Сгинь

— Повтори.       Юлик задрал голову, совершенно изменившийся в выражении лица. Он смотрел сверху-вниз с таинственной воодушевлённостью, и Тушенцов не мог не заметить этой его властной красоты. Тем не менее, Руслан изо всех сил старался не поддаваться на поводу преувеличенного желания снова казаться сильнее. — «Боже, Онешко»? — Да-а… Точно влюблён.       Идеально гладкие брусья из бука спортивного комплекса поблёскивали солнечной подмалёвкой. Прорези в дощатом поле чернели от падающих теней. Сухая пыль брызгала позолотой в воздух, делая его душным. Время будто остановилось в этом моменте: Юлик затаил дыхание, перестав втягивать в себя кислород. Его лёгкие жалило нетерпением, ожиданием, и парень совершенно потерялся, обмякнув всем телом.       В конце концов, что же может случиться не так? Сейчас они вдвоём в спортзале, наедине с мыслями, желаниями, возможностями, очерчённые струящимися яркими лучами; настоящие, дышащие. Вдвоём — друг с другом. Почти рука об руку, плечом к плечу, близко-близко, так, что даже стук сердец путался с волнительной пульсацией в голове.       А как завораживающе на него смотрел Руслан! Как мерцал в его глазах шоколадно-коричневый гематит, как топил безвозвратно, тянул вниз! Горазд ли кто-нибудь презирать или отворачиваться от этого упоительного манипулятора? Дайте третьекурснику волю, тогда он сделает всё то, на что способен, лишь бы таять в нежнейших прикосновениях, трогать шершавыми пальцами пунцовые контуры губ, лишь бы…       Какое-то больное наслаждение. — Очевидно, — хмыкнул. — Я хотел сказать тебе, что у нас ничего не получится. Ты ведь это и сам знаешь, верно?       Онешко унёсся в космос где-то после слова «нас», но продолжение вернуло его в чувства, кольнув по щекам ледяными иглами. Конечно, он знал. Конечно, он понимал. И восприятия, и смысла этих ранящих душу слов всё же не хватало, чтобы отпустить навсегда, забыть, как страшный сон. Юлик неверяще взглянул на Руслана исподлобья, но потом, сделав виноватый вид, горячо выпалил: — Д-да. Знаю. — Между нами ничего нет, а тот случай… — Тушенцов с омерзением вскинул бровь. — Тот случай был моей пьяной оплошностью, ясно? Ничего такого. Ха-ха, какая же глупость, — сказал он, пряча покрасневшее лицо в ладонях. — Ты парень, я тоже. И даже… И даже если бы я любил тебя, — он проглатывал эти слова, по-скотски фыркая, — нет. Нам бы пришлось скрываться, и в конце концов мы б разошлись. У меня нет с тобой будущего. Я это чётко осознаю и хочу, чтобы ты тоже это принял. Ты думаешь, что я не вижу твоих взглядов? Более того, их замечаю не один я. Мне… — как тошно врать. — Мне противно твоё внимание. Как и ты. Я ошибся тогда, прости, наверное. Я просто игрался. Мне не хватало чего-то нового.       Время, видимо, и впрямь остановилось. Сердце Юлика застучало, нещадно забарабанило в груди.       Как горько давиться слезами и проглатывать обиду… — Как это?.. — Не нравится? — Руслан, явно довольный реакцией Онешко, улыбнулся ему с мертвящим надмением, почти почувствовал, как третьекурсник неровно задышал. — А мне тоже не нравилось, а я слушал! — Что ты там слушал?.. — Какая я скотина, как из-за меня кто-то страдает. Блядский, блядский Женя. Я виноват, что родился вот таким? Или я виноват в его тупости, в идиотском непонимании его родителей? — О чём ты говоришь? — спросил с осторожностью Юлик, отходя назад. — Тебе знать необязательно. Всё кончено с тобой, дурак. Никаких больше надежд и притворства, да? Сможешь хотя бы не смотреть на меня, сука?       Юлик чувствовал себя настолько униженным, насколько только представлял. Его потрясывало, и каждое слово Руслана без жалости раскалывало на куски, оглушало, словно гром. Плечи прогибались, челюсть сводило от неимоверного желания разреветься прям тут, бросившись в ноги. Буквально пару минут назад третьекурсник беззаботно выпалил фразу о влюблённости, зазвеневшую в спортзале, будто колокольчик. Такая она чистая, искренняя, проникновенная, что даже в груди защемило от несправедливости: у Руслана всё в точности наоборот. — Но я… — Любишь меня? Любишь?! — Я… — Да говори ты уже! — Тушенцов сорвался с места, приблизившись к Онешко. Его зажжённые яростью глаза отдавали бистром, прожигая в третьекурснике дыру. — Язык проглотил? — Почему ты такой… Такой… — Юлик, заходясь в рыданиях, тягостно шептал что-то неразборчивое. — Браво! Теперь ты плачешь! Правда так обижает тебя? А знаешь, как она обидела меня? Нет? Почему на моём месте оказался не ты? — Тушенцов орал, оглушённый яркой вспышкой гнева на собственную невезучесть. — Тебя бы жалели даже! А меня? А меня кто-то жалел, как думаешь? Никому я нахуй не сдался, только ты ребятам нужен, только ты! Тебя-то все лелеют, блять, прямо в задницу целуют, а? — Руслан, пожалуйста, остановись… — Почему всё так нечестно, чёртов Онешко? Как ты думаешь, блять?! Знал бы я, что знакомство с тобой приведёт меня вот к этому, — он придержал паузу, переводя дыхание.— Я бы… Я бы… — Не хочу слышать! Это всё, что ты хотел сказать? — Я б поведал тебе много чего, но что ты сделаешь? — Блять. Руслан. — Юлик резким движением смахнул горькие жалостливые слёзы с зарумяненных щёк. — Я не виноват, что ты мне понравился, можешь ты это понять или нет? — Да, это значит, что виноват я? Так получается? — Я такого не говорил… — Бессмыслица! Полная чушь! — Руслан, успокойся, я всё понял. — Понял, говоришь? — Тушенцов наклоняет голову вбок, тряхнув копной соломенных волос. — Ну, здорово… — Но я… Что мне делать? — С чем? Со своими чувствами? Сам разбирайся, сукин сын!       Второкурсник никак не понимал, что своей истошной, осатанелой необузданностью он сейчас так похож на ненавистного Женю. Так же гневно брызжет слюной, не понимая, что отчасти виноват сам. Так же цинично грызёт, топчет, давит. Так же высматривает в глазах «жертвы» пьезокварцевые слёзы, жгучие, стыдные и немую молитву на спасение, смешанную с отчаянием.       Второкурсник слишком загнан в собственное сокрушение, потому не замечает чужого. — Я не могу, наверное, вот так взять и забыть о тебе. Эти… Эти засосы, — Юлик с трудом заставил себя произнести это зазорное слово. — Этот твой взгляд, твои руки, твои… Твои… — Его душило изнеможение. — Ты ведь такой… Хороший… А сейчас?.. Я всё ещё влюблён в тебя, я не смогу по щёлчку пальцев забыть эти моменты. Я так… — Блядство, заткнись, Юлик! Я не могу этого вытерпеть! Хватит! Да, я виноват, что дал тебе кое-какие надежды. Но моей вины нет в том, что я их не оправдал. Почему ты так надеешься на светлое будущее? Его у нас нет! Нет! Для меня — ничего нет!       Онешко повторил у себя в голове сотни раз, что подобное унижение только сделает его депрессивным, загнанным душевным калекой. — Я не могу поверить в то, что тебе самому не больно. Ты же тоже человек, Рус. — Третьекурсник окончательно успокоился, и его вкрадчивый, мягкий голос единожды дрогнул. — Скажи, что я тебе нравился. Хотя бы это признай. — Нет! Говорю же, нет! — Ты врёшь! — С чего бы? По-твоему, я зря распинаюсь перед тобой с лекциями о невозможности наших отношений? Как глупо звучит, ну ты только вслушайся! — Я не прошу у тебя отношений! Я прошу признания. Перестань врать и себе, и мне.       