Сгинь

      Юлик с осторожным любопытством глазеет на прозрачную чистую лужу, аккуратным зеркальным квадратом отражающую кое-где серое небо. Смотрит, будто боясь упасть в неё и окунуться в другую вселенную, где он в роли Руслана, такой же баловень судьбы, губящий души, отравляющий, сладко-ядовитый. Нечёткие края асфальта, давшего трещинки, пугают, наводя на мысли о небезопасности стоять так близко к луже, которая, быть может, всё-таки замаскирована под портал в иной мир, где всё наоборот. Наоборот, однако, так же плохо.       Пожалуй, сырость весны, её волшебная и волнующая сила порой творит чудеса, и всё у людей меняется в самую лучшую сторону, будто это время года — чистый лист жизни, новый глоток воздуха, проповедь, бальзамическая чистота.       Онешко думает, думает много, пока Тушенцов молча скуривает третью сигарету, беспардонно заливисто давясь дымом, щиплющим глаза. Он со злостью швыряет скошенную сигарету, некрасиво изогнувшуюся от жажды никотина. Достаёт новую, и Юлик с трудом сглатывает, чувствуя слабость, покидающее естество. — Может, всё же обсудим?.. — робко интересуется он, опускаясь на скамью рядом с Русланом. — Дай докурю. — Ты говоришь это уже не первый раз, а потом достаёшь новую. — Это последняя, — говорит второкурсник, с немым упрёком глядя в глаза. — Врёшь, — тихо шепчет себе под нос Онешко, хватая дрожащую руку второй.       Его тело пробирает лёгкий озноб, и голова, насыщенная травянистой воздушной полудрёмой, перестаёт работать. Юлик встревоженно трясёт ею, испуганно округляя глаза, блестящие от мраморных слезинок. Парень смаргивает и закусывает губу, усиленно вынуждая взять себя в руки. Ему так боязно подготавливать себя для серьёзного разговора, по словам Руслана, вскоре предстоящего. Что он скажет? Обругает? Унизит?       Онешко проводит параллель с их первовстречной интимностью возле ПТУ, которую таковой назвать язык не поворачивается, но третьекурсник ненасытно хватается за воспоминания, не желая терять отголоски и веру в лучшее. Усмехается, корча виноватую полуулыбочку. — Вороны каркают, — шепчет он.       И вправду, птицы, словно разбушевавшиеся, с озлобленным тревожным граем взлетают к небесному гнёту. Они кружат пару секунд над головами парней чернопёрым кольцом, а потом уносятся вдаль, унося с собой и страх. — Странная хуйня, — хрипло произносит Тушенцов, заправляя руку в жёсткие волосы. — Никогда такого не видел. — Я особенный, — чеканит Юлик горделиво, более удобно устраиваясь на скамейке. Он пододвигается ближе к Руслану и нечаянно задевает того плечом, с непонятным чувством разглядывая выражение его лица. — Ты тоже. — Боже, — с закатыванием глаз говорит второкурсник. — Я же пошутил… — Ага. Я пизда какой особенный!       Слова, словно клыкастые змеи, больно кусают ключицы, заставляя сгорбиться. Больно, потому что Руслан грозный и опасный, а ответственность за чьи-то там украденные душеньки он не несёт. Больно, потому что у Юлика душонку тоже украли. — Я не могу понять, что не так? Почему ты согласился выйти, если у тебя всё плохо? Зачем сразу не объявил, что не собираешься обговаривать всё это? — Думал, что смогу, вот и водрузил на себя эту парашу, ясно? — Глаза Тушенцова по-злобному сверкнули, брызнув глубокой чернотой. — Слушай, раз ты такой недовольный, хули уселся-то? Топай домой, Юличек. Да, не смотри так, я во всём виноват, у всех виноват, да-да. Да, точно виноват. — Руслан, пожалуйста, успокойся. Не нервничай, я всего лишь хочу поговорить. — О чём? Давай, выкладывай, блять. — Я не совсем понимаю, стоит ли тебе об этом говорить сейчас… — Да что случилось?! Резче!       