Lovaine

Они из разных миров. Он — крупнейший наркобарон в стране, а Юнги работает в управлении по борьбе с наркоторговлей. Чон Чонгук в городе известен, как меценат и глава Фонда социального развития, но Юнги и всё его управление прекрасно знают, какой основной источник дохода Чона. Они постоянно встречаются: он под прикрытием Фонда, из-за которого ему все дороги открыты, Юнги по работе. Юнги его ненавидит, весь год борьбе с ним посвятил, но когда он тремя пальцами сигару придерживает и, сощурившись, ему прямо в душу смотрит — это Юнги пеплом сгорает, у его ног оседает. Он всегда не один, вечно окружён моделями, певицами, светскими львицами, ему руку сильнейшие жмут, лебезят, Юнги от этого подхалимства выворачивает. Юнги бы ему руку век не подавал, но когда подает, тот её в своей дольше задерживает, не отпускает. Юнги думает, что ему особая честь, хотя, скорее, ему в это верить хочется. Он никогда не улыбается: ни с газет, ни с фотоотчётов — но подав руку, уголки губ приподнимает — Юнги, кто он и где он, забывает. Они зовут его демоном, Юнги злится, «много чести для торговца наркотиками» думает. Он просто рядом останавливается, у Юнги земля из-под под ног уходит, все сомнения испаряются, «он точно душами торгует» в голове высвечивается. Его смоляные волосы зачесаны назад, из нагрудного кармана пиджака синего цвета платок виден, он никогда по дресс-коду не одевается — Юнги его раздевать хочется. Завтра объявят нового помощника главы управления, Юнги уже знает, что это он, к принятию поздравлений готовится. — Тебе меня не искоренить, я есть, пока есть клиенты, — то есть вечность, — рядом останавливается, говорит медленно, на фонтанчик во дворе дома сенатора смотрит. — Приезжай ко мне, у меня за особняком в саду яблоки цвета крови растут, я тебя на прогулку возьму. Я лично тебе стейки пожарю, столетним вином угощу. — Смахивает на взятку, — радуется отсутствию зрительного контакта Юнги. — И чемодан денег вручишь? Так с теми, кто до меня был, поступал? — Нет, на тебя у меня денег не хватит, — к нему лицом поворачивается, неосознанно шаг назад сделать заставляет. Юнги знает, что проигрывает, что ответить должен, но впервые слов не находит, вместо того, чтобы думать, во мраке в чужих глазах тонет. — Воздержусь, — цедит сквозь зубы и на ватных ногах удаляется. Юнги весь вечер за тем, как он с очередной моделью флиртует, наблюдает, сам с собой разговоры ведёт, против странной тяги борется. Они на открытии центра реабилитации, Чонгук оплатил половину расходов. Юнги там же, где он, верит, что ради работы, знает, что лишь бы его увидеть. — Тебе не нужно быть с ними, тебе нужно быть со мной, — как змей, вокруг него обвивается, вместо запретного яблока бокал красного передает. — Они все куплены и проданы, и так по несколько раз. Они и тебя продавали, не понимали, почему я, обладая огромным состоянием, ответил, что ты мне не по карману. — Я верю в свое дело. — Твоя вера слабее моих возможностей, тебе из-под этого груза не выбраться, — вплотную становится, ладонь в кулак сжимает — трогать государственного служащего на виду у всех себе запрещает, смотреть — запретить не получается. Чонгук ходит на все мероприятия, отменяет встречи и полеты, знает, куда бы не пришел, и Юнги за ним пойдет, его присутствием наслаждается. Он стоит напротив, храбрится, с вызовом смотрит, на пламя в чужих глазах огнемётами отвечает, но Чонгук всё знает. Юнги уже дал слабину, уже теряется, с сомнением отвечает, в своих словах путается — Чонгук напирает, в себя прийти не позволяет. Он взглядом его ласкает, по линии подбородка, выше по губам им проводит, задерживается, на дне своих глаз, насколько сильно его хочет, показывает. Юнги это видит, он каждый взмах ресниц читает, от его силы, напора, желания чуть ли рассудок не теряет. — Звучит, как угроза, — с трудом отвечает. — У меня сил тебе угрожать не хватит, — еще раз взглядом губы лизнув, удаляется. Всю ночь Юнги глаз не смыкает, его голос, обволакивающий, в своей голове слушает, как зачарованный, пятиминутный разговор в мыслях проигрывает. Юнги получает кресло, его все поздравляют, большое будущее пророчат, присылают письма, кто подарки, некоторые очень дорогие — все хотят иметь «своего» человека в таком важном управлении. Юнги сидит в кабинете, в мобильный уставившись, «неужели не поздравит?» думает, даже злиться на себя после бессонной ночи сил не находит. Ему охрана коробку после проверки вносит, в угол к другим подаркам тащит, а Юнги, на упаковке его инициалы увидев, ждет, когда все выйдут, и бежит распаковывать. На дне коробки на подушке из синего бархата красное, как кровь, яблоко лежит, переливается. Юнги достает визитку, к глазам подносит, зачитывается. «Ты умен и силен, мой мальчик. Это кресло твое заслуженно, но оно тебе ничего, кроме головной боли и рек крови, такой же алой, как это яблоко, не даст. Приезжай ко мне, красное только в моём саду на деревьях видеть будешь». Юнги подносит яблоко к губам, надкусывает, сок на лицо брызгает. Он жуёт сочную мякоть, от чего она привкусом железа отдаёт, не понимает. Чонгук говорит намеками, и Юнги каждый понимает, с каждым его словом всё больше в себе и в своих целях сомневается. Юнги стоит на мосту, облокотившись о перила, в зеркальную гладь всматривается, по тому, как вода резко почернела, то, что он не один, понимает. — Они не борются со мной, они создают видимость, а ты хочешь бороться, ты им видимость создавать мешаешь. Отступи, не напирай, не лезь в отчеты, которые тебе не дают. Потерять веру страшнее, чем просто проиграть, — он стоит рядом так близко, что Юнги запах его парфюма чувствует, веки прикрыв, полной грудью вдыхает. — Ты меня боишься, угрозу видишь, — старается звучать твердо Юнги. — Я за тебя боюсь, тебе угрозу вижу. — Мне не о чем разговаривать с тем, кто сядет пожизненно, — отмахивается от странного, выбивающего его из колеи разговора Мин и делает шаг в сторону. Чонгук его за локоть хватает и резко на себя тянет: — На этот город чума надвигается, всех сметет. Потом его дотла сжечь придется, чтобы заразу окончательно уничтожить. Не должен этот пепел на твои волосы цвета ночи ложиться. — Имя чуме этой Чон Чонгук, — зло выплевывает слова ему в лицо Юнги. — В моем пруду лебедь поселился, белый, величественный, берегу его, как зеницу ока, знаю, что тебе показывать буду, — резко тон меняет, с нескрываемой нежностью смотрит. — Я не приду, — растерявшись, бурчит Мин. — Папка д-12. Я буду ждать, — отпускает его Чонгук и в ночи скрывается. Юнги знает, что это за папка, так же знает, что ее никогда не посмотрит. Не полагается. Он все равно шефу звонит, запрос посылает, как и в прошлый раз, ответ «нет» получает. Юнги бесится, что полномочий не хватает, сидит на выступлении губернатора, половину речи прослушивает, все о себе и о своих целях думает. Он так долго к этому шел, все с «белой чумой» бороться планировал, тысячи жизней спасти хотел, а сейчас он полностью из сомнений состоит. Он дал своей цели человеческое лицо, сделал Чон Чонгука ядром этой болезни, а доступа ко всем файлам получить не может, от любопытства, что же в этой папке д-12, сгорает. Очередной запрос — очередной отказ, и Юнги на воровство идет, плевать, что может работы лишиться. Он удостоверение шефа после совещания ворует и в хранилище от его имени папку требует. — Я связан по рукам и ногам, я беспомощен, как никогда в жизни, ведь тяжело идти войной на того, кто мне очень дорог, — Чонгук волосы назад пятерней зачесывает, через бокал на зал смотрит. — Ты слишком многое на себя берёшь, — хмурится Юнги и с подноса мимо проходящего официанта стакан воды берет. — Ты — зло, кто-то должен тебя остановить, наказать. — Может, я и зло, но и мне можно шанс дать, тем более я уже наказан, я тебя встретил, в пучины ада свергнут. — Я думал, ты оттуда, — хмыкает Юнги. — Да, но не всегда хочется обратно домой, — усмехается Чонгук. — Хотя, я даже туда захочу, только если ты со мной будешь. Минут пять проходит в тишине, Юнги рядом с ним дышать учится, Чонгук зал осматривает, снисходительно подошедшим улыбается. — Нет смысла бороться за тех, кто не борется. Нет смысла умирать за тех, кто продается, — говорит Чонгук и, ещё раз окинув его взглядом, уходит.

