Lovaine

Падать было больно. Вставать с треснутого после падения асфальта — ещё больнее. Всё равно это всё было терпимее, чем когда ему отрубили крылья. Тупыми топорами. Юнги уверен, братья постарались. Он всё ещё не понимает, почему люди думают об ангелах, как о прекрасных и светлых существах, когда как его братья точно просили исполнителя не точить топор для наказания падшего. Ангелы лживые, завистливые, самодовольные существа, не все, конечно, но большинство. Им просто везёт, что придуманный в начале времён невинный имидж всё ещё держится, ну или люди не прогрессируют и все такие же глупые, что в это верят. Сейчас Юнги точно намного больнее, чем в предыдущие разы. Лучше бы ему опять причиняли физическую боль, чем терпеть эту собирающуюся в клубок в груди, от которой ни обезболивающие, ни время не помогут. Он залетает в церковь и, обрадовавшись, что исповедальня пуста, сразу же занимает её. — Святой отец, я согрешил, — отдышавшись, начинает тараторить парень. — Я опять согрешил. Я снова пал, и ниже больше некуда. — Не нужно торопиться, сын мой, у нас достаточно времени, — просит мужчина за ширмой. — Это моя первая исповедь, — выдыхает Юнги. — И последняя. У меня мало времени, он идёт за мной по пятам, я могу не успеть. — Это дом божий, никто не смеет прервать тебя, — успокаивает его священник. — Он смеет, — горько улыбается Юнги. — Я убил его брата, — нервно мнет пальцы, подбирает слова. — Я вонзил кинжал ему в сердце, сделал всё по правилам, убедился, что он испустил последний дух, и только потом сбежал. Священник молчит, Юнги понимает его шок и продолжает: — Мне надо начать с начала, надо освободить душу, пока он не вошел в эти двери и не забрал её, — облизывает пересохшие губы. — Они сбросили меня на землю год назад, — борется с обидой, разъедающей глаза. — Они окрестили меня падшим, приговорили к вечной ссылке. Я помню то утро. Никогда не забуду. Они выволокли меня на эшафот и зачитали приговор: отрезать крылья, лишить силы, выслать на землю и оставить человеком. Мне не было больно, когда рубили крылья, не переживайте. Хотя вру, было, — мне казалось, это длилось вечность, и я даже отключился от боли. Самое смешное, что падшим я стал для них год назад, хотя настоящий грех совершил сегодня утром. — Я не понимаю тебя, сын мой… — Я ангел. Был. Сейчас я человек, такой же, как и вы, святой отец. Так вот, — вслушивается в шум снаружи Юнги. — Мне надо успеть. Они сказали, что я могу вернуться, если пролью кровь нижних, и не просто любого демона, а того, кто по крови имеет отношение к Сатане. Простите, что упоминаю его имя в храме божьем, — делает паузу. — Я мог бы пролить их кровь даже будучи человеком, у меня достаточно знаний, а сил… в тех обстоятельствах, в которых я прожил, силы мне не нужны были. Вы слушаете меня? — запинается. — Слушаю. — Вы думаете, я несу бред, так вот продолжайте так думать, это неважно, просто дайте мне освободиться, излить душу, пока он на куски ее не разорвал. — Продолжай, сын мой. — Я сразу же пошёл к ним, втерся в доверие. Я смог, я всю проверку прошел, — восклицает парень. — А потом… — молчит, ждёт, когда ком в горле рассосётся. — Я спал с ним. Я спал с тем, кто был мне отвратителен, чтобы быть ближе к другому. Я видел его за год раз пять, и то два раза издалека, но, святой отец, меня убивали столько раз, а по-настоящему я умирал только в те пять раз, когда видел его. Я терпел младшего, чтобы быть ближе к старшему. Я представлял его… Простите, — осекается. — Так вот я бы мог пролить кровь приближённого и кровного родственника ещё столько месяцев назад, но я не хотел домой, я и сейчас не хочу, ведь иначе сразу бы вызвал своих братьев, принес бы новую присягу отцу, а я вместо этого прибежал сюда, — усмехается. — Его кровь на моей рубашке, на ладони все еще отпечаток ножа, а я сижу тут с вами, потому что убил я не для того, чтобы вернуть крылья и вернуться на небеса. Я убил, чтобы защитить другого, — истерично смеётся. — Простите, но это звучит дико — падший ангел, защищающий сатану. Он мне точно не поверит, — обречённо добавляет. — Я бы не поверил. В конце концов, он сам может себя защитить, а я глупый, безответно влюбленный, который испугался за него. Жаль, что моя семья не понимает, что такое любовь, думает, что она приходит по заказу, мол, полюбить того, с кем воюешь — нереально. Ещё как реально! Я влюбился не просто во врага, я влюбился в Сатану, и я ничего с этим поделать не могу. Он здесь, — задерживает дыхание и подскакивает на ноги Юнги. — Я чувствую его. Вы видите, как сгущается мрак? Святой отец? В ответ тишина. Юнги проводит