Antropos ya to zoi

Королевский замок Базиль-Капал-Некапал эдас Телеписи славился своей древностью и могуществом, прошлым и грядущим, но никак не настоящим. В летописях значилось, что четырнадцать веков назад первый король этой страны Ильк Рогулька, выходец из племени семиреков, на холме Варизюз построил каменную башню, назвал ее Базидас и поселился там с двумя женами, тремя сыновьями и своей славной верной дружиной. Потом на престол взошел его сын, а потом сын его сына, а потом сын сына его сына, а потом сын сына сына его сына и так далее, и, конечно, каждый мудро правил, возвеличивал государство и что-нибудь да пристраивал к родовому гнезду, будь то толстая каменная крепостная стена, оборонительные башни или подсмотренные у цивилизованных соседей платные отхожие места. Таким образом, Базиль-Капал-Некапал эдас Телеписи разросся до невероятных размеров, и подле него возник стольный град Базиль-кром, что постоянно принимал все новых и новых жителей, а по большим праздникам мог даже вместить в себя всех приезжающих верноподданных этой страны, за исключением, конечно, немощных и обиженных, которые предпочитали оставаться дома. Ко всему прочему, недавно среди местных летописцев пошла мода выискивать все более и более древние страницы истории народа семиреков, и оказалось, что история их насчитывает вовсе не четырнадцать веков, как считает официальная историография, а все сорок четыре тысячелетия, и что семиреки жили близ холма Варизюз еще в тридцать восьмом тысячелетии от сотворения мира богом Хриматой, а до тридцать восьмого тысячелетия семиреки населяли весь мир, который, кстати, был квадратный, а не овальный, как сейчас, и что семиреки, тогда называющиеся мегареками, умели разговаривать с тварями земными, воздушными, водными, с растениями и травами, знали, как построить большие самолетающие телеги из чистого золота, и могли испечь бублик без дырки, и что мегареки — потомки огромного волшебного племени гипермегареков, которые были рождены от брака бога Хриматы и первой в мире эльфийки Лилипель и потому умели общаться с пневмами, духами, добрыми и злыми невидимыми существами, слушать подземные вибрации, получающиеся от хронического кашля Миродержащего Петуха Петрапетровича, и узнавать таким образом тайны мироздания, и питались гипермегареки одним только солнечным светом, а пили только утреннюю росу, имели силу двадцати трех львов и жили по девять сотен лет. Также многомудрые ученые мужи утверждали, что все в мире народы произошли именно от гипермегареков — некоторые из племени детей бога отличались дурными наклонностями и ложились со зверями, и потому от союза с козой родилось желтомордое племя дзиньтиньсяков, от крыс получились глупые вшивые варопцы, от змей и червей-трупоедов не менее тупые заморские зажратовцы, а черный народ пошел от живущего в их краях зверя, похожего на эльфа, но поросшего шерстью и передвигающегося на четвереньках. Сохранившие же нравственность гипермегареки дали начало мегарекам, а те со временем стали семиреками, как вы уже знаете. Новое модное поветрие пришлось по нраву многим молодым и не очень эльфам, и те в знак родства с гипермегареками украшали себя различными непонятными круглыми символами и рисунками и говорили, что они внуки бога. По всему королевству начали вдруг отыскиваться наидревнейшие, чудом уцелевшие свидетельства пребывания гипермегареков — тридцатипятитысячелетние деревянные таблички с неизвестными письменами, глиняные черепки с таинственными знаками и засохшей гречневой кашей, а также раскопали тринадцать святилищ из сложенных кольцом камней, что говорило о том, что гипермегареки и вправду есть дети бога, ведь круг, или кольцо, — символ Хриматы. Вся эта шумиха привлекала и иноземцев, желающих поглазеть на древние останки — у них-то такого не сыщешь! Кроме этого, в Базиль-кроме было много чего другого: расписные костелы, площади, приезжающие лицедеи со своими театрами, ярмарки и даже грот с мумией одного умного правителя. — Ну здравствуй, Базиль-кром-батюшка! — блаженно воскликнул Мельник, когда повозка приблизилась к городским воротам. — Ура, — хмуро буркнул Скила. — Как скоро