Тушенцов в напряжённом оцепенении отступил назад, сделав пару коротких шагов. Парень взглянул в окно, щурясь от блистания сапфирового солнца. Он аккуратно поддел пальцем тоненькую сетку. Она легко дёрнулась вверх, и Руслан оживлённо стал убирать её с оконного стекла. Субтильное сплетение белых верёвочек дырявым ковром покрыло пол спортзала, Тушенцов ухватился за ручку и открыл окно, впуская внутрь прохладу ветра. Парень с наслаждением вздохнул, постукивая ногтевыми пластинками по подоконнику. — Ты чего?.. — аккуратно поинтересовался Онешко, заглядывая в лицо второкурсника. — Ничего. Воздуха стало мало. — А-а-а… Ясно. В любом случае… — Юлик почесал затылок. — Я могу подождать, пока тебе не станет лучше. Мы сможем обсудить это снова, но когда тебе будет не так тяжко. Всё, что ты пережил, — третьекурснику тяжело давались эти слова, потому что он совершенно ничего в произошедшем не смыслил, — наверное, ужасно. Мне стоит ждать? — Глупый Юлик, почему в тебе столько веры в чудо? Как так?.. — Руслан говорил шёпотом, изумлённо улыбаясь уголками губ. — Я наговорил тебе столько гадостей. — Это всё потому, что я не унываю. Всё будет хорошо, нам обоим нужно немного времени. Я не клянусь тебе в вечной любви, — усмехнулся, — но… Может, попробовать стать ближе? — Нет. Будет так, как с Женей. Я так не хочу. Для себя — точно. Не хочу. Нет. — Время, — отчеканил Юлик, поверив в правильность своих слов. — Настырный. Как ты не можешь догадаться?!       Тушенцовская злоба вроде истлела, но бесовское пламя буйства, желания доказать свою истину, поставить точку во всей этой нескладице заалело в груди. Парень раздражённо застучал по подоконнику кулаком, шипя проклятья. Агрессия накрыла его с головой, и второкурсник, толком не соображая, поддался ревностной тяге.       Руслан застыл на секунду: в его голове созрел невероятной коварности план. Такого подлого и мерзкого поступка ему не простил бы никто, но ведь едва ли кто-то сообразит о принадлежности Тушенцова к этому несчастью. Его карие глаза хитро блеснули опаловыми искрами, дыхание участилось. Он взволновался. Он придумал, что скажет этому докучному третьекурснику. — Сгинь. Сгинь с моих глаз прямо сейчас. Выпрыгни в окно! Выпрыгни, если любишь меня!       Юлик, совершенно ошарашенный, дёрнулся назад. Появившаяся из ниоткуда сырость защекотала кости, и Онешко, признав Руслана сумасшедшим, сумел только открыть рот. — Чего ждёшь? Давай! — Ты спятил. Блять, ты больной. Ты совсем тронулся? — А что? Так хоть ты умрёшь, я не буду мучаться, ты — тоже. Здорово, а? — Руслан, ты, сука, конченный. Ты серьёзно, блять? — Вполне. — Второкурсник облизнул губу, дразнящим шёпотом добавил: — Давай же.       Слёзы в который раз прыснули на глазах третьекурсника, и он окончательно потерял голову. Он так беспомощен, так жалок, так убог! Сколько он лебезит, упрямится, сколько трясётся в животном страхе быть отвергнутым, а всё бестолково. Вот он — рецидивист, которому всё сходит с рук, стоит перед Юликом, зазывая к смерти. Трогательные мольбы разбитых сердец, попытки доказать свою значимость, грязные уступки, постыдные гарантии быть для него лучшим — всё летит к чёрту. Куда делась его человечность, жалость? — Ты… — Онешко медленно втянул в себя сотрясенный воздух. — Ты ужасный человек, Руслан. Я раньше этого не видел, не хотел видеть — хуй знает. Только сейчас глаза мне открыл. Откуда в тебе столько ненависти к этому миру? К этим людям? Где ты взял эту гниль в своей душе? — Кончай философствовать, придурок. Прыгаешь, или мне закрыть окно? — Лучше бы ты сам прыгнул, подонок.       Юлик в последний раз взглянул в эти карие глаза напротив, чувствуя на кончиках пальцев вязь, от которой в них тонул. Но теперь тут, под сердцем, — свистящий скулёж, взывающий к справедливости. В душе — кровоточащая рана. — Надеюсь, больше не увидимся, — сказал Руслан, словно прочитав мысли третьекурсника.