Онешко, осмысленно, но насторожённо изучая, казалось, бессовестно спокойное выражение лица собеседника, вдруг изменился в лице: его густые рассечённые брови изогнулись в сердитости, глаза почернели, на их радужке осели блеклые искорки и вскоре превратились в орехово-чёрные крапинки. В конце концов, сколько можно это терпеть? Юлик столько намучался, столько ждал и терпеливо верил, подбадривая себя высосанными из пальца догадками о том, что всё у них будет хорошо, что вместе — лучше, надёжней. Он, скорее от испуга, нежели от трусости, иногда убегал, но ведь возвращался, спешил к нему, принимая в объятья, успокаивая, воспевая всем сердцем. И что он получает взамен? Гниль, апатия и отчуждение, явно говорящее о неспособности Тушенцова любить и быть любимым. Онешко не раз слышал, как плакала на задних рядах аудитории девчонка с порезанными руками, назойливо жужжащая имя того самого второкурсника. И всё же сомневался, что этим ненаказуемым злом, этой приносящей страдания и муки болезненной ношей мог оказаться тот самый Тушенцов. — Я ухожу, — говорит Юлик с предательской хрипотцой. Он вскакивает со скамьи, но его за руку бережливо, словно куклу, хватает Руслан, одёргивая, но третьекурсник продолжает: — Я ухожу, ты слышал? — Куда ты пойдёшь? — с насмешкой произносит он, искривляя тонкие губы в ехидной ухмылке. — Подальше от тебя, блять. — Мы встретимся в ПТУ. — Надеюсь, что нет!       Онешко старается обмануть себя самого в том, что ему не было приятно слышать эти совершенно обыкновенные слова, которые определённо что-то значат для его взбалмошной влюблённости в Руслана. Но, уходя, парень кидает кроткую одобряющую улыбку через плечо, таинственно скрываясь среди многоэтажных жилых домов. — Погоди! — кричит поднявшийся на ноги второкурсник, сбивчиво плюясь на асфальт в надежде избавиться от вкуса сигаретного дыма в горле. — Стой, Юлик, куда ты так?..       Онешко оборачивается, будучи в нескольких метрах от своего предмета воздыхания, и в томящем ожидании сглатывает. Ты так и не можешь от него убежать, глупенький мальчик-солнышко.       Третьекурсник был бы не против написать свою курсовую о том, что Тушенцов — ублюдок, каких стоит поискать, что у него есть собственная сила притяжения (иначе как объяснить все эти «догонялки»?), что его руки — самые нежные и ласковые на свете, ох, боже! — грязнее, чем тягучая бесконечная смоль в сердце и лёгких, что, в конце концов, самой опрометчивой и непростительной ошибкой было влюбиться в этого человека. Юлик как-то удручённо ухмыляется, но, просияв умилением, смягчается и виновато ведёт плечами, наблюдая, как Тушенцов в распахнутой куртке смотрит на него в ответ. Его взгляд бегает, но глаза всё же цепляются за полукудрявую макушку. Руслан устало трясёт головой, и ему становится всё хуже: ноги в дрожащем подкашивании грозятся перестать слушаться, а колотящееся сердце заставляет упустить связь с реальностью и нечёткими прожжёнными образами в голове. — Мне жаль, — совершенно бесчувственно, холодно, лживо говорит второкурсник, теряясь в слабости своего тела. Слова застревают сухостью в горле. — Тебе лучше побыть одному, — учтиво-радостно щебечет Онешко, готовый простить всё на свете за этот исступлённый взгляд бездонных карих глаз. Внутри нежным теплом разливается от затылка к кончикам пальцем чувство спокойствия. Дать, что ли, второй шанс (снова)? — Ага. — Увидимся в ПТУ, точно увидимся. — Да. Увидимся.       Тушенцов просто не находит в себе сил рассказать Юлику о своём решении, потому, пока его тело заходится в истоме, парень клятвенно произносит себе под нос речь о том, что рано или поздно закончит начатое дело до конца.

