***
Хвала небесам, что все обошлось. Семейное право — любимый раздел Александра Николаевича. Он слишком часто менял темы уроков и никогда не беспокоился, если они уж слишком не совпадали. Подумаешь! «Именно с семейным правом придется столкнуться нам всем», — оправдывался преподаватель перед возмущающимися учениками. Глядя на них, он точно понимал, что разбор уголовных статей им вряд ли пригодится. Когда-то давно, за несколько лет до появления Михаила Степановича, в школе работал Николай Александрович Добролюбов. Нельзя точно сказать, кем он был. Иногда Добролюбов представал в образе методиста, иногда — помощника Некрасова и его редколлегии. Бывало и такое, что порой он заменял уроки. В общем, человек, который был всегда и везде, но одновременно нигде. Вместе с этим, Николай Александрович жутко любил право и часто засиживался на уроках Островского. Так они и сдружились. Как раз еще при Добролюбове приключились аналогичные Димкиной ситуации, и Николай Александрович принимал активное участие в разрешении проблемы. При «спасении» Прохорова Островский задействовал Добролюбова. Когда остальным коллегам стали известны подробности дела, то, естественно, те, кто знали Добролюбова, начали возмущаться мол «почему Бунин уволил его? Полезный человек делает полезные дела!». Все сошлись в этом мнении, совершенно забыв про очередного бедного ученика. Все дело сложилось как нельзя лучше. Значительные знания и не менее впечатляющие знакомства ускорили процесс. По решению суда родителей Прохорова решили лишить родительских прав и теперь опекунами ученика являются его родные дядя и тетя. Теперь Димка мог счастливо жить, за что был безумно благодарен Александру Николаевичу. В то время как у Михаила Степановича ученик не выходил из головы. Он постоянно ходил бледный и уставший, и близкие коллеги замечали это. Достоевский и Лермонтов сошлись в едином мнении, что филолог воспринял все слишком близко к сердцу, и такими темпами он сойдет с ума. Но ничего не помогало, а неизвестность напрягала еще сильнее. Сколько бы раз Михаил Степанович ни подходил к Островскому, тот не давал прямого ответа и лишь раз за разом повторял «все прошло хорошо». В один день на перемене в класс к филологу заглянул Лермонтов: — Знаете, Михаил Степанович, только что видел вашего Димку. Здоровый, все хорошо, — и это была самая хорошая новость за последние дни, потому что за эти дни у Михаила Степановича случилось страшное горе: в ходе проверки у него изъяли чайник, а он не мог жить без него. — По ваше счастливой мордашке вижу, что надо ему передать, чтобы зашел после уроков. После визита Михаила Юрьевича с радостными новостями филологу стало намного легче, и его грела мысль о скорой встрече с бедным учеником. Стоило прозвенеть звонку с седьмого урока, как Димка незамедлительно явился к Михаилу Степановичу. Тот внимательно оглядел ученика. Лицо Прохорова было слегка синеватым в некоторых местах, а веки красноватыми от недосыпа. Мальчишка стеснительно улыбался. Он мало походил на прежнего ученика. Дима никогда не зажимался, был свободен в своих движениях, а если и улыбался, то почти нахально. Даже несмотря на изменения, Михаил Степанович все равно был рад видеть ученика. Все радостные эмоции пропали с лиц учителя, когда Димка присел за ближнюю парту. Разговор сразу же приобрел серьезность: — Я очень рад тебя видеть, не поверишь насколько, — решил по-доброму начать Михаил Степанович, — я не знаю полной истории. Все рассказывали вкратце, поэтому могу ли я надеяться, что я узнаю обо всем произошедшем от тебя лично? Димкино лицо приняло серьезное выражение лица: — Да, Михаил Степанович, я расскажу, но потом, — ученик опустил голову. Видно, что ему тяжело собраться с мыслями. — Извини, конечно, за вопрос, но почему ты ничего не сказал раньше? По тебе было видно, что что-то случилось, а при моих вопросах ты лишь отнекивался. А неделю назад узнаю такое… Ты можешь мне доверять и рассказывать, что происходит.