Lovaine

Юнги дружелюбный, отзывчивый, всегда готов всем помочь, последним поделиться. Он никогда никому дорогу не переходил, плохого не делал, даже мысленно зла не желал. Только об учёбе думает, в медицинский поступить мечтает, всеми силами из болота, в котором живёт, вырваться пытается. Он из неблагополучной семьи, судьбой не обласкан, на блюдечке готовым ничего не получал, но оптимизм и веру в лучшее не теряет, на свои силы рассчитывает, сам своё завтра строить планирует. В этот лицей Юнги перевёлся с огромным трудом, последняя олимпиада и её результаты помогли. Он сразу с классом подружился, учителей своей прилежностью очаровал. Юнги за всю свою жизнь слова плохого никому не сказал, но чужой ненавистью словно коконом с головы до ног укутан, волочит её за собой, как сросшийся с ним организм, не то, что избавиться, всё больше в ней запутывается. Он в классе на два года старше, из известной в городе семьи, подчиняет как учеников, так и учителей, заставляет от одного своего взгляда всех девчонок визжать — Юнги тоже, но от страха. Он носит только чёрное, ездит на такого же цвета Додж Челленджере, но если мрак и описать одним словом, то это цвет его глаз. Юнги называет его глаза обсидиановыми*, потому что такие же чёрные и раны наносят незаживающие, он на собственной шкуре силу его взгляда опробовал и дальше пробует. Если он в зоне видимости, Юнги его ненавистью задыхается, она в его лёгкие ядовитым дымом просачивается, стенки разъедает. Юнги каждый день причину ей ищет — не находит, как дальше такой груз на себе нести — не знает, и принесённое ветром «ненавижу тебя» в сотый раз слышит. Он говорит «ненавижу тебя», но снова у подъезда в зимнюю ночь в одной ветровке стоит. Курит одну за другой, на окно второго этажа поглядывает. Юнги на полу под подоконником сидит, от страха в окне не показывается, всё, когда он уже уедет или позовёт, ждет. Он говорит «ненавижу тебя», но каждую перемену правым плечом стену в коридоре второго этажа подпирает, не подходит, не зовёт, а смотрит. Юнги его взгляда никогда не выдерживает, потому что Чонгук глазами будто вскрытие проводит, и ничего, что парень перед ним всё ещё жив. Он говорит «ненавижу тебя», а на костяшках кожа так и не заживает, бьёт всех и всё вокруг, его не трогает, его защищает. Юнги от защиты такой взвыть хочется, но он только к стенам жмётся, а потом, оставив монстра очередную жертву с землей сравнивать, домой срывается. Он говорит «я ненавижу тебя», и каждое слово ненавистью пропитано, она из него видимой только Юнги темнотой сочится, не верить в истинность этих трёх слов шансов не оставляет. Ненавидит, но при этом в столовой буфетчица Юнги самые вкусные кусочки на тарелку накладывает, а потом с чувством выполненного долга сидящему за столом в углу Чонгуку кивает. «Я ненавижу тебя», — лбом ко лбу в спортзале прислонившись, взглядом душу царапает. У Юнги под ногами зыбучие пески, его засасывает, на дно тащит, но он к Чонгуку не тянется, руками за единственную опору не держится. Боится. Юнги от него, как от Дьявола, шарахается, невидимым стать мечтает, но с каждым следующим днём всё сильнее вокруг себя смыкающееся кольцо чужой власти чувствует. Сегодня на парте Юнги письмо ждёт. Чимин подмигивает другу, шутит, что, небось, от какой-то девчонки любовное послание, а Юнги, как к полу прибитый, стоит, с места не двигается, взглядом клочок бумаги гипнотизирует, не тянется. Он на свой стул опускается, на письмо, как на носителя бубонной чумы, поглядывает и учебник открывает. До конца урока пятнадцать минут, и Юнги не выдерживает, к сложенной прямоугольной бумаге тянется, разворачивает, в выведенные чёрной гелевой ручкой слова вчитывается. «Я ненавижу тебя. Ты должен знать, насколько. Ненавижу то утро, когда тебя в команду привели, когда игрокам представили, когда ты улыбнулся, десны обнажив, — новую жизнь начал, а моя с твоей улыбкой кончилась. Ненавижу то, как ты смущался, как неуверенно мяч в руках держал, всё на часы на стене поглядывал. Ненавижу твою красную футболку и как ты, подняв её подол, пот со лба вытирал. Ненавижу твою привычку кофе из бумажного стакана со звуком всасывать, то, как, когда ты нервничаешь, чёлку теребишь, ненавижу