Сгинь

      Руслан так и остаётся в темноте комнаты, решая не включать свет. Он подходит к окну, сквозь стекло которого недавно светило весеннее солнце, открывает его и с наслаждением вдыхает свежий воздух. Тушенцов оглядывается на толстовку, так и оставшуюся валяться на полу, нервно моргает, аккуратно проводит рукой по щеке и отворачивается, погружаясь в вечернюю суету улицы под окном. Второкурсник, неожиданно беспокойно повернувшись, стал искать взглядом пачку сигарет, видимо решив, что она тут точно есть, если судить по заполненной пепельнице на подоконнике. Хотя изо рта пока ещё не валил кудрявый прогорклый дым, в груди что-то больно раздирало. Тушенцов ошибочно предполагает, что всё-таки это из-за курева. — Сука, скоро совсем свихнусь, — захрипел парень, перемещаясь к тумбе возле того серого дивана, хватая жадно пачку, хрустя картоном. — Пиздец…       Руслан подходит к открытому окну, чуть высовывает голову на улицу, позволяя ветру трепать, взъерошивать и без того непослушные волосы. Парень закуривает, щёлкнув зажигалкой, и, несдержанно выругавшись, начинает рассматривать людей внизу. Вот проходит статный высокий парень с молодой девушкой, приобнимая её за талию, болтая обо всём на свете, неловко сбавляя темп ходьбы. А вот там, возле одиноко стоящего клёна, маячит, видимо, в ожидании кого-то взрослый мужчина, злобно рыская глазами по сторонам. Он постоянно смотрит на наручные часы, оглядывается, переминается с ноги на ногу.       Захотевший гадко пошутить Тушенцов в предвкушении облизнул губы, но позже решил, что излишняя выёбистость тут ни к чему, никто не мог его услышать, не перед кем хвалиться, поэтому он вовремя остановил рвущийся наружу поток слов. Второкурсник стряхивает в пепельницу, аккуратно и ритмично постукивает пальцами незанятой руки по поверхности подоконника, делает затяг. Выдыхая зловредное для лёгких и, скорее всего, для головы облако беленького дыма, он разочарованно вздыхает, словно желая услышать слова поддержки. Ему тут тесно, от этого так и ноет, мозжит, давит что-то в районе грудной клетки. — Что блять с моей жизнью?..       Парень мотает головой, стараясь отогнать мысли, сжирающие, словно стая голодных, клацающих жёлтыми зубами собак, хорошее настроение, но ничего не выходит, наоборот, ему ещё больше теперь хочется курить, говорить с самим собой и втайне умирать внутри, сгорая до тла. Он, замерев, бродит карими глазами по улице, ненадолго задерживаясь на каких-то безучастных в его жизни людях, снова встряхивает, затягивается, встряхивает. И так по кругу, пока его взгляд не цепляется за четвёрку знакомых лиц под деревом, которые, по всей видимости, чем-то обеспокоены. Выражение лица Руслана мгновенно меняется, проясняется, он, дёрнув бровями, торопливо тушит сигарету и выкидывает бычок. Парень гладит свои ладони, поудобнее устраиваясь, виляя телом, двигая лопатками. Спектакль в самом разгаре, и Тушенцов прибывает вовремя. Тем не менее, ребята сидели далеко, так что услышать то, о чём они с запалом говорили, казалось невозможным, и это слегка расстраивало второкурсника. Но пока он мог довольствоваться отчётливой грустью на лице Онешко, несколько забавляющую Руслана, позволяющую ему чувствовать себя главнее, важнее, существеннее. Уже неплохо.       Тушенцов видит, как Юлик встаёт со скамьи под недовольные взгляды друзей, поворачивается к ним наполовину, бросая из-за спины кроткий, отрешённый взгляд. Второкурсник высовывается из окна по мере возможности, чувствуя всем сердцем, что сейчас точно происходит нечто важное, касающееся их обоих. Парень вдруг стыдливо морщит лоб, когда вспоминает о том, что засосы на шее Онешко всё ещё находятся там, ничем не спрятанные. Хотя, сейчас это не главное. Третьекурсник что-то громко говорит друзьям, энергично жестикулируя руками, по мере разговора раскрепощаясь, выпрямляя сгорбившуюся спину, потаптывая ногой. Кашин как-то обреченно смотрит на асфальт, будто абстрагированный от мира, тяжело вздыхает, Лиза молчаливо трёт переносицу, подавленный Никита растерянно озирается по сторонам. Либо Руслану показалось, либо кадык Онешко действительно дёрнулся, предвещая подступающие слёзы. Второкурсник почти довольно улыбается, наблюдая за происходящим, осознавая, что он — причина таких постыдных