Сгинь

      Юлик мечтательно смотрит на Тушенцова, который, хлюпая носом, устремляет взгляд в асфальт. Онешко придерживает ручку подъездной двери, ждёт, нервозно облизывая остроугольную шероховатость на губах. — Знаешь, — начинает он, слегка кашляя. — Я почему-то чувствую себя старшеклассником. У меня был не совсем приятный случай в девятом классе, но это чувство… Оно… — Да уж, — Тушенцов, закатывая глаза, хрипит, — влюбился? — Нет. Это точно не оно. — А что тогда? — Понятия не имею, честно, бля. — Юлик ведёт плечами, нелепо улыбаясь. — И стыдно, и чего-то хочется, и любопытно. А ещё в голове круговорот каких-то мыслей необъяснимых, я даже… — Ты о-очень много разговариваешь, — тихо-тихо произнёс Тушенцов. Махагон его карих глаз, вязкий и растопляющий, обращается на собственные руки, опалённые кое-где кровавой ржавчиной. — И всё не по делу. — Вообще-то, — обиженно возразил Онешко, прищурив казавшиеся чёрными глаза. — Мы хотели уладить отношения. — Уладить… Да, ха-ха. — Пошли куда-нибудь сходим? — Предлагаю метнуться в ларёк за сигами и в обратку, сюда, к подъезду. У меня сил нет разбираться со всем этим дерьмом… — У тебя что-то случилось? — Ничего, всё в полном порядке. Почему ты… — Тушенцов резко поднимает взгляд на каштановую макушку, раздражённо отводит взгляд и, зевнув, продолжает: — Почему ты спрашиваешь? — Вид у тебя не очень. — Поделись радостью, Юлик, если можешь. Блять, вот же блять… — Я не буду, наверное, спрашивать, — Онешко хитро косится на собеседника, воровато пряча руки в карманные вырезы чёрной стёганой куртки. — И правильно.       Второкурсник первым делает шаг в сторону, беспощадно вдавив подошвой кроссовок хрустящий листок в асфальт, заляпанный белой краской. Он, чувствуя себя незащищённым, кутается в куртку и накидывает капюшон, скрывается за воротником куртки. А в голове столько мыслей… И (самое интересное!) теперь ни одной о Юлике.       О чём он думал, когда звал его разобраться со всеми этими детскими догонялками, присыпанными азартностью того, что оба взрослые, оба — парни, оба что-то чувствуют? И это «что-то» ни один не мог честно признать хотя бы привязанностью, чего уж там!       Тушенцов ощущает, как стучат желтоватые зубы, как нечаянно наскакивают на язык, язвительно уколов его. Он думает, и мысли уносят его далеко-далеко так, что дорога под ногами кажется периной сахарных облаков, проблемы — бредовыми пустяками, пережитое прошлое — выдумкой сонного бреда. Всё это, однако, вдребезги разбивается о холодную сталь реальности, напористо выталкивающую прочь из борозды сознания тёплые надежды, спокойствие, возможность утешить самого себя. Руслан чувствует, как возвращается вновь к этим чувствам сожаления, к этой дёргающей струнки души вине (а в чём он, блять, виноват?), и его жалобно-ядовито щиплет что-то внутри, заставляя съёживаться, прятаться, признавать свою беспомощность. Парень, готовый заявить почти с абсолютной серьёзностью о том, что ничего не случилось, что всё это — искривлённый бэдтрипом выродок его алчных страхов, в шоке замирает, почти дотрагиваясь до мокрой щеки.       «А ну брось это дело, тряпка!»       «Ничего-ничего-ничего не случилось. Всё как было. Всё как есть. Всё такое же…»       «Больно, страшно, но разве это действительно произошло со мной? Не может быть…»       Тушенцов мог назвать около десяти разновидностей подобных мыслей, которые, уподобляясь целительному медицинскому наркозу, вырывающему тебя из реалий, немного успокаивали его и приводили в чувства. Этакая анестезия, мучительно глушащая, тормозящая, останавливающая от опасных размышлений. — Ты очень быстро ходишь, — подаёт голос Юлик, торопливо шагающий позади. Он почти догоняет второкурсника, доводя невинностью любопытства, заглядывает прямо в лицо. — Или ты медленный дохуя.       Руслан сглатывает солоноватую слизь, вместе с ней через горло куда-то в живот попадает ещё и липкий комок, тяжестью трущийся о рёбра. Голову парня словно пронзает остриём клинка прохладный ветер, и он опускается на ближайшую скамейку. — Ты чего? — спросил беспокойный Онешко, тревожно присаживающийся рядышком, прижимающийся к плечу. — Нет, всё в норме, ничего. — Ты?.. — Заткнись, блять. Заткнись, ладно? — Ладно, — Юлик странно покосился на собеседника, потом, проведя по шероховатой поверхности крашеной скамейки указательным пальцем, добавил: — Что ты делал, пока меня не было? — Ничего. — Совсем? — Я сказал нахуй. Ничего. Не приставай с тупыми вопросами! — Ты чего завёлся? — Я, — начинает Тушенцов, нервно улыбаясь, скрипя зубами, — я же прошу: помолчи! — Что-то случилось, по тебе заметно, — бурчит Юлик себе под нос так тихо, что даже треск засохших грязно-коричневых листьев под ногами кажется громче. — Повтори-ка. — Ничего. — Вот и славно, ёпта. Закончили дискуссию, ладно? — Ухмыляющийся Руслан злобно косится на Онешко, старательно пытающегося уловить пропащую нить прежней мелодичной, уютной беседы, хлопающего ресницами и жалобно, по-щенячьи буравящего дыру в лице Тушенцова. — Не смотри на меня так.       Юлик почти обиженно отодвигается, осторожно посматривая на второкурсника, остерегаясь его укоризненных глаз и злобно-ненавидящего выражения лица. Его больно колит изнутри страх, когтистыми лапами играючи царапающий рёбра, дующий в шею. Онешко решает дать Руслану ещё немного времени на раздумья, а потом, собравшись с последними силами, предварительно набрав дурманящего весеннего воздуха в лёгкие, произносит с хрипотцой в голосе: — Я так понимаю, ты не совсем настроен что-то сейчас доказывать, и я… Я, наверное, тоже, — третьекурсник делает паузу, чтобы прокашляться. — Ты, вроде как, стал немножко особенным для меня. Правда, блять, ещё не было ни одного такого парня… Такого, ну в смысле… Вот… — Юлик, я молю тебя, заткнись и сходи за сижками, сука, пожалуйста. — Хорошо-о, какие тебе нужны? — Без разницы, ёбни какую-нибудь пачку Бонда, может, Ротманса, мне без разницы. — Скоро буду, — коротко отвечает Юлик и, будто прощаясь в последний раз, учтиво касается макушки Тушенцова. Он совсем не понимает, что происходит, и взгляд у него тяжёлый-тяжёлый. Но парень старается не подавать виду, причём крайне усиленно: он давится слезами, закусывая губу.       Руслан смотрит вслед и почти замечает, как в невротической тревожности подрагивают плечи Юлика. Он делает глубокий вдох и в исступлении хрипит, задыхаясь от безысходности. Ему хочется раствориться в этом весеннем тумане, вселяющем ненужную храбрость людям, которые, ошпариваясь самовнушениями, прожигают свою жизнь или добровольно умирают, повиснув на люстре в гостиной. Тушенцов сейчас был бы не прочь присоединиться к этому неофициальному клубу самоубийц: он не может совладать с собственными ощущениями. Его то обдаёт жаром, то бросает в холод, и второкурсник глупо надеется только на простуду.       Перед глазами миражом проносится хвастливая улыбка Жени, и Руслан обессиленно сгибается пополам, припадая к земле, прогретой лаской солнца. Парня тошнит, и второкурсник прикрывает рукой рот, чувствуя подходящий к горлу тугой ком. Ему остаётся так мало времени побыть в одиночестве, упиваться мыслями и жалостью к самому себе, ведь скоро придёт Юлик, увидит спину Тушенцова, изогнутую в знаке вопроса, и не поверит глазам: второкурсник ведь такой сильный, надменный, давящий, даже страшный чуть-чуть. Руслану непозволительна такая роскошь — он откидывается на спинку скамейки, жадно ловя ртом спёртый воздух.       Онешко выходит откуда-то из-за угла, чем настораживает второкурсника, а потом, вымученно добро улыбаясь, подходит к нему, щедро протягивая пачку красного Винстона. Тушенцов с саркастичным одобрением кривит бровью, но принимает сигареты, вытаскивая сразу две. — Не за что, — говорит Юлик, чувствуя себя загладившим вину ребёнком. — Сколько с меня? — спрашивает сквозь зубы Руслан, сжимая горьковатый бумажный цилиндр. Он ищет в гладкой карманной материи зажигалку и с сердитой торопливостью щёлкает кнопкой возгорания, прокручивая колёсико. — Да уж, крепенькие… — Считай, что подарок. Наверное. — Юлик хлюпает. — Я покурю, успокоюсь и расскажу тебе. — Что расскажешь? — Что надо, Юлик, не задавай глупых вопросов.       Тушенцов поощрительно ухмыляется. Онешко с щемящей грудь преданностью глядит на него, дуя на падающий на глаза, щекочущий веки локон каштановых волос. Он мнётся на месте, стыдливо переставляет ноги и приоткрывает рот, словно хочет что-то сказать, а слов никак не подберёт. — Руслан, я должен тебе кое-что сказать. — Я тебе так-то тоже, — деловито протягивает второкурсник, встряхивая пепел элегантным движением указательного пальца. — Нет, это не то. — Ты так уверен? — Да, и это не может ждать, я не выдерживаю уже, блять. — Я тоже, — сипло присвистывает Руслан, снизу-вверх глядя на Юлика коричневым графитом усталых внимательных глаз. — Я тоже… — Пришлось уехать, потому что у меня умер близкий родственник, а ещё я много думал о тебе и иногда не мог перестать, а ещё не высыпался постоянно, в Питер торопился. Я не мог ждать, а тут ты. Так близко. Я… — Тс, — маняще шепчет Руслан, с чарующим безумием улыбаясь, — дай насладиться сигой.