Сгинь

      Онешко чувствовал, как вмиг его сердце оказалось в пятках, и забилось там с такой скоростью, что ноги будто стали гудеть. Он посмотрел на растерянное лицо второкурсника, заметно сморщившего от нервозности лоб, закусившего губу, всё ещё до невероятности желанного. Но сейчас им придется на некоторое время расстаться, хотя бы тут, в квартире Кашина, не подавать любых намеков, не кидать многозначительных взглядов в сторону друг друга, не касаться, даже не дышать рядом. Всё во благо, Юлик, всё это правда лучше для тебя самого.       Запыхавшиеся и смущённые парни, соскочившие с дивана, словно на прощание посмотрели друг на друга, не готовые вот так бросить всё начатое. Юлик, потирая шею, распахнув карие глаза, неуверенно покосился на Руслана, выискивая ответ на немой вопрос. Тушенцов, кинув беглый взгляд на шею третьекурсника, которую теперь надо было чем-то прикрыть, откинул голову в поисках решения такой немаловажной для репутации их обоих задачи. Онешко встревоженно дернулся, когда в дверь второй раз постучали с издевательским смешком. — Э-э-э, любовнички! Заканчивайте!       Парень не мог разобрать обладателя голоса, наверное, оно и к лучшему. Так было проще потом смотреть, не прячась, без лишних мыслей о том, догадался ли он о произошедшем в маленькой комнате, как теперь относится к Юлику, разболтает ли. Тем не менее, от этого легче не стало.       Руслан, откровенно не понимающий, как поступать в подобных ситуациях, начал стягивать с себя черную теплую толстовку под одобрительную, саркастическую улыбку Юлика, как бы говорящую, что сейчас не самый подходящий момент. Тушенцов грозно, но тихо рыкнул на третьекурсника, кинув прямо в его руки предмет одежды. Он похрустел пальцами, ища способ угомониться, образумиться, прийти в себя. Руслан не бывал раньше в таких обстоятельствах. Конечно же, не с девушками. С парнем. С молодыми и искрящимися довольством жизнью представительницами женского пола парень делал то, что хотел без зазора, без угрызений совести. После таких несостыковок у него не начинало бешено колотиться о стенки грудной клетки сердце, ноги не подкашивались, в глазах предательски не темнело, а во рту не пересыхало от собственной беззащитности перед ситуацией. Руслану было впервой. Хотя… Ему понравилось.       Юлик второпях натянул на себя черную толстовку своего предмета воздыхания, удивительно и мило пахнувшую одеколоном с запахом наорталина. Таким душистым, дымно-смолистым, ночным, зовущим. И Онешко растерянно, но радостно улыбнулся: Тушенцов прямо-таки олицетворял этот аромат.       Второкурсник взглянул на человека, который несколько минут вжимался в него, громко и страстно шептал на ухо его имя, и на долю секунды растворился в этом моменте. Хотелось, чтобы они всегда так делали. Не целуя губы друг друга с тем привычным пристрастием, присущем по-настоящему влюбленным, касаясь, поддразнивая, боясь последствий, играясь с чувствами, пробуя что-то новое, неисследованное, непонятное, парни бы делали самих себя и все вокруг таким туманным и загадочным, обманывая, глядя в глаза, честно признаваясь, что пора меняться. Руслан как-то фантастично почувствовал тягу к этой каштановой макушке, к очаровательной улыбке, к стеснительным касаниям, пытаясь убедить себя в невозможности любви между ними. Или, для начала, влюбленности. Тушенцов не смел нуждаться в нем, обожествлять своего покровителя, каждый раз чувствовать внутри шквал эмоций. Второкурсник мог поклясться, что кислорода в присутствии Юлика достаточно. Он безобразно и нагло врал своему нутру, убеждая себя в том, что Онешко — очередной перерыв между передачей прозрачных пакетиков с наркотиками в трясущиеся руки. Но Руслана не учили лгать, потому он и ошибался миллион раз в правильности своих мыслей. Между ними не было дикой привязанности, влюбленной осторожности, не было ни постоянного круговорота мыслей о прогулках, встречах, признаниях, отношениях, ни не перестающего давить на голову осознания того, что этот случай — каверзная особенность, что такого больше не случится. Однако, студенты все еще смотрели друг на друга со странным, неестественным чувством.       