разговоров. Действительно приятно понимать, что ты кому-то важен, что кто-то из-за тебя почти плачет. Но мимолётная весёлость Тушенцова пропадает, и он хватается за воротник своей футболки, будто наконец вдумавшись в значимость происходящего. Теперь всем из ПТУ будет известно, как он искусал шею Юлика добровольно, да ещё с таким явным удовольствием. Окружающие будут тихо смеяться за его спиной, обзывая пидором, и значительно изменят своё отношение к долго и кропотливо создаваемому образу крутого наркомана-барыги. А ещё понурый Юлик выглядел таким образом, словно требовал сострадания, крепких объятий и утешения. Тушенцов так и не понял, из-за чего в груди снова защемило.       Погодите-ка, если Онешко разболтает близким друзьям о том, какая личность так пренебрежительно отнеслась к красоте его шеи, могут ли они рассказать остальным? А сказал ли вообще третьекурсник что-либо о засосах?       Руслан пытался угомонить бурлящие потоки мыслей, от которых плавилась голова. Решать проблемы он, пожалуй, будет по мере их поступления. Когда в шараге станут шушукаться, избегать зрительных контактов, насмешливо смотреть исподлобья, тогда Тушенцов и предпримет что-то. Сейчас ему остаётся лишь безучастие и расслабление, а также молчаливое наблюдение за Онешко. Кстати, с каких пор второкурсник отметил, какие плавные движения рук у Юлика, как привлекательно блестят его глаза, и насколько красиво выглядит третьекурсник со стороны? Курильщик тряхнул головой и размял руки, покашливая от количества никотина, жадно втягиваемого изо дня в день.       Где-то глубоко-глубоко внутри, там, где ещё остались белёсые щели, не запачканные грязью окружающего мира, проблем и самого себя, из ниоткуда взялся целый океан, захлестнувший неукротимой огромной волной абсолютно всё. Тушенцов погрузился в это чувство, да он и не мог этого не сделать. Оно разрывало, давило, просилось наружу, не находя места в груди или в чуть окаменелом сердце. Парня с головой накрыло то ощущение тревоги, от которого подкашиваются ноги, а в глубоких несчастливых глазах застаиваются слёзы. Именно застаиваются, потому что дать себе волю поплакать Руслан не мог. Он сам удивился, как точно сравнил это ощущение с океаном. Такое бездонное, неизмеримое, волнующее. Второкурсник, по-прежнему наполовину высунувшийся из окна, отпрянул от него, отворачиваясь от уличного зрелища, опускаясь на пол без возможности контролировать всё то, что бушевало внутри. Руки хотя и были почему-то тёплыми, начали дрожать, а сам парень забегал глазами по комнате в поисках успокоения. Он, склонив загудевшую голову, посмотрел на свои коленки, пытался понять, действительно ли всего его так бьёт мандраж, что они мелко трясутся. В парне откуда-то проснулась та дикая боль, которая стремится проявиться крайне редко, она копится и копится, а когда наступает нужный момент, не позволяет сосредоточиться ни на чём другом. Только душевное сокрушение, только раскаяние. Это проходит нескоро, и в такие периоды Тушенцов просто лезет на стену от незнания и осознания своей безотрадной жалкости, пришибленности, безобразности. Он бездумно пробует заглушить крикливый плач души сигаретами или алкоголем, в самых хороших случаях — музыкой, которая ничуть не улучшает ситуацию, заставляя проникаться всем этим настолько чувственно и пламенно, что хотелось бы никогда такого не повторять.       Руслан закачал головой в полной тишине, лишь изредка наполнявшейся приглушёнными криками из другой комнаты. Он ненавидел это дурацкое слово «боль». Мало того, что он пытался бежать от неё, делал попытки игнорировать, так ещё и нагнетающее давление, внутреннее давление, от которого полностью сгорала последняя нить терпения ранимой душонки, не покидало его даже после продолжительного молчания, частых затягов или бэдтрипа. Виски пульсировали, к горлу подступала тошнота, и было до такой невыносимости противно, что хотелось просто исчезнуть по щелчку пальцев, развеваясь по ветру непримечательной пылью, в последний раз прощаясь с миром. И в этот раз прощаясь навсегда.       