***

      Обветшалое училище, практически дышащее пылью и кирпичным налётом, теперь украшали бирюзово-зелёные кроны деревьев, на солнечном свете становясь то изумрудными, то желтоватыми. Потрёпанное временем крыльцо с кое-где потемневшими ступеньками всё так же приветствовало с завыванием качающейся рядом ёлочки. Шатающиеся от настойчивых прикосновений никелевые перила жалобно поскрипывали, стоило хотя бы трём крепким парням схватиться за них. Миллионные пылинки витали в воздухе, оседая плавными танцорскими движениями на любой горизонтальной поверхности.       Давящая духота майских деньков отвлекала от учёбы. И Юлик, честно говоря, о ней совсем не думал.       Стоило бы отметить, что Руслана в ПТУ он встречал, причём встречал часто, но кроме осторожных переглядываний в коридорах Онешко не получал ничего: ни толковых разговоров, ни разборок, ни хотя бы оправданий. В глазах рябило от обилия плеч в разноцветной одежде, и третьекурсник только и успевал смаргивать эту гнетущую яркость, но Тушенцова тогда уже не было видно. Вот так и проучились, неловко сталкиваясь в мужских туалетах, делая вид, что ничего не случилось, притворяясь, обманывая самих себя. Проучились только до 16 мая, дня, который поставил жирную кляксообразную точку в пылкой влюблённости Юлика.       В тот день Онешко несказанно радовался каждой мелочи — улыбка не сползала с его лица. Парень наконец стал забывать о Руслане, убеждая себя в неправильности чувств к нему, глуша эти самые чувства стопками алкогольных напитков или заигрываниями с симпатичными первокурсницами. Погода всеми усилиями выманивала на улицу, новый купленный одеколон кружил голову, и настроение непоправимо поднималось вверх. Юлик успел вычеркнуть из памяти эти ощущения оторванности от нездоровой мании к чужому телу, к чужим глазам и чужим фальшивым словам, противоречащим совершаемым поступкам. Юлик успел отвыкнуть от пропаленных на коже чужими бархатными губами засосов. Юлик успел, кажется, предать забвению всё то, что неразрывно связывало его и самого дармоеда-второкурсника.       Онешко теперь чувствовал ту подзабытую лёгкость в животе, с которой всё и началось. Самовнушение — отличная штука, не правда ли? Однако, не зарывайся в неё с головой, Юлик, иначе потеряешься и не сможешь совладать с вновь вспыхнувшими к Руслану чувствами обжигающей привязанности.       Третьекурсник крайне миролюбиво болтал о чём-то с Гридиным, торопливо жующем бутерброд из пластиковой коробочки. Он, оперевшись о стол локтём, стал рассказывать Никите о недавно просмотренном фильме, так чётко впечатавшемся в сознание то ли схожей ситуацией, то ли слишком ужасающим трагическим финалом. — Да-да, я слушаю, — участливо отвечал однокурсник, аппетитно хрустя серо-зелёным капустным листом. — Не сомневаюсь, — хмыкнул Онешко. — Не против, если пересмотрим вместе? — Я не любитель подобного, но… — Да лан тебе, фильм-то неплох. — Ха-ха, бля, ну посмотрим. — Обязательно, — сказал сквозь широченную улыбку третьекурсник. — Что за фильм? — без приглашения влез в беседу Руслан. Он отодвинул стул от соседнего стола и подсел к ребятам так близко, что почти касался плечами Юлика. Второкурсник опустил голову на сложенные в замок руки и с детским наигранным любопытством вскользь осмотрел лица ребят. — Что так нахмурился, Никита? Не позовёшь меня? — Нет, — насупившись, ответил Гридин. Он отодвинул ото рта крошащийся хлеб в шуршащем целлофане и взглянул исподлобья на Онешко, в недоумении трясущего лоснящимися волосами. — Что значит «нет»? А, впрочем, — Тушенцов повернул голову, улыбнувшись Юлику терракотовой глубиной глаз, — мне нужен он. — Второкурсник беспардонно тыкнул указательным пальцем в предплечье третьекурсника. — Я его заберу на разговор, ладно? — Но… — Всё в порядке, Никита, — вступил Онешко, бесконтрольно съёжившись от наступивших мурашек. — Я потом к тебе загляну. Ты ведь в курилке будешь, да? Хорошо…       Руслан самодовольно оскалился, и этот его хищный оскал заставил Юлика опять пропустить через себя разряд электрического тока, знатно дающего вибрациями в голову, напоминающего о былом. Парни одновременно встали из-за стола, и Тушенцов без лишних вопросов первым удалился из крохотной столовой, в воздухе которой повис конгломерат бьющих в нос разносортных мужских ароматов, словно знак о столкновении двух враждующих сторон. За ним последовал Онешко, в дверном проёме печально взглянувший на Гридина, и помахал тому рукой, стараясь вернуть себе хоть каплю прежней уверенности. Второкурсник неумолимо быстро поднимался по лестнице, громко втягивая в себя воздух, врываясь в пыльные невидимые ажуры. Юлик догонял его несмело, валко, будто ещё решал для себя нечто важное. А ещё он пытался наконец избавиться от осадка где-то под лёгкими, мешающего взбегать вверх быстрее. — Куда мы идём? — задыхаясь, спросил третьекурсник. — В спортзал. — Он пустой? — Да. — Зачем?.. — Поговорим.       Онешко нечаянно громко цокнул и, забегав искрящимися глазами по плиточному полу, закусил губу.       Спортзал стал началом, становится, похоже, и концом всей этой сумбурной игры в любовь, принёсшей слишком тяжкую ношу для обоих.       Юлик боролся с кусачими мыслями о самом плохом и часто-часто массировал виски, отвлекаясь от наблюдения за удаляющейся спиной Тушенцова. Между тем она будто растворилась в нечётких светло-жёлтых лучах солнца, и третьекурсник испуганно дёрнулся, ускорив темп. Наконец достигнув конечной цели, остановившись возле массивных дверей спортзала, противно скрипящих, Юлик помотал головой в поисках Руслана. Тот, видимо, уже вошёл внутрь.       Онешко вернул в чувства холод железа, и парень благодарно открыл двупольные двери, вваливаясь в яркий свет, стекающими мазками впившийся в стены; жмурясь, вдыхая знакомый запах спортзала. Он лопатками уткнулся в стекломагнитный лист, на занятиях много страдающий от невыносимых ударов мячами, блаженно прикрыл глаза и, насладившись моментом, проследовал к открытому окну, бережливо огражденному белой тканевой сеткой. — Руслан?.. — А? — отозвался второкурсник, придя в себя. — Ты хотел поговорить. — Да, я хотел. Блять. — Он, ухмыльнувшись, провёл подушечками указательного и большого пальцем по векам. — Я, наверное, виноват в том, что Никита меня недолюбливает, а ты выглядишь не по-настоящему счастливым? — Кто тебе это сказал? — приуныв, ответил Юлик. — Я и сам вижу неплохо. Всё из-за меня, да? Все страдают из-за меня. — Руслан не хотел произносить его имя, готовый проглотить вместе с кровавой рвотой от чувств, завязавшихся между собой в один тугой узел — мысль о том, как же ужасно Тушенцову живётся. Острый ком болезненно пронзил покрасневшее горло, и тягуче заныла челюсть, предвещая наступающие слезы. Но он не плачет: сильный, справится. — Нет. Хотя… — Хотя?.. — В каких-то моментах я страдал, не отрицаю. Было нелегко, блять, но, — Онешко сделал паузу, влюбчиво глядя в глаза напротив, — всё не так страшно, как могло бы быть. Я жив, ты жив, уже чудно, разве нет? — Нет. — У тебя что-то случилось, я же вижу. Почему ты пытаешься меня обмануть?.. — Нет! Всё в норме! Ничего не случилось! — Тс, хорошо, — успокаивающе произнёс Юлик, деликатно коснувшись кожей негладких костяшек холодной щеки второкурсника. Потом, словно ошпарившись, одёрнул руку и добавил: — По крайней мере, у меня. — Да-а, — с гортанным подвыванием сказал Руслан. — Только вот почему у тебя хорошо, а у меня — плохо? Бегу от этих мыслей, а они всё тут, со мной, под рёбрами. — Какие мысли, Руслан? Ты можешь наконец поделиться со мной? — Да запросто, ага! Блять, сука-сука-сука… Мы здесь, — вздохнул. — Мы здесь, чтобы обсудить твои проблемы, не мои. — У меня их нет, наверное, только вот я, видимо, всё ещё немножечко влюблён в тебя, — третьекурсник оттараторил это быстро, боясь ответной реакции, присвистнув, почти задохнувшись. — Что? — Второкурсник поначалу ошеломлённо округлил глаза, но потом с очевидным удовольствием очаровательно улыбнулся, прикрыв глаза сомкнутыми бледными пальцами. Он разъединил два и посмотрел на Юлика, млеющего от одного его вздоха, с какой-то собственнической уверенностью. — Боже, Онешко…       Наверное, именно за бесчисленное количество украденных дамских сердец и одного такого Юлика судьба и наслала на Руслана мнимое проклятье, воплощённое в лице Жени.