пальцами по ширме и понимает, что за ней уже пусто. Он чувствует, как шевелятся волосы на затылке, а по спине сползает холодный липкий пот. Юнги запутался сам в себе, не понимает: то ли это страх, сейчас его грудь железным обручем сдавливающий, или предвкушение встречи с тем, с кем этот раз будет шестым. Юнги тянется к ручке дверцы, но смелости её повернуть не хватает. За него это делают с той стороны, парня, грубо схватив за локоть, выволакивают из кабинки и швыряют под ноги того, чьё присутствие температуру в церкви до минусовой понизило. — Моё очаровательное, но глупое дитя, — слышит Юнги хрипловатый голос над головой, так и не смея поднять ни взгляд с пола, ни себя. — Почему ты не убежал к своим? Почему закрыл себя в этом отвратительном месте, которое тебя от меня не защитит? — кривит рот Сатана, осматривая интерьер церкви. — Я не хотел бежать, — Юнги всё же поднимает глаза и смотрит на него снизу вверх. Чонгук — так зовут его смертные — выглядит роскошно в чёрном, идеально сшитом костюме и темно-серой рубашке. Его иссиня-черные волосы зачесаны назад, на среднем пальце поблескивает перстень, который якобы он получил от их общего отца до своего изгнания. Юнги вспоминает тот вечер, когда впервые увидел Люцифера, и на миг забывает о страхе и ожидающем его печальном будущем. Он отдается на пару мгновений тем самым чувствам, которые наполнили его в их самую первую встречу и так остались в нём жить по сей день. Сатана его не заметил тогда — у Юнги навеки его образ на сетчатке выжегся. — Надо было бежать, — подходит ближе и проводит ладонью по белоснежным волосам Чонгук. — Теперь мне придётся вырвать твоё сердце, ведь ты убил моего брата. Зачем? Чтобы вернуться домой? Неужели твои крылья стоили этого? — Я сделал это не ради того, чтобы вернуться домой, — пытается встать на ноги Юнги, но падает на живот, подкошенный острой болью. — Я не разрешал вставать, — слышит он его голос и продолжает обнимать себя, стараясь не отключиться. Был бы Юнги ангелом, этот удар бы на ногах перенес, но люди существа слабые, и сейчас Юнги кажется, что его кости разом в нескольких местах сломались. — Я не интересовался тобой и твоим прошлым до сегодняшнего дня, — цокает языком Чонгук. — Думал, мой брат достаточно умен, чтобы, учитывая его положение, быть осведомленным о том, кого трахает, — Юнги видит его обувь прямо перед глазами, опираясь о руки, вновь делает попытку подняться. В этот раз его действия не пресекают, и парень кое-как становится на ноги и впервые за последние несколько минут оглядывает зал. По обе стороны прохода стоят прислужники Сатаны, сам он изучает падшего ангела пронзительным взглядом, от которого у Юнги кожа по швам расходится, самое потайное обнажает. Юнги ненароком бросает взгляд на стену справа и видит, как догорающие свечи отбрасывают на неё причудливые тени. Внезапно на стене появляется только одна, доходящая до самого потолка тень, у которой отчетливо видны рога и хвост. Юнги чувствует, как леденеет кровь в жилах, и, шумно сглотнув, убирает взгляд от стены. — Мой брат заплатил жизнью за свою неосторожность, но на то и есть старшие, чтобы подчищать за ними, чтобы мстить, — Чонгук протягивает руку и поглаживает щеку парня. — Всегда хотел прикоснуться, — он ещё ближе, у Юнги колени от неожиданной близости подкашиваются, он отчаянно борется с желанием к нему потянуться, за него уцепиться, лишь бы на ногах устоять. — Нежнее, чем я себе представлял, — щеку горячим дыханием обжигает, Юнги неосознанно о его ладонь трётся. — Котёнок, — говорит с нежностью, Юнги точно её различает. — Так вот я выяснил, что ты из падших. Узнай я это раньше, ты бы близко к моей семье не подошел, ведь вы настолько глупы и амбициозны, что всерьёз думаете, что, убив кого-то из моих, спокойно вернётесь на небеса и счастливо заживёте, — громко смеётся сатана, и его слуги ему вторят. — Такое вообще когда-то было? — легонько губами его губ касается. — Вкуснее, чем я представлял, — свои губы облизывает. — Я столько времени существую, так вот ни разу падший ещё не вернулся наверх. Последний случай был пару веков назад, но я сожрал того, кто, лишив меня сестры, пытался вернуться к своему Богу, — в его глазах на миг тьма сгущается, Юнги свои, испугавшись, закрывает. — Дитя моё, — он взглядом изучает тонкие черты лица, наслаждается чужой растерянностью, упивается запахом страха. Чонгук видел его пять раз, два из них издалека. Один раз слышал его смех. Один раз почувствовал запах. 879 раз о нём думал. До последних суток. За последние сутки переплюнул эту цифру за год. Сам себе что-то про него выяