Эффект доктора Фокса

Если Рыжий что-то и любит в работе медбратом, так это ночные смены. Тишина успокаивает; окружающие звуки кажутся притуплёнными и далёкими, словно они проходят через пару слоев ваты, прежде чем достигнуть ушей. Шорох одеял из чуть приоткрытых дверей палат; слабо различимый гортанный храп; тихий шёпот изредка переговаривающихся коллег, глотающих в уголке растворимый кофе из автомата — всё смешивается, незаметно скатывается в едва различимый фоновый шум. Глаза воспалённо пощипывает, но спать Мо не хочется. Сэндвич крошится успевшей знатно подсохнуть булкой, сыпется на синюю ткань штанов и книжные страницы; Рыжий рассеянно жуёт свой ужин, тихо похрустывая салатными листьями и вчитываясь в покоящийся на коленях учебник. Нарисованные лоскуты мышц сплетаются в полноценные слои человеческого тела, обивающие желтоватые кости, и Мо бесшумно проговаривает каждое слово, по детской привычке скользя пальцем по строчкам. В отражении стеклянного журнального столика видно, как слабый оранжевый свет торшера отбрасывает на его лицо кривые смольные тени, как блестят от глотка холодного чая тонкие губы. Банка с напитком сияет каплями конденсата, стекающими на прозрачную поверхность и холодящими пальцы, стоит только сделать глоток. Спина, от усталости ноящая мерной тупой болью, утопает в мягкой спинке кресла — Гуань Шань слегка ведёт плечами, морщась и слыша хруст собственного скелета. Ему впервые за долгое время действительно спокойно. — Рыжик, ты бы питался нормально, — слышится знакомый обеспокоенный голос за спиной. — Как ни посмотрю, только всякую гадость и жуёшь. Мо лишь пожимает плечами, наблюдая за тем, как румяная, несмотря на вечернее время, женщина садится в кресло напротив. «Курильщица», как Гуань Шань мысленно называл её с первой их встречи, улыбается ему лёгкой и какой-то материнской улыбкой, демонстрируя хулиганскую щель между передними зубами; от неё исходит острый запах табака и сладких приторных духов, тонкие пальцы-спицы сжимают пластиковый стаканчик с идущим из него паром, а тёмные кудри с пролезающими светлыми корнями задорно подпрыгивают при каждом движении. — Что на этот раз? — спрашивает женщина, делая громкий глоток и кивая на книгу. От кофе её помада слегка стирается, обнажая чистую светло-розовую полоску кожи. — Мышцы, — коротко отвечает Рыжий, наблюдая за тем, как медсестра рассеянно болтает одноразовой прозрачной ложечкой в стакане, не спеша достать свой наверняка здоровый и абсолютно не вкусный ужин. — Ты молодец, — говорит она задумчиво спустя пару мгновений молчания и, заметив скептический взгляд Гуань Шаня, невозмутимо улыбается. — Я правда так считаю. Тихо звенит язычок молнии на небольшой сумке, болтающейся на худом угловатом плече, и на свет появляется прозрачный контейнер с какой-то травой — петрушкой, овощами. Мо мысленно передёргивается и откусывает большой кусок сэндвича. — Когда ты планируешь подаваться в университет? — спрашивает женщина, накалывая на блестящую вилку кусок огурца с выскобленными семечками, — громко жуёт, забавно морща нос и смотря на Рыжего с искренним участием. Гуань Шань не понимает её. Худая, как трость, бледная, с налётом табачных пятнышек на руках — зачем продолжать себя гробить? — Не в этом году точно. На обучение ещё денег заработать надо. Да и, — Мо неловко дёргается, — я многого не знаю. Учить дохрена. Курильщица непонимающе хмурится, жуя следом кусочек цукини. — Ты скромничаешь. Я видела, как ты подготавливал инструменты — и могу заявить, что даже такое ерундовое дело не каждому под силу сделать качественно. Можешь мне поверить, я после всех новичков всё по десятку раз перепроверяю. И ты ни разу не