Часть VIII
20 августа 2018 г. в 13:02
Новый год, бесспорно, был любимым праздником школьников. Ничто так не радовало в учебном процессе, как возможность остаться в школе допоздна для веселья со своими друзьями. Особенно любимы учениками были дискотеки, которые с каждым годом становилось все труднее и труднее проводить, ведь Иван Алексеевич не молодел. Чем старее он становился, тем более ему казалось, что дискотеки ни к чему хорошему не приведут и не место им в храме наук. Обычно коллеги смеялись на такие заявления, но в этом году такого мероприятия даже не планировалось (у директора окончательно что-то заклинило), но решение изменилось в самую последнюю секунду.
Поэтому в последний день второй четверти всем учителям приказали остаться допоздна для того, чтобы курировать школу. Ох уж как рады были педагоги, проводящие этот замечательный вечер в актовом зале, смотреть на тряски школьников под молодежную музыку (каждый раз, слушая такую музыку, наш филолог чувствовал себя дедом и еще сильнее не понимал, почему за ним закрепилось прозвище «Юность»). Михаил Степанович уж вздумал грустно посматривать на темные танцующие фигуры и вспоминать свои школьные года, как радостный Лермонтов объявил ему, что он дежурит с ним.
— Нас будет двое на такой огромный зал? — недоуменно спросил филолог, но все равно в глубине души обрадовался, что он будет не один.
— Нет, еще Александр Сергеевич и… — лицо Михаила Юрьевича скривилось, — мсье Дантес.
— Ого. И он тоже? Главное, не подпускать их близко, а то подерутся. — Астафьев вспомнил сумбурный рассказ Димки. Даже пусть он был не совсем понятный, но все равно было ясно, что между ними что-то нехорошее.
— Угу, — как бы грустно не произнес эти многозначащие три звука Михаил Юрьевич, с самого начала разговора он казался радостным. То ли оттого, что объект его симпатии будет находиться близко, то ли… а нет, от этого.
Изначально вечер дежурства казался чем-то очень быстропроходящим, но все произошло наоборот.
День не задался с самого начала и прежде всего для Михаила Степановича. То музыкальный центр плохо работал, а то и вообще не включался, то школьный «диджей» слег с температурой и не пришел в школу, то зал оказался не подготовленным. Филолог с утра ходил в расстройствах; он боялся, ведь кто-то мог подумать, что он виноват в плохой организации. Но это совсем не так. Поэтому весь день он носился с урока в актовый зал и обратно. В конце рабочего дня измученный Михаил Степанович вспомнил о задержке допоздна и, томно вздохнув, от нечего делать, пошел к Федору Михайловичу пить чай.
Уже сидя на кушетке в углу зала с Михаилом Юрьевичем и размеренно болтая о планах на отпускную неделю, Астафьев вспомнил, что забыл закрыть кабинет. Он сильнее испугался, поймав себя на мысли, что дежурит на дискотеке старших классов, а мало ли что они могут сделать. Извинившись перед Лермонтовым за будущую отлучку, филолог пулей вылетел из зала и направился к кабинету и благополучно его закрыл. Все плохие мысли мигом улетучились, и Михаил Степанович с чистой душой поплелся обратно.
Чем ближе он подходил к месту дежурства, тем больше начинал вновь волноваться. Музыка, которую было пять минут назад слышно на другом конце школы, перестала играть, и за дверью слышались только удивленные охи. Шок полностью охватил филолога, как только он зашел.
Все школьники столпились кругом рядом с елкой, стоящей в центре зала. Ничего не было видно, весь свет находился в другом конце огромной комнаты. Единственное, что смог разобрать Михаил Степанович, это выражение ужаса на лицах подростков. До филолога не сразу дошла одна вещь. Неужели эти двое мужчин в центре круга — это…
— Это мсье Дантес и Александр, — произнес еле-еле Лермонтов где-то сзади. Михаил Степанович посмотрел на него чуть ли не с разинутым ртом. Весь зал улюлюкал и на ушах стоял, несмотря на всеобщее неверие в реальность ситуации.
Послышались звуки тяжелых ударов, Михаил Степанович пытался ближе подобраться через плотную толпу школьников. Пусть прошло совсем мало времени, но то, какая боль от силы ударов была изображена на лицах у противников, уже показывала сильную неприязнь. Никто в школе, кроме этих двоих, не понимал, что заставило их так относиться друг другу.
Стоило только Михаилу Степановичу крепко схватить Александра Сергеевича за плечо, как мсье Дантес жестоко одарил своего противника ударом в печень, что тот мигом перестал замахиваться. Если бы не рядом стоящий филолог, то Пушкин повалился на пыльный пол. Отовсюду послышались девичьи визги, кто-то из мужской части прокомментировал «вот это левый хук, мне бы так».
Александр Сергеевич лишь тяжело прохрипел и несколько раз слабо кашлянул.
— Очень больно? — боязливо спросил Михаил Степанович, придерживая Пушкина за плечи.
— Вызывай скорую, Юность.
Где-то позади Лермонтов разгонял школьников по домам, мсье Дантес присел на кушетку и опустил голову, виновато что-то рассматривая на ладонях. Михаил Степанович услышал стремительные шаги Лермонтова позади себя, обладатель которых уже собирался сам полезть в драку с нэйтив спикером по французскому, но филолог успел дернуть его за рукав и остановить.
— Не надо, огребешь же. Лучше позови Грибоедова, я пока в скорую позвоню.
Вместе с педагогом ИЗО пришел не только завуч, но и все те преподаватели, которые видели перепуганного и еле говорящего Михаила Юрьевича. Пока Николай Васильевич и Федор Михайлович кружили рядом с Пушкиным, завуч расспрашивал Лермонтова и Михаила Степанович о случившемся. Они и сами не могли понять, как так все произошло и что привело к печальным последствиям. Все трое сошлись в одном: у них огромные проблемы, и никаких мероприятий больше не видать как своих ушей. Самое страшное впереди, ведь приезд скорой никак не скроется от Ивана Алексеевича.
Стоило только вспомнить про директора, как послышались мельтешащие шаги вперемешку с глухим стуком мужских каблуков. Включился яркий свет и перед бледными, словно призраками, учителями предстало разъяренное красное лицо Бунина, который готов был просто наброситься на дежурных.
Медбрат подошел к Пушкину, а учителя столпились в маленькой кучке вокруг директора и перепугано озирались друг на друга.
— Допрыгались, да? Допрыгались! Я вам всем говорил, что это плохая затея! А подлянка от Александра Сергеевича ожидаема, что греха таить, очень ожидаема! — Иван Алексеевич обвел взглядом всех стоящих. — Он давно мне трепет голову своими высказываниями и вольнодумством. Что ж, видимо, пора увольнять его.
Все резко подняли голову, но сказать, насколько это плохая затея, никто не решился. «Что за старик…» — пронеслось в голову Михаила Степановича, и какое-то неприятное саднящее чувство оглушило его.
Уже идя домой по темной заснеженной улице в полном одиночестве, он понял, что это было. Разочарование. Больше всего филолог разочаровался в иллюзиях, которыми он кормил себя с самого начала поступления в пединститут. Работа в школе казалась ему раем на земле, где нет ни усталости, ни непонимания, где тебя окружают прекрасные люди. Каждый день Михаила Степановича, начиная с первого сентября, выглядел как борьба за то самое ощущение идеальности. Но чем дальше шли месяцы, чем ближе филолог знакомился с настоящей школой (а это и странности некоторых людей, реальное отношение между руководством и учителями), тем больше борьба становилась похожа на битву за место под Солнцем, где светилом было желание остаться в школе. Реальность, не соответствующая юношеским иллюзиям, оказалась намного жестче для Михаила Степановича. Правильно ли он сделал, что пошел по преподавательскому пути?