я смогу увидеть короля? — важно спросила Ангелина. — Скоренько, — обернувшись назад, осклабился эльф, — сейчас ворота откроют, мосток через ров перекинут, потом минут двадцать по городу, потом… — Короче! — потребовала десятиклассница. Она вдруг почувствовала себя наиважнейшей персоной, вспомнила, что она Избранная, и решила поставить себя перед этой чернью. Она проедет по улицам с гордо поднятой головой! — …в общем, как на переправку зайдешь, так и увидишь. Вагант нервно сглотнул. Он-то знал, что «переправкой» здесь называют эшафот. Привратник спросил пароль, и Виник крикнул «Хримата, короля храни», после чего тяжелый мост бухнулся через ров, и ворота открылись. Телега, покачиваясь, проползла по путепроводу, миновала угрюмого стража и въехала в Базиль-кром. На улицах было немноголюдно — день близился к концу, и эльфы спешили разбежаться по домам. Но даже те, кто все еще сновал по мощеной площади, повозке с пленниками не удивился — для них это частое явление. Везут и везут в королевскую тюрьму бедолаг, и счета им нет, и не успевают священники отпевать казненных или не доживших, умерших в холодных сырых застенках. Самим бы не попасться, думали жители столицы, пряча глаза и кутаясь в темные плащи. Мельник приосанился, пустил клячу помедленнее и заголосил: — Правоверныя! Гляньте: везу опасных преступников! Я споймал и изловил немытого человека, который антропос, и врага вертикали власти псомордого певуна Скилу фон Бумбу! — Думбу, — злым шепотом поправил кинокефал. Эльфы недоверчиво и осторожно тянулись к клетке — еще бы, гремящий на всю страну своим вольнодумством фон Думба, да еще и человек с ним какой-то — но тут же пугливо отшатывались: глазеть на преступников больше мгновения опасно, шныряющие везде шпионы-ищейки могут принять тебя за пособника пленных. Пчелкина величественно восседала на грязном полу клети, сложив ноги по-турецки и изредка приветственно махая пухлой ладошкой. Таким макаром телега с обреченными добралась до мрачной каменной махины — королевской тюрьмы Допа-Ушох, в простонародье зовущейся «шлюхой», ибо в ней побывал практически каждый. Виник приказал часовому, молодому, но исполнительному прыщавому пареньку, донести до сведения начальника острога, что прибыл ловец Мельник, да не один, а с уловом, богатеньким уловом, говорил он, потирая дрожащие ручищи. Скоро выплыл начальник, краснорожий пышноусый эльф, на котором его парадные латы чуть ли не лопались. Пользуясь лишь выразительным подергиванием усов, жестами и многозначительными рыками, он окинул взглядом пленных, позлорадствовал ваганту и осудил его, ужаснулся и обрадовался Ангелине, за поимку которой король Агрихисиуссалисиус лично ему обещал мешок серебренников, похвалил Мельника и распорядился бросить несчастных в темницу, а человека еще и приковать цепью, ибо неизвестно, что это детище Танаты может вытворить. Девочка заплакала и попыталась объяснить, что она ничего плохого не сделала, но разве ее кто-нибудь слушал? Преступников провели темными, освещаемыми догорающими факелами коридорами, на каменных стенах которых жила плесень, иногда, пугаясь приближающихся шагов, разбегались в стороны усатые тараканы и драные тощие крысы. Вот наши герои оказались в сырой темнице. Высоко на стене — крохотная решетка, откуда тянуло ночным холодом, на полу — ворох сопревшей соломы и накиданные поверх нее грязные тряпки. Видимо, постель. Стражник, рябой дебелый эльф, с силой толкнул ваганта, и тот, со связанными за спиной руками, рухнул мордой прямо в вонючее сено. Не заживший нос прорезала дикая боль, но кинокефал даже не пискнул. Вслед за ним тюремщик втащил, как мешок с картошкой, Ангелину. Она, тоже связанная, совсем перестала рыдать и только всхлипывала и скворчала носом. Страж бросил ее в угол, взял тянущуюся из стены ржавую цепь и приковал девочку за ногу. Отошел к выходу и, довольно оглядев свою нехитрую работу, хмыкнул, прокрутил связку ключей на пальце и вышел, хлопнув кованой дверью. Где-то с половину часа пленники тягостно молчали. Каждый думал о своем. Приносили хлеба и воды, десятиклассница, будто голодный зверь, смела все, а кинокефал отказался от