прокололся, Рыжик. Это уже показатель. Где-то за спиной тихо шуршат колёсики пустой каталки, хлопушкой взрывается чей-то смешок, кажущийся особенно громким на фоне общей почти стерильной чистоты. Рыжий чувствует себя неловко и вместо ответа просто доедает сэндвич одним большим куском, вытирая крошки с влажных губ тыльной стороной ладони. — Кстати говоря, — продолжает медсестра, кажется, ничуть не обидевшись на его молчание, — доктор Хэ о тебе спрашивал. Рыжий, подносивший банку с чаем ко рту, вздрагивает и едва не проливает всё на чуть помявшийся, но всё же чистый костюм, фыркая и хмуро поглядывая на собеседницу. В висках ритмично постукивает это сухое и лаконичное «доктор Хэ», брошенное в воздух бесцветной бусиной — женщина никогда не выделяет ненавистное имя приторно мечтательной интонацией, за что Мо ей безмерно благодарен. — И что нужно его великолепию? — почти выплёвывает слова Рыжий, спрашивая скорее из слабого желания поддержать беседу, чем из банального любопытства; ему, на самом-то деле, абсолютно всё равно, что взбрело в голову этому придурочному. — Твоё имя, — просто отвечает медсестра, допивая кофе с тихим сюрпающим звуком и пожимая по-птичьи узкими плечами. — Откуда ты и прочее. Гуань Шань отключается — вот так, зависает, точно старый гудящий компьютер, непонимающе взирая на совершенно спокойную женщину перед собой и чувствуя раздражающую беззащитность перед новой информацией. — Честно говоря, я удивлена, что он заинтересовался только сейчас, — продолжает она между похрустыванием салатными листами. — Я имею в виду, доктор Хэ ведь прикрыл тебя на первой неделе. Мог бы и тогда проявить к тебе хоть какое-то внимание. Мозг цепляет одно слово за другим, жадно утрамбовывая их в наскоро подготавливаемые уголки; в горле взбалтывается коктейль из удивления, недоверия и не вовремя подкатившей желчи, и Рыжий отчаянно не желает глотать этот ком. — О чём ты говоришь? — голос осипший, сухой, как при простуде; Мо прочищает горло, исподлобья глядя на лицо собеседницы, едва тронутое пудрой и морщинами. Медсестра на мгновение хмурится, а затем в её карих глазах будто вспыхивает спичка — она склоняет голову набок, и пара волнистых прядей плавно стекает по её плечу. — Ты не в курсе, — говорит она, и на вопрос это тянет с натяжкой, но Рыжий всё же неуверенно кивает, щёлкая расхлябанными костяшками пальцев. — Помнишь, ты оставил в ординаторской ведро? Рыжий помнит; мысли тут же услужливо формируют поток однотонных воспоминаний, слегка стёртых по краям, но всё же художественно чётких, и на внутренней изнанке век растекаются пережитые образы. *** Полукруглая ручка пластиково стучит о пузатый бок ведра, стоит Рыжему поставить его на светлый пол, расплескав вокруг пару-тройку брызг; мыльные разводы на поверхности воды кривятся плавными изгибами, создавая маленький, быстро затухающий шторм. Сухой шершавой ладонью стирая пот со лба, Мо раздражённо думает: свиньи. Стол, подмигивающий засохшими пятнами от кофе, завален рентгеновскими снимками и пустыми стаканчиками; в углу валяется чей-то смятый халат, а на ковре — крошки из-под чипсов. Гуань Шань закатывает глаза, мысленно выливая на головы врачам ночной смены пару литров содовой и заставляя вылизывать пол языками; но привыкшие к работе руки уже мерно полоскают тряпку в тёплой мыльной воде. Не ординаторская, а грёбаный хлев. *** Устало прислонившись бедром к обитому мягкой кожей креслу, Рыжий задумчиво оглядывает убранную, едва ли не поскрипывающую чистотой комнату, и чувствует нечто, похожее на гордость. Такой себе повод, конечно; если подобная работа начинает нравиться, считает Мо, нужно валить. Поломоек в хирурги не берут. Гуань Шань ставит ведро перед закрытой дверью, последний раз пробегаясь взглядом по помещению, но неожиданно цепляет им книжную полку. Когда вытираешь пыль, на чтение корешков тебе, в общем-то, насрать, но, видя знакомый по картинкам том, Рыжий невольно подходит ближе, вынимая из общей книжной утрамбованности тяжёлый учебник. Старый, добротный переплёт, крепкая обложка, удобно ложащаяся в руки, и порядочно выцветшие буквы; Мо в жизни не видел антикварных книг, и сейчас, держа в ладонях труд Бокенхеймера чёрт знает какого года*, он ощущает лёгкий трепет. Такие книги стоят столько денег, что при должной экономии можно прожить с полгода, ещё и на ежедневный сэндвич останется.** Хранить такое среди обычных книг в ординаторской — просто верх тупости. Рыжий осторожно вертит том в руках, думая, успеет ли он сфотографировать хотя бы первый десяток страниц, как дверь за его спиной резко открывается и вместе со сдавленным выдохом слышится грохот и звук разлившейся воды. Мир не замедляется, как в фильмах, слоу мо не ударяет Рыжего под дых; он просто мгновенно разворачивается, успевая быстро положить книгу на стол, и смотрит — смотрит и думает, насколько ухудшится ситуация, если он просто заржёт. Хэ его мажорское величество Тянь лежит, как мешок картошки; одурело смотрит на Рыжего, и в голове проскакивает неровная шальная мысль: здравствуйте, блять, заметили наконец. Вы мудак. Серые глаза чернеют, сливаются с тенями под нижними веками, блестят на бледном лице нефтяными пятнами; на мокром полу растекается пенная грязная вода, затапливая исписанные документы, чертовски похожие на карты пациентов. Чернила расплываются, смываются с посеревшей размокшей бумаги, теперь выглядевшей так, будто ею кто-то подтёрся, и с каждой буквой Рыжий отсчитывает приближение увольнения. Четвёртый день работы, ха. Поломоек не берут в хирурги. Хэ Тянь поднимается медленно и будто лениво, и, смотря на него, Гуань Шань думает: ну что за бред, а. Почему он делает это так, словно упал по своему собственному желанию, и теперь Земля остановилась, чтобы не мешать ему поднять свою вылизанную всем персоналом задницу? Осматривает свой мокрый халат с налипшей грязью, свои изгаженные штаны и чёрную водолазку под горло; что-то внутри Рыжего мерзко хихикает, желая пошутить про мокрое пятно на паху брюнета, как в детском саду — кажется, у него даже истерично дёргается уголок губ. Мо ждёт криков. Или молчаливого давящего осуждения. Или ещё чего-нибудь. Но Хэ Тянь как-то устало вздыхает — словно на мгновение трескается лицо, — после произносит: — Посторожи дверь. И, скинув растёгнутый халат, снимает водолазку. Рыжий успевает увидеть крепкий живот и резко очерченные зубчатые мышцы, прежде чем выскочить за дверь с пылающим лицом и, мысленно послав всё к чертям, скрыться в коридоре, ведущим к задней больничной двери. Когда он возвращается через полчаса, в ординаторской чисто и безлюдно. *** — Ну вот, две карты пришлось вручную восстанавливать. Не знаю, правда, кто конкретно этим занимался, но вину доктор Хэ взял на себя — вроде сказал, что не досмотрел после ночной смены. — Но меня отсчитали по-полному, — тихо говорит Рыжий, будто это что-то изменит и обратит слова медсестры в ложь, как воду в вино. Женщина кивает. — Ну разумеется, ты же ведро рядом с дверью оставил. Ладно хоть прибрался потом. — Я не убирался, — сипло признаётся Гуань Шань, неловко потирая затылок. — Просто ушёл. Курильщица на мгновение приоткрывает рот, образуя почти идеальное «о», но тут же доедая последние куски помидора; помада стёрлась окончательно, обнажив ломанные трещинки. — Значит он сам, — наконец говорит женщина, пожимая плечами. Рыжий чувствует отчаянное желание покурить.