- Михаил Степанович пытался держать себя в руках, но иногда голос слегка начинал дрожать. — Что Вам до моих проблем, Михаил Степанович? У Вас же пол школы учеников. Подумаешь, у кого-то мальчишки из восьмого класса беда. Что же тут такого? — Михаил Степанович, наконец-то, понял, в чем была проблема. Его ученику казалось, что всем до него нет никакого дела. Филолог снова почувствовал укол вины. — Тут ты не прав, Дим, — Астафьев мило улыбнулся, — что значит «нет дела»? Ты учишься в моем классе, а мои ребята дороже, чем остальные дети. Еще со школьных времен я все мечтал о классе с ребятами, с которыми у меня были близкие дружеские отношения. Все шло как надо, когда я пришел сюда. Тем более, Вы дети, а значит еще более чувствительные создания, а значит, будет правильнее все строить на доверии. Прав ли я? Такой откровенности (да и вообще рассказов о юношеских метаниях) Димка не ожидал, так что он не заметил, как его глаза увеличились вдвое. — Да, конечно, — с полной уверенностью ответил ученик. — Просто… это непривычно, чтобы учитель не критиковал, не кричал и делал подобные вещи. У Вас такого нет, и это странно. Филологу лишь оставалось просто неимоверно широко улыбаться. Он был рад от того, что разговор сгладился. Но осталась не самая приятная новость: — Все хорошо, что хорошо кончается. Но все же, есть не очень приятная новость, — Димка нахмурился мол «какая?», — тебе придется посетить Николая Семеновича для пары разговоров. У самого Михаила Степановича остались не слишком приятные впечатления от разговоров с Лесковым. У того был свой царь в голове, что подразумевает собой личный способ ведения диалога с детьми. Этот волшебный способ ни у кого в школе не вызывал уважения, лишь заставлял задавать все новые и новые вопросы местному социальному педагогу. Что же можно сказать про детей, если у взрослых Лесков создавал такое неприятное впечатление? Димка сильно поморщился, что заставило Михаила Степановича засмеяться.Часть XI
30 августа 2018 г. в 11:00
Вот и эта проверка не обошлась без громкого случая. Правда, эта проблема казалась ошеломительной только Михаилу Степановичу, так как он никогда с таким не сталкивался. Для остального коллектива все произошедшее происходило не в первый раз и лишь вызывало несильный шок и перетолки.
Все началось, когда после очередного урока права Егор, лицо которого выдавало волнение, остался один на один в классе Александра Николаевича и боязливо подошел к нему.
— Егор? Что-то непонятно по теме? — Островский внимательно посмотрел на нетипично бледного ученика.
— Нет, Александр Николаевич, все понятно. Просто… хотел у Вас кое-что спросить, — ученик рассеянно рассматривал свои ботинки.
— Да, конечно. Что случилось? — преподаватель права начал подозревать что-то нехорошее.
Повисло тяжелое молчание. Егор не понимал, как правильно задать свой вопрос, а Александр Николаевич, осознавая это, не торопил ученика. Егор неуверенно спросил:
— А как законно можно противостоять насилию? — Егор поднял свои испуганные глаза. Ему было страшно, что он может не успеть помочь своему другу. А тот еще и не появлялся в школе последние дни. От этого Егор чувствовал на себе большую ответственность, ведь случилось что, кто ему поможет?
— Насилию? — Островского словно водой окатили. Он ожидал всего что угодно, но не такого вопроса. Преподаватель выглядел озадаченно. — Ты имеешь в виду домашнее насилие? Егор, что произошло?
— Александр Николаевич, не подумайте! Это не со мной! — Егор начал было махать руками, но осознание того, что проблема все-таки есть, принизило его, — так что скажете? Очень нужна Ваша помощь!
Островский помолчал, начиная понимать в чем дело. Он серьезно глянул на восьмиклассника:
— Не с тобой? Может, с Прохоровым? Его давно не видно в школе, да и в необычном состоянии находился в последнее время. Егор, намного проще будет, если ты подтвердишь мои догадки, чтобы помощь была более эффективна. — Островский начинал волноваться. Он всегда был готов помочь в таких тяжелых случаях, но в этот раз об этом не должно узнать начальство, ведь все еще идет проверка. Мало ли что может произойти, если слухи дойдут до Герасимова. Он же вряд ли поймет, что и к чему в этой школе. Ворох вопросов крутился в голове Островского, но он точно знал, что поможет Егору в любом случае.
А вот сам ученик не мог принять решение. С одной стороны, Дима никогда не хотел, чтобы о его семейных проблемах знал кто-то помимо лучшего друга (тем более, если бы этим «кто-то» оказались учителя!). Прохорову казалось это унизительным. Но с другой стороны, только так можно было помочь своему другу, а это главное. Тем более, Островский — самый лучший специалист в вопросах такого рода.
— Да, это Димка, — еле слышно пролепетал Егор. Ему вдруг стало неимоверно стыдно за то, что он раскрыл секрет, который лучший друг скрывал долгое время.
Островский важно выпрямился, громко и тяжело вздохнув:
— Обещаю, что разберусь с этим. Можешь не волноваться. — Егор немного просиял, — только у меня будет к тебе поручение.
Ученик кивнул головой, а Александр Николаевич продолжил:
— Расскажи обо всем Михаилу Степановичу. Он, как классный руководитель, должен знать. — Егор согласился. Он и не подумал сначала, что было бы правильнее посоветоваться с филологом. — Только, Егор, попытайся сделать так, чтобы он не сильно разволновался.
Стоило Егору прикрыть дверь кабинета, как он почувствовал себя так, словно камень с души упал.Он начал яснее соображать, зная, что преподаватель права дал согласие. Осталось только предупредить Михаила Степановича.
Ученик застал филолога за произвольным чаепитием (к которому, между прочим, приучил его Федор Михайлович), сопровождавшимся проверкой тетрадей. Михаил Степанович дружелюбно поприветствовал учащегося:
— Ты чего домой не идешь? Уроки же закончились, — филолог непроизвольно показал рукой на место за первой партой.
— Да так, дело есть одно, — загадочно произнес Егор, присаживаясь перед учителем.
— Да? Какое же? — спросил филолог, отпив из кружки. Видимо, у него был прекрасный настрой, — ты случайно не ко мне с этим таинственным делом?
— Честно, к Вам, Михаил Степанович, — у ученика вновь начало появляться волнение, — это связано с Димой.
Всякое радостное настроение филолога мигом улетучилось. Он отодвинул от себя на другой край стола всю работу и резко стал серьезным.
— Это как-то связано с тем, что он не ходит в школу?
— Да, — неуверенно протянул Егор. Он как будто снова оказался в кабинете Островского, не зная как подступиться к теме. — Я не знаю, как Вам об этом сказать, Михаил Степанович!
— Говори, как можешь. Я пойму, — потому, как говорит учитель, стало ясно, что он пытался не выдавать беспокойство.
«Как можно стесняться Михаила Степановича? Мы же все с ним так много времени провели, он всегда нам помогал. Да это же самый понимающий учитель в школе!» — все пытался себя заставить нормально говорить Егор.
— Ну… Диму, как бы, дома избивают. Там всегда такая ситуация была, — Егор со страхом смотрел на филолога. Не только потому, что он боялся представить побои, а потому, что боялся реакции учителя. — Это давно все длится. Правда, в этот раз стало все еще хуже, и следы от ударов никак не скрыть.
Михаил Степанович всегда был чувствительным человеком и крайне этого стеснялся. Скажем «спасибо» другим людям, которые считают, что способность к сильным чувствам и сердечная доброта украшают только особей женского пола. Его могла вывести из равновесия буквально все: от осознания, насколько мал муравей и насколько его жизнь несправедлива, до трагичных ситуаций жизни. Домашнее насилие по праву считается трагической ситуацией. Когда Егор позже вспоминал все происходящее в кабинете, он всегда думал, что ему показалось, что темно-карие глаза сильно блестят. Но нет, ему не показалось.
Слезы, так и грозящие политься по раскрасневшимся щекам, были лишь вершиной айсберга. Михаил Степанович был твердо убежден, что во всем происходящем был виноват только он. Ведь он видел подавленное состояние своего любимого ученика, прекрасно понимал, что что-то не так, но никогда не останавливал и не расспрашивал. Какое же он право он имеет, чтобы лезть в чужую жизнь? А вдруг это глубоко личное? По мнению Димы, Михаил Степанович был единственным взрослым человеком, который должен был знать. Но как? Он не мог просто подойти и все рассказать. Димка глубоко в душе понимал, что его классный руководитель — нетипичный школьный учитель. Он не похож на всех остальных. Другим порой было все равно на их предметы, а что уж говорить об учениках? Но даже то, что он всегда выделял Михаила Степановича среди всех, не повлияло на тайные подозрения, что вся заботливость филолога есть маска дружелюбия. Что же это получается? Учитель и ученик просто не поняли друг друга?
— Похоже, я не выполнил просьбы Александра Николаевича, — тихо пробубнил Егор в надежде, что Михаил Степанович не услышал.
— Что за просьба? — филолог посмотрел туманным взглядом на ученика.
— Он просил, чтобы я аккуратно обо всем сказал. Ну, чтобы Вы не так сильно расстроились, — от печального вида учителя Егор и сам невольно почувствовал ком в горле. Ученик, поняв, что он сделал все, что мог, решил потихоньку уйти.
— Нет, Егор, ты все правильно донес. Извини меня за это все, — он показал ладонью на лицо. Он встал одновременно с Егором и проводил его до двери, слабо держа того за плечо. Ученик немного виновато попрощался и пошел домой жутко грустный.
Тем временем Михаил Степанович понимал, что ему нужно все обсудить с Островским, мастером права, но идти в таком помятом виде с раскрасневшимися глазами нельзя. Так что филолог, не прикасаясь ни к чаю, ни к работе, целый час просидел на одном месте, тупо смотря в одну точку на стене.
Если бы это был фильм, то выглядела бы эта картина удручающе, если бы не несчастная точка на стене, которая совпала с портретом Ломоносова. В обычное время Михаила Степанович, как огромный любитель своих предметов, начал бы восхищать «Теорией трех штилей», но не сегодня.