Antropos ya to zoi

«Сегодня ночью, а именно с полуночи до двух часов во время неспешной прогулки по красивейшему в весеннем цвету королевскому саду Его Величества, совмещенной с богоугодной молитвой о процветании нашего Величайшего Королевства главный придворный Первосвященник Обдуряй (в миру Питук) был пронзен ярким светом божественного откровения. Бог наш Всемилостивый, Сладкий Хримата, Альфа и Омега, сочел господина главного придворного Первосвященника самым чистым, самым нравственным (а так оно и есть) и открыл ему, что пришло в наш благообразный боголюбивый мир бесконечно дикое и неотесанное существо — человек (наши великие древние пращуры называли его «antropos»). Тем не менее, вещал Хримата, существо способно исцелить от странной хвори прямого наследника престола Его Королевского Величества. Также Бог наш Всемилостивый, наш Добрый Творец сообщил, что находится дикий пришелец в землях соседнего королевства, властитель которого приходится нашему Благомудрому Королю свояком…» — дописал тощий молодой эльф в черной шапочке, стоящий за деревянным, пахнущим смолой бюро, и поднял кроткий щенячий взгляд на короля. Голос правителя всегда звучал властно, отчетливо, и придворные мысленно сравнивали его с раскатами грома. — Закончил? — спросил король писаря. Тот мелко и часто закивал. С безразличием взглянув на эти судороги, светлейший обратился к главному первосвященнику. — Обдуряй, все так и было? Придворный пастырь, чуть не запутавшись в длиннополой белой рясе, вскочил с резного стула и, сложив пухлые руки на выпирающем животе, с некоторой боязнью сказал: — Да, ваше Высочество! Врошка подтвердит, он был со мной в минуты… э-э… откровения! Врошка, лениво перекатывающий из щеки в щеку скраденную с пастырского стола виноградинку, был копией своего благодетеля. Разве что пузо поменьше и левый глаз дергается. Приспешник-коротышка подобострастно кивнул и слегка спрятался за спину первосвященника. Не говорить же королю, что это откровение открыл вовсе не бог Хримата, а врошкина сумасшедшая старуха-мать, ютящаяся в ветхой избенке как раз на границе соседнего королевства и подобравшая недавно в лесу некрасивую грязную девчонку. Уши маленькие, закругленные, глаза какие-то коровьи — в общем, все не как у нормальных эльфов. Даже полоумная старуха поняла, что это человек, которыми издревле маленьких эльфят на ночь пугают. Рыжий Врошка, конечно, не поверил бы в это волшебное существо, если бы сам не увидел. А как увидел, так сразу к благодетелю и поскакал, наказав матери никого не впущать, никого не выпущать. Благодетель Питук в это время с очередной молодой блудницей миловался — на врошкин вкус, не очень симпатичной — но как про человека узнал, так блудницу выгнал и с Врошкой уединился. Тогда-то они и придумали, будто первосвященнику Хримата явился и все на блюдечке с голубой каемочкой выложил, и что человек этот поможет отпрыску королевскому излечиться. — А если не поможет? — спросил тогда приспешник Врошка. — Это же человек, волшебное сказочное существо, которое все до сих пор считали вымыслом! — горячился главный придворный пастырь. — Поможет, раз волшебное! Мозгу-то пользуй иногда, распиздяй! Рыжий не любил, когда его обзывают. Но благодетелю можно, ведь благодетель обещал, что если все пройдет шито-крыто, то приспешнику достанется двадцать девять серебренников. Это ж какие деньги! Купит матери корову, да еще девять самому Врошке останется. Или нет, лучше купит матери двух овец по два серебренника, а остатки тогда уж себе возьмет. Старуха все равно скоро помрет, куда ей. — И что, действительно поможет этот… человек? — прозвучал еще один раскат грома. Первосвященник Обдуряй засуетился, теребя расшитые золотом рукава: — Ну конечно, ваше высочество! Разве не веруете вы в откровение, исходящее от самого Хриматы?.. — Питук поднял глаза вверх и провел, едва касаясь, ладонями по лицу сверху вниз. Его приспешник, посмотрев на хозяина, сделал то же самое. Светловолосый монарх, с отвращением взирая на эту откровенную клоунаду, фыркнул: — Я давно уже не верую в пустые слова, не подкрепленные результатом, пускай исходят они хоть от Хриматы, хоть от Танаты… Услышав имя главного злого духа, отца всех мерзких бесов и дьяволов, творца ересей, болезней и смуты, богобоязненный эльф-пастырь вздрогнул и немного позеленел, как от кислого вина в придорожной харчевне, Врошка нервно проглотил виноградинку, а молодой писарь со страху посадил на летопись кляксу, прямо на слово «чистым». Посозерцав это непотребство круглыми от ужаса глазами, он окинул взглядом всех присутствующих и, убедившись, что никому нет до него никакого дела, принялся аккуратно слизывать чернильную кляксу. Первая буква испорченного слова расплылась, и летописец не придумал ничего лучше, чем исправить «чистым» на «пушистым». Глянув на все еще пребывающего в шоке первосвященника, эльф в шапочке себе признался, что наврал: у пастыря была сверкающая залысина, обрамленная редкими седыми волосенками. Но зато текст спасен. Успокоившись, писарь снова приготовился внимать словам короля. Тем временем правитель, утомившись от общества сих персон, заключил: — Итак, Обдуряй, найди этого человека и доставь ко мне в замок живым, — светлейший устало потер висок, — не знаю, как и с чьей помощью ты это сделаешь, но если через семь дней ты его не найдешь и не вылечишь моего сына, — он многозначительно глянул на Питука, — у меня будет новый придворный первосвященник. — и добавил, обращаясь к молодому летописцу. — Запиши это. «…Главный придворный Первосвященник Обдуряй (в миру Питук) убедил Его Королевское Величество в истинности и неопровержимости откровения, ниспосланного нашим Всемилостивым и Всепрощающим Богом Хриматой. И Всевеликий и Благомудрый Король наказал господину главному Первосвященнику найти за семь дней дикого человека (antropos) и с помощью его и Вселюбящего Хриматы, Милосердного Отца нашего Небесного, и пневм его обезличенных исцелить наследника трона нашего Величайшего Королевства, дабы процветало оно и множились бы славные дни нескончаемого величия нашего Величайшего Королевства…» — Закончил? — поинтересовался властитель. Писарь в шапочке снова судорожно закивал. — И дату поставь, — добавил монарх. — А теперь все вон, видеть ваши рожи больше не могу!.. Подобострастно раскланиваясь, трое эльфов резво попятились к дверям и незаметно исчезли. Оставшись один, правитель обессиленно упал на резной стул и закрыл лицо руками, облокотившись на стол. Его Величество Инкус l, Божией Милостью Король Телипсории, Защитник Истинной Веры, страдал от огромного горя, нежданно пришедшего на порог королевского дворца. Сын короля Инкуса год назад, занимаясь верховой ездой со своим учителем, упал с лошади. Юноша повредил позвоночник и был лишен возможности ходить. Ноги отказали. Учителя, конечно, казнили, но отцу не легче, и отпрыск не выздоровел. С того дня светлейший Инкус носил лишь черные безликие одежды — в знак траура. Теперь наследник все дни и ночи проводил в своих роскошных покоях на мягкой постели. Птица в золотой клетке. Иногда юношу выносили на обитом пурпурным бархатом стуле на открытый балкон, и тогда он, чувствуя нежные лучи солнца на своей бледной прозрачной коже, еле заметно улыбался бескровными тонкими губами и глядел на отца. А король, едва сдерживая слезы, холодно отворачивался и до боли прикусывал нижнюю губу. Иногда ему был противен собственный сын. Позор королевской династии! И не с кем было разделить правителю свои переживания — королева, чернобровая округлая Лиценна, умерла от чахотки пятнадцать лет назад. Монарх запустил неестественно длинные узловатые пальцы в свои светлые, по-женски отпущенные до пояса волосы. Вытянутое правильное лицо посерело — снова один на один со своей трагедией. Высокий и жилистый, Инкус сидел, поставив локти в черной аспидной парче на колени, и бесстрастно смотрел в одну точку. Почему, недоумевал он, горе коснулось именно его сына? Ведь такой же, как сын слуги, герцога, крестьянина, сотника — у всех две руки, две ноги. Только у наследника престола две последние почему-то… Отряхнувшись от тяжелых мыслей, властитель встал со стула и, дрожа от подавленных рыданий, направился в покои своего отпрыска. Люблю и ненавижу. И душа давно уже выжжена горькими страданиями, пресным отвращением, воспалена солеными слезами и покрыта липким страхом. Где ты, Бог, есть ли ты? Ты, тот, кого называют Хриматой, кого зовут и умоляют, страшатся, восхваляют, милостивый, справедливый, почему ты допустил такое? За что, какие грехи успел совершить этот семнадцатилетний вьюноша, что ты так с ним обошелся? Чем лучше ты демона Танаты? Немой бездушный идол! Король Инкус давно уже снял с шеи малюсенький деревянный кружочек — символ веры в единого бога Хримату. Давно уже убрал из своих покоев и тайно сжег в камине дощечки с изображением грустного эльфа с гротескно большими печальными глазами и русыми волнистыми волосами — так было принято рисовать Всемилостивого Бога. В древних книгах и фолиантах написано, что в начале времен Хримата создал этот мир, населив его разнообразными животными, птицами, рыбами. Потом сотворил и эльфов, и в грудь каждого вложил сверкающий кусочек счастья. Но это не золото, не драгоценный камень. Хримата сказал, что, когда эльфы поступают правильно, согласно его законам, кусочек счастья светится и не подпускает беды и болезни. Но если поступать плохо — счастье тускнеет, и горе и злые духи проникают в жизнь эльфа. Но Инкус чувствовал, что тот пресловутый кусочек счастья у него не то, что потускнел — его вырезали тупым ножом, вырвали с мясом, и образовалась пустота, заполняемая горем и страданиями. Инкус не верил в милосердие Хриматы. Он уже вообще ни во что не верил.

***

Король, черной тусклой тенью постояв у дверей принцевых покоев, собрался с духом и вошел в комнату сына. Тот уже проснулся и самостоятельно сел на кровати. В последний год он всегда просыпается в шесть утра — рано для молодого отпрыска. Сына слуги, герцога, крестьянина… Правитель приказал выйти слуге, что дежурил ночь в покоях принца. Они остались один на один. Инкус сел на кровать сына и накрыл его бледную тонкую руку своей. Неестественно длинные костлявые пальцы. Как у всех… — Доброе утро, Фалес. Отпрыск улыбнулся в ответ, и его карие глаза с вертикальным зрачком буквально засветились. — Па… Отец, что с тобой? — наследник пытался казаться неустрашимым мужчиной, говорить грубее, но все равно в его голосе слышались наивные детские нотки. Фалес хотел верить в чудо. Как и его отец. — Скоро мы снова попытаемся тебя… излечить. — Инкусу с трудом далось последнее слово. — Ты нашел самого искусного лекаря? — Возможно. — король вздохнул. — Но, как бы то ни было, этот вариант мы еще не пробовали. За окном светило летнее солнце. И грело всех. Кроме Фалеса.