еды, только глотнул из деревянного щербатого ковша. Пчелкина не могла поверить, что все это происходит с ней. Где магия, великое предназначение, золотые драконы? Где все то, что обещали попаданческие романы? Серый, жестокий, невежественный мир! А теперь ей суждено кормить клопов, гнить в этой мрачной каморке, умереть от истощения, если не от воспаления легких или еще какой напасти. Скила покорился судьбе. Он покорился ей еще тогда, когда гнусный Мельник только показался в харчевне Нумизола. Псоглавец покорился, потому что знал, что Бог Свободных зовет его к себе, и никто не в силах противиться этому зову. На заплеванный каменный пол сквозь решеточное окно падал слабый лунный свет, но его не хватало, чтоб осветить всю каморку. Внезапно за дверью послышались торопливые гулкие шаги. Двое, определил вагант. Избранная перепугалась и подумала, что ее пришли убивать. Зазвенели ключи, кованая дверь распахнулась, и в проеме махнул факелом тот самый тюремщик, который привел обреченных сюда. Убедившись, что никто на него нападать из-за угла не станет, он пропустил вперед семенящего эльфа и прилип к стене, словно тень. Семенящий был облачен в черную священническую рясу, в руках держал деревянные четки и всем своим видом показывал, насколько пребывает во смирении и аскетизме. Вытянув губы трубочкой, он презрительно оглядел пленных и заученно пробубнил кинокефалу: — Покайся, сын мой, и тогда дух твой, как скинет оковы тела, вознесется на Небесные Луга к Всемилостивому Хримате. Покайся во своих грехах, очистися. Скила отвернулся, будто это не с ним разговаривают. Священнику такое не понравилось. Решив напугать преступника, он вкрадчиво продолжил: — А если не покаешься, падешь в Раскаленную Пустынь, и будут тебя там мучить, дрючить, сучить, и бесы, и духи злые, и нечисть помойная станут плоть твою обжирать, на куски растаскивать и словами погаными поливать. Псоглавец не шевелился, и эльф, недовольно помолчав несколько секунд, добавил: — Будешь вечно в огне гореть, в воде тонуть, камни ворочать ежеминутно и бесконечно животом мучиться, не съев ничего даже. Не видя ответной реакции, чернорясый аж покраснел от сдерживаемой злости. Успокоив самого себя, он сделал последнюю попытку: — Внемли! Учение Хриматы говорит, что земная жизнь — лишь подготовка к жизни вечной. Как здесь проживешь, так в вечности и пребудешь. Так учил Хримата, и мы ему верим! Покайся, богопротивный преступник, найди спасение и обрети после смерти вечное блаженство! Вагант наконец повернул морду к священнослужителю и изрек: — Блаженство рая я оставлю для нищих — у нищих духом должен быть царь и бог. Я — тварь земная, и на небе я лишний. И к черту вечность, какой в ней прок? * Эльфа взбесило такое отношение. Обреченный на смерть, жалкий, пораженный, он еще смеет перед служителем самого Хриматы так себя вести! Другие, помнил священник, молились в последние часы, каялись, целовали ему руки, просили прощения за все грехи. — Неверный! — вращая страшными глазами, прошипел чернорясый. Кинокефал ответил: — Пускай. Поняв, что здесь он повиновения не дождется, святой отец гневно цыкнул и, наставив на Скилу длинный палец, припечатал: — Богу не нравится твое фармазонское рифмоваяние! Как премерзкий паук, плетешь ты опасные сети вольномыслия, и туда по слабости веры своей попадаются эльфы. Бедолаги! Но даже они могут получить прощение, но ты. Тебе никогда не придти к богу! Даже не проси меня! Он убрал палец, прочертил раскрытыми ладонями в воздухе круг, потом провел ими по лицу сверху вниз, развернулся и вышел из темницы, напоследок кинув обиженный взгляд на Скилу. Стражник отклеился от стены и последовал за ним. Дверь захлопнулась, и в каморке снова воцарилась пустая тишина. Немного помолчав, Избранная спросила сокамерника: — Нас что, убьют? — Меня — да, — кратко ответил тот. — А почему ты не покаялся? — А зачем? — Ну, — замялась Пчелкина, — ты же слышал: чтобы ты вечно блаженствовал на небе, чтобы земная жизнь не зря прожита была. Кинокефал грустно засмеялся. — Чтоб земная жизнь не зря прожита была, Ангелина, надо ее прожить для других, для дела. А покаяться и думать, что пронесет, — это любой дурак сможет. — А как это — жить для других? — Это помогать ближнему, отдавать больше, чем берешь, поступать в интересах общества. — А в ответ мне помогать будут, жить для меня будут? — поинтересовалась девочка. — Может, и будут, — пожал плечами вагант. — То есть как это, — возмутилась Избранная, — я стану жить для других, но мне за это никто не даже спасибо не скажет? Я так не согласна! — Тогда покайся и надейся, что пронесет. Десятиклассница почувствовала укол совести и замолчала. А потом спросила: — А ты сам-то живешь для других, сам-то ты бескорыстный? — Не знаю, — просто ответил Скила, — я стараюсь, а получается или нет — судят иные. Но даже если за всю жизнь я смог хоть раз кому-нибудь помочь — уже не зря жил. Ангелина снова умолкла. Сама она для других не жила и, признаться, не собиралась. Родители всегда отдавали ей самый вкусный кусок, а паблики в соцсетях говорили, что главное в жизни — быть счастливым, жить для себя. Для себя-то всяко проще, чем для других. — Сложно это, наверное. — Сложно, — согласился кинокефал, — я не знаю никого, кто всю жизнь бы прошел альтруистом, ни разу не поступив не по совести. — А как тогда? — Старайся. А не получится — пробуй еще. Жизнь прожить, Ангелина, это тебе не поле перейти. Девочка опять пустилась в размышления. — А если я не буду жить для других? — Дело твое. — А этот Хримата, бог, он меня не накажет? Псоглавец печально улыбнулся. — Хримата, милая моя, лишь имя, написанное смертной рукой. Избранная лязгнула ржавой цепью и привалилась к холодной каменной стене. Что же это получается — жить надо не ради удовольствия, не ради вечного загробного блаженства, а ради других? А какая от этого выгода? Нет, жить для людей, да еще и бескорыстно — это нелегко. И решиться сложно. И незачем. Лучше для себя. Ты ведь у себя один, и никто о тебе не позаботится, никто не поможет. Потому что все вокруг тоже живут для себя… — Черствые люди, жестокий мир, тяжелые времена, — пожаловалась десятиклассница Скиле. — Так измени его, Ангелина, — ответил вагант. — Как я одна смогу? — И дуб могучий из крошечного желудя зачинается, — задумчиво изрек псоглавец. — Знаешь, у эльфов есть такая байка, что в конце времен их Хримата явится в мир в облике красного дождя, и напоенная им земля исторгнет из себя всех захороненных, и пойдут они, грешные и праведные, добрые и злые, бедные и богатые, в лучший мир, строем и с песней, — заговорил кинокефал, когда первые розовые лучи солнца легли на унылую стену темницы. — Я всю жизнь хотел, чтоб лучший мир принял в себя живых, но, как видишь, не дожил. А ты? Ангелина тоскливо посмотрела на ваганта и ничего не ответила. Хримата не придет и никого не спасет, не воскресит. Хримата — сказка для детей. Бог эльфов — Смерть, богоматерь — Ложь, апостолы — Жестокость, Злость, Бессердечие. Отрекутся ли они от своей дьявольской веры? За кованой дверью затопали, зазвенели ключами. В темницу вошел все тот же стражник, а с ним еще один надзиратель, тоже корпулентный и с тупым отсутствующим лицом. Первый схватил кинокефала, левой больно оттянул его связанные руки назад, а правой пригнул книзу шею и попытался дать пинка, но смог лишь неловко помахать ногой. Второй заржал, и первый тюремщик со злости с силой рывком поднял руки связанного кверху. Мышцы Скилы чуть не лопнули, и от безумной боли он взвыл. Избранная вскрикнула, но корпулентный на нее зыркнул, и та забилась в угол. Вот и все. Ее друг, да, без преувеличения, в последний раз куда-то идет. Его уводили, и он мельком успел глянуть на девочку. Она поймала взгляд, полный смирения и усталости. Скила не злился, не плакал, не умолял. Бог Свободных зовет его, и никто не в силах противиться этому зову. Десятиклассница услышала, как за крошечным окошком заголосила труба, и кое-как, запинаясь о ржавую цепь, забралась по каменным сколам до решетки. Сквозь нее она могла увидеть внизу часть эшафота и возбужденно колыхавшуюся толпу. Зычный голос объявил, что ведут преступника Скилу фон Думбу, и масса оживленно завертела ушастыми головами, ища обреченного, чтоб впиться в него своими холодными, кошачьими глазами. И он вышел.