каждый долбанный раз, когда ты руку поднимаешь, в глаза тренеру лезешь, но больше всего ненавижу то, что тренер на тебе внимание задерживает. Ненавижу твои улыбки всем, но не мне, то, как ты за куртку Чимина цепляешься. Ненавижу твою медленную и ленивую походку, особенно когда ты уходишь от меня, а не ко мне. Ненавижу, как ты хмуришься, поймав мой взгляд, но больше всего ненавижу страх в твоих глазах, когда ты на меня смотришь. Хотя твой подход верен — бойся, не подходи, не спрашивай. Потому что вся ненависть в моей голове обоснована и по полочкам разложена, себе я её объясняю и принимаю, но на твой вопрос я никогда не отвечу, не смогу объяснить. Ненавижу, когда ты не дома ночуешь, ненавижу через друзей тебя искать, тенью тебя провожать, лишь бы убедиться, что ты в своей комнате и в порядке. Ненавижу твой номер телефона, который знаю наизусть, на который никогда не позвоню. Ненавижу твои пальцы тонкие и длинные, по парте постукивающие, когда ты на чём-то сосредоточен. Ненавижу, когда ты голову к его плечу прислоняешь и веки прикрываешь, когда глаза открыты — я ещё терплю. Я два раза к отцовскому кольту тянулся, один раз представлял, что в Чимина целюсь, второй раз под своим подбородком дуло держал. Я ненавижу себя, потому что впервые из-за тебя о вечном подумал. Ненавижу себя, потому что ты во мне океаны высушиваешь, мне ни одно водохранилище мира не поможет. Ненавижу, потому что ты рядом проходишь, а я маленькую смерть переживаю. Ненавижу, что ты это всё не замечаешь. Ненавижу тебя так сильно, что мне тебя обнимать нельзя — я твои кости в порошок превращу. Ненавижу за звёзды в твоих глазах и вечное «привет, Чонгук». Ненавижу, что ты ни разу как у меня дела не спросил. Ненавижу твой мозг за его гениальность, потому что он знает, что спрашивать не стоит. Конечно, тебе не хочется слышать ответа на вопрос, такие вопросы лучше не задавать, чтобы потом с такими ответами не жить, себя не грузить. Ты так и не задал вопрос, но я всё равно отвечаю. Плохо. Мои дела покатились к ебеням с самой нашей первой встречи, и ничто больше не будет как прежде. Я не планирую, не мечтаю, целей не ставлю. Я не живу вне школы, живу только, когда тебя вижу. Дела ужасны, потому что мы в разных классах, я даже перевестись думал, но ведь смешно на два класса ниже перейти, да и кто переведёт? Я почти не ем, плохо сплю, мой рацион — это ты, ты и только ты. Я закусываю пачкой мальборо, запиваю энергетиком, мне ведь нужны силы, чтобы ненавидеть тебя. И я буду и дальше. Я ненавижу тебя всем своим чёрным сердцем. Оно и состоит только из ненависти к тебе. Ненависть к тебе — мой смысл, моё солнце, несущее рассвет, моя кислородная подушка. Я ненавижу тебя так сильно, что пальцами глаза всем, кто на тебя смотрит, выдавливать буду, руки, к тебе прикасающееся, отрублю, языки, твоё имя произносящие, вырву. Ненавидеть тебя могу только я». Звонок. Юнги вздрагивает, с места не встаёт, так и на скомканное в руке письмо смотрит, а в голове неоновым транспарантом одно только «ненавижу тебя» мигает. Надо аудиторию поменять, в другой класс перейти, к новому уроку подготовиться, но Юнги сил набирается, всё на дверь поглядывает, в том, что за ней у стены Чонгук стоит, ни на секунду не сомневается. Осталось три минуты, пора уже заставить себя встать, пусть и на дрожащих конечностях, но из комнаты выйти. Юнги, рюкзак по полу волоча, в коридор идёт. Он прав — Чонгук у стены, со скрещенными на груди руками стоит, взглядом в нём дыры прожигает. Юнги делает глубокий вдох, прислоняет к двери рюкзак и прямо к нему идёт. Останавливается от него в шаге, тянется за его рукой, чужие пальцы раскрывает, письмо в ладонь вкладывает и вновь зажимает. Юнги глаза на него поднимает, в обсидиан всматривается, с трудом прилипший к нёбу язык отдирает и, все свои силы в три слова вложив, произносит: — Я ненавижу тебя. — Взаимно, — скалится Чонгук и опущенной в расплавленный свинец от одного прикосновения Юнги рукой белую прядку с его лица убирает. — Вечно ненавидеть буду. *Согласно различным поверьям, обсидиан, наряду с серебром, способен наносить незаживающие раны. Также на востоке обсидиан в переводе означает «ноготь Сатаны», что делает его камнем зла.