошел прямиком в кабинет Грибоедова на всех парах злости. Он был слишком взвинчен, чтобы остановиться. А пока филолог решал проблемы с завучем, Александр Исаевич уже достал свой «Дневник ненависти», с особым удовольствием вывел имя нашего филолога и написал пару мерзких слов в его сторону.
Естественно, Михаил Степанович отстоял оценку своего любимого ученика, но настроение было безбожно испорчено, и весь настрой куда-то улетучился. На первый план вышла усталость, и огромное желание поскорей прийти домой и наконец-то забыть сегодняшний день возросло. Ссоры и оскорбления влияли на него слишком сильно, потому что разумная сторона всегда была пацифистом и пыталась натолкнуть на мирное решение. Но разговор «по-доброму» не всегда влиял на таких, как Александр Исаевич.
Бывают же такие люди, как Солженицын, которые всем вокруг портят настроение своими желаниями и капризами, которые никогда не будут уступать, считая себя правыми. Только вот Михаил Степанович поговорил с ним в первый и последний раз и уже точно попытается сделать все, чтобы не столкнуться вновь, а соседи по кабинетам терпят такие выходки достаточно часто. Бедный Николай Васильевич, бедный Антон Павлович!
Михаил Степанович никогда до сегодняшнего дня не задумывался, сколько грубости в школе. Спускаясь по школьной лестнице после окончания работы, он слышал, как на верхнем этаже Федор Михайлович ругался с двумя методистами, Герценом и Чернышевским. Все знали, что они терпеть не могли друг друга, но их кабинеты, по иронии судьбы, находились рядом. Последние несколько дней они и делали, что спорили друг с другом, а Маяковский, часто ходивший на пятый этаж, поднимал их на смех.
Спустившись на первый этаж, филолог еле успел увернуться от летящего ведра с одной стороны коридора в другую. Сразу стало понятно, что идет очередные разборки бухгалтера Карамзина и завхоза Батюшкова. Если их день проходил без перепалок, то можно считать, что он прошел слишком неудачно. Их ссоры всегда были громкими и яркими, ведь Батюшков, нетерпеливый холерик средних лет, не мог стерпеть холодного тона бухгалтера. Иногда к ним присоединялся Пушкин, и тогда балаган перерастал в импровизированный концерт.
Уже на выходе из школы, пока Михаил Степанович расписывался за ключи, охранник Осип начал жаловаться на Владимира Владимировича за то, что тот якобы пристает к его жене, Лиле, поварихе. Михаил Степанович просто тяжело вздыхал и кивал головой в знак того, что слушает. Но на самом деле, он ничего не понимал, и все его мысли были далеко за пределами школы, где нет грубых и вечно спорящих людей и изматывающих сроков работы.