Однако Тушенцов и не думал совершать самоубийство, он просто придавал этому зыблющемуся чувству остроту и такое значение, которое просто мешало ему, поборовшись с гордостью, наложить на себя руки. От этого никогда легче не становилось, потому что второкурсник был глубоко убеждён в здравии своего ума и даже иногда придумывал себе светлое-светлое будущее, чтобы забыться, обратить внимание на что-то иное. Но волнение досадно ощущалось под рёбрами, перекрывающий доступ к кислороду странный пласт в горле мешал свободно дышать, а из покрасневших карих глаз так и не стекло до шеи щекотящим прохладным ручейком ни одной слезы.       Перетерпишь, Руслан, чего только ты не способен перетерпеть. Пересиль эту гадость внутри себя, давай, попробуй.       Сердце стучало медленней, и эти стуки отдавались глухим, но беспокоящим эхом. Тушенцов сделал попытку встать, надеясь чудесным образом встряхнуть с себя эту грустную гниль, и крайне удачно. Слегка пошатнувшийся парень тихим шагами добрался до дивана, аккуратно опустился на него, заодно не глядя хватая пачку бесхозную сигарет, кем-то щедро брошенную. Руслан посмотрел на высунутую папиросу без мундштука, покрутил, осмотрел, словно в первый раз видел. Парень засунул её обратно, обречённо вздыхая и чувствуя помалу отпускающую оторопь, мрачность и удручённость. Обычно после этого ощущения накатывало следовавшее за ним другое, более сильное и обезвоживающее. Но второкурсник не хотел об этом думать, слишком уж много он себе позволяет. В какой-то степени это напоминает сделку с дьяволом, потому как те ребята, с неподдельной дружеской любовью окружавшие его в трудные моменты, казались в последнее время чересчур далёкими от парня. Тот переломный момент в жизни Руслана, навсегда сделавший его токсичным и израненным душевным калекой, не давал покоя: к Тушенцову в кошмарах всё чаще приходил счастливо улыбающийся отец, который под конец где-то, безнадёжно захлебываясь, тонул без шанса на спасение. Океан, да? А второкурсник ничего не мог поделать, кроме как просыпаться в холодном поту среди теплоты комнатных батарей, пить горстями успокоительное и вытирать насухо мокрый лоб махровым полотенцем, пытаясь отогнать навязчивые размышления, дробящие в крошку его надежды на обыкновенную жизнь. Руслан боялся кому-то говорить о своей боли, потому что и без того изрядно поднадоел всем бывшим друзьям. Он чувствовал себя поношенным, грязным, бесполезным, выкинутым без жалости, выбившимся из колеи. Парень искал спокойствия в мутных, а иногда и прозрачных бутылках алкоголя, в крошечных, но завораживающих разноцветностью таблетках, в яростном доминировании на скрипящих кроватях. В последний год всё это переставало помогать, и Тушенцов боязливо скрывался за стеной построенного им вымысла о собственной важности. Второкурсник норовил закрываться от всех и вся, доставляя себе удовольствие грешными мыслями о том, как красиво плакала та девушка, оказавшись забытой, как глупо на него смотрели новоиспечённые «товарищи», одаренные не самыми лестными словами, как приятным и эгоистическим чувством иногда он был полон, вновь блистая в глазах окружающих. В такие моменты хотелось без слов аплодировать самому себе.       Руслан теперь перенёсся в настоящее, вернувшись к рассуждениям о том, что же дальше будет делать. В голове всплывала нарисованная богатым воображением сладостная картина: Юлик, смущённый, отвергнутый, такой же брошенный, смотрел прямо в глаза, практически падая в ноги, а Тушенцов ехидно улыбался, откровенно смеясь. Затем второкурсник подумал о своих друзьях и необходимости урывками всё же видеться с ними, воспроизводя в памяти без срока засевшие там картинки-эпизоды о весёлых посиделках, бездарных шутках и радостных улыбках. Руслан и сам невольно улыбнулся. Как никак он всё-таки проникнут в эту россыпь счастья, золотой пыли, цветения его души, хотя и расцветала она ненадолго.       Затаённое и страшно ощущаемое влечение, непонятная тяга к чему-то проснулись в Тушенцове, и на ум сам собой пришёл образ тех искрящихся от удовольствия карих глаз, роскошно лоснящихся волос, красоты жестикуляции, живости и спасённой от тупой боли самокопания, заметно выступающей на лице, белозубой улыбки. Парень вдруг решил увидеть Юлика, возможно и ему передастся по инерции щепотка довольства жизнью и желанной неги. Потянувшись, Тушенцов встал с дивана, прощально взглянул на окно и вышел из комнаты, стараясь оставить всё своё уныние за её дверью.       Онешко, блять, ты так чертовски красив, когда счастлив.