***

Юнги скидывает со стола бумаги, отчеты, отшвыривает в сторону планшет и падает в кресло. Зацепок ноль, всё, ещё до того, как до него доходит, тщательно подчищают. Он, как марионетка в руках прислужников власти или Демона, делает только то, что ему приказывают, получает в руки только то, что ему полагается. Он идет с Чонгуком на лобовое столкновение, и он умереть за свою страну готов, но умирать ради тех, кто взятки берет и очередное дело сворачивает — он не будет. Убивать ради них, это пусть и странное, окунающее его в грех с головой чувство — он тоже больше не будет. Они не жертвуют покоем и домами, Юнги не жертвует чувствами. В конце концов, он надкусил яблоко, попробовал запретный плод и ему понравилось. Слишком сладко, чтобы отказаться. С него достаточно ставить во главе приоритетов кого угодно, но не себя. Больше никаких сомнений. Юнги сидит за рулем своего БМВ, свет фар ночь рассекает, из магнитофона, как и всегда, Лана напевает, он тексту песни усмехается, о ком именно она поёт, прекрасно знает. «He's got the fire and he walks with it», — Юнги молча соглашается, ждет, пока ворота открываются, во двор особняка сворачивает. Дворецкий провожает Юнги в гостиную и, поклонившись хозяину, удаляется. Чонгук оставляет сигару в пепельнице и, поднявшись на ноги, идет к застывшему на пороге парню. — Я тебя ждал. — Покажи мне свой сад, — выпаливает Юнги, глазами по пуговицам на его рубашке бегает. — Покажи мне яблоки цвета крови, лебедя в пруду, угости вином, докажи, что у тебя есть то, чего нет у них. — Я покажу тебе всё, но сперва моё сердце, — Чонгук подходит ближе, протягивает руку, прикладывает ладонь к груди Юнги поверх рубашки и надавливает. — У меня, оказывается, оно есть, и оно в твоей груди хранится. Значит, я могу стать лучше, могу измениться. Ради тебя. В папке «д-12» было только одно предложение: «Когда сомневаешься, положись на чувства».