Руслан — обманщик, покоритель женских сердец, изворотливый актер собственного театра. Он не дорожит, теряет без остатка, бросает без памяти в стену, разбивает, топчет, прощается навсегда. Ему несвойственна зависимость не от наркотиков, обожание, смущение или стеснение. Он выкладывается до конца и раскрывает всего себя крайне редко, чаще обманчиво показывая маску за маской, именуя их истинным лицом, смеясь непристойно, осуждая громко, тыча пальцем. Парень идет против системы, ходит по головам, падает, не успевая пересчитать и осознать свои ошибки, которые оставляют глубокие-глубокие шрамы на душе, позволяя позже яростно сочиться из них чёрному, как вязкая и устрашающая глубиной цвета смола, фонтану ненависти и злобы. Не ценит, не дорожит, не придает значения.       Руслан — мятежник своего сердца. Он не клялся никому в вечной любви, не просил слезно остаться с ним до конца дней, не целовал умоляюще руки, жалко извиваясь всем телом под чужими ногами, которые втаптывали его в землю, равняя с грязью, осуждаемой Тушенцовым с таким отвращением.       Руслан — беззащитный, глупый, самонадеянный (в самом хорошем смысле) мальчик. Ему никто не указывает путь со скользкой тропы, теперь называемой домом, не светит благословленным фонарем к свету и счастью. Он потерян, не найден, запутан.       И второкурсник готов теперь жизнь дьяволу продать, лишь бы этим напутственным фонарем, этим добродетельным и бескорыстным указателем оказался Юлик.       Тушенцов подходит к Онешко, больно хватая его за бледную руку, вглядывается в глаза напротив, мотая головой из стороны в сторону. — Руслан, что нам делать?       Второкурсник вскидывает брови, чарующе улыбается и шепчет почти на ухо: — Я не знаю.       Юлик теряется в его взгляде, чувствуя себя таким беспомощным и слабым. Скулы мучительно заболели то ли от настойчиво скрываемой улыбки, то ли от собственного бессилия. Онешко грустно вздыхает, пробегаясь глазами по телу Руслана. Парень виновато разглядывает его, с осторожностью и искренним любопытством задерживаясь на татуированной руке. Юлик смеется где-то у себя в голове. — Вы заебали стучаться, пьяные ебланы, — крикнул хрипло Тушенцов, сжав руки в кулаки, всё же предпринимая хоть какие-то меры. — Дайте отдохнуть от шума, бляди.       Дверь сильно толкали всем телом, бесцеремонно напрашиваясь войти внутрь. Руслан сердито цокнул и, за пару шагов дойдя до неё, убрал сначала обшарпанный низенький стул, а потом уже негостеприимно открыл дверь, предварительно схватившись одной рукой за косяк, предостерегая выпавших из реальности и полностью оккупированных от чувства стыда нетрезвых студентов. — Бля-я-я, Руслан! — Высокий рыжий парень со сморщенным от смеха лицом весело обнажил белоснежные зубы, прищурив слезившиеся глаза. — Братан! — Даня, блять, обязательно надо так упарываться?       Ответа не последовало, за исключением басистого хохота, обычно неестественного для студента. Кашин не сразу заметил трепетно подёргивающегося Юлика, который примечательно нервничал, ожидая колких шуток, обдумывая контрответы, стараясь заглушить громкое дыхание через рот кашлем. Но когда это уже случилось, Даниил посмотрел на друга исподлобья, расплываясь в насмехающейся улыбке. — Ага… — хитро протянул он. — Что? — Онешко нервно тряхнул каштановой макушкой. — Еблись, пидоры? Ха-ха-ха! — Конечно! Только тебя забыли позвать, чёрт рыжий, — Руслан усмехнулся, выдавливая из себя безразличие к опасности происходящего. — Вы там все так напились? — Э-э-э…       Кашин не мог больше продолжать диалог, его всё смешило до неприятной боли в животе, и он, решая оставить парней наконец-таки в покое, покорно удалился, на прощанье многозначительно подмигнув Юлику, который стеснительно тянул толстовку на себе. Дверь хлопнула, и Руслан повернулся к третьекурснику, смотря тому в глаза чересчур самодовольно, слишком уверенно для такой ситуации. Тушенцов опёрся о стену, поглаживая холодной рукой объёмный рисунок на обоях. — И что делать с твоей шеей? — спросил он, непринужденно отведя взгляд в сторону, будто подчистую недоумевал. — Это надо спросить у тебя.       Они не могли долго друг с другом говорить, обстановка сама собой накалялась, когда изо рта вылетали ненужные слова. Парни одновременно усмехнулись, Юлик притворно изогнул брови, как бы спрашивая что-то. Тушенцов приложил ладонь ко рту и глухо засмеялся, аккуратно проведя потом костяшками среднего и указательного пальца по носу. Второкурсник зажмурился, охотно втягивая в себя воздух. Последние лучи заходящего солнца делали комнату такой по-сказочному ненастоящей, а Юлик, находившийся спиной к окну, всё стоял и стоял в этой песочно-янтарной пыли, скромно почесывая шею, изредка облизывая губы. Золотой свет заставлял его волосы ещё сильнее блестеть, и Онешко вот уже выглядел совсем как маленький мальчик. Такой робкий и беззащитный, он вдруг сумел расположить Руслана к себе всего за пару дней. Третьекурсник прямодушно, совершенно нелицемерно старался ловить на себе взгляд заинтересованных глаз напротив, ненасытно вдыхая в себя всю ту пыль, ласково обнимающую его с головы до пят. Последний лучик задержался на руке Тушенцова, делая её оранжево-жёлтой, и солнце, отчаянно стараясь одарить всех людей своим светом, вмиг как будто нежеланно скрылось за огромным облаком, таким грязным, серым и жутким. Руслан провел забавную аналогию, и из его груди вырвался обречённый стон. — Ты тоже об этом подумал?       Второкурснику не надо было ничего отвечать, он и без этого прекрасно ощутил, что его понимают. Сердце который раз за день заколотилось быстро-быстро, заставляя против воли сжимать футболку на груди, комкать ткань, скрипеть зубами, кусать губы до кроваво-красного пятнышка, которое потом неприятно щиплется из-за дуновений ветра. В голове звучала тревожная музыка одинокой скрипки, олицетворяющей почему-то появившуюся горечь. Руслан незаметно для себя сравнил в голове Онешко с сигаретами и был удивлен такому сходству. В глазах парня застыла невидимая пелена слез, перекрашивающая блекло-серую комнату в более насыщенные цвета. Тушенцов, бессознательно опустив понурую голову, стал рассматривать свои вспотевшие ладони.       Юлик потянулся к нему выставленной вперёд правой рукой так деликатно и опасливо, будто боясь ошпариться, измараться чернотой, которая скопилась в Руслане за его недолгую жизнь, не давая парню чувствовать себя свободным, убеждая скрывать истинно счастливые улыбки и влюбчивую натуру. Пальцы Онешко тряслись от неожиданной растроганности в таком единении душ, которая была присуща лишь чувствительным мечтателям, художникам и скульпторам своего благополучия. Студенты к таковым не относились, слишком уж они брезгливы и амбициозны. — Руслан, — тихо заговорил Юлик, цедя сожаления сквозь зубы. По его проницательному взгляду можно было понять, как он без вопросов впитывает все то, что ядовито выбрасывает Тушенцов. Больно, очень больно. — Ты как? В порядке? Руслан… — Порядок, — буркнул тот, в конечном итоге подняв голову и принявшись увлеченно рассматривать какие-то мерклые искорки в глазах собеседника. — Врёшь ведь… — Вру…       Юлик подошел к второкурснику настолько близко, что мог чувствовать, как мурашки бегло покрывают кожу Тушенцова. Он положил руки на плечи Руслана аккуратно, ласково, будто желая обнять парня и, уткнувшись в тело молчаливого страдальца, заглушить все его безотрадные мысли своей искрящейся добротой и заботой. Но Онешко мог лишь пугливо дотрагиваться большими пальцами до ледяной шеи, пунктуально улыбаться своей неловкости и, на мгновение забывая о всех тех смутных вещах, которые досаждали ему изо дня в день, бездыханно смотреть на манящие губы второкурсника. Он как-то неожиданно вспомнил те странные, загадочные, грустные песни о нежных чувствах, которые с такой неподдельной скорбью и досадой взволнованно напевают влюбленные люди, и не мог не вскинуть разочарованно брови. Всё пошло наперекосяк.       И они оба сожалели даже не о том, что не будет прежней уверенности в разговорах об их абсолютной гетеросексуальности, что засосы на шее Юлика опрометчиво поставлены, что теперь нечем хвастаться перед девушками, потому что чувство подлой измены перед своей сомнительной ориентацией гложило по-дурацки, и совесть заставляла возвращаться в воспоминания, ныряя в них с головой и смертельно, отчаянно захлебываясь. Студенты лишь сожалели о несчастье, в котором погрязли оба мрачно и горько, так горько, что руки не переставали трястись, покрасневшее горло сдавливало, а в уголках глаз сами собой появлялись крошечные, честные слезинки, настолько солёные и безутешные, что даже слизывать с щеки их было до тошноты противно. — Жаль, — Руслан шмыгает носом. — О чём ты? — О том, что мы познакомились. Наше знакомство, Юлик, — он делает паузу. — Мне жаль, что оно случилось.       Ты мог бы и остановиться на первой своей мысли, Тушенцов, иначе бедный Онешко не стал бы с таким усердием скрывать слезы, восторгаясь твоей вопиющей бездушностью, сжимать руки в кулаки до того, чтоб костяшки белели, и чувствовать на языке, на самом корне языка, затаённую обиду.

Не для меня твоя роза цветёт, Оставь её тем, кто не видел прекрасней. Как пешку её заберет злой рок на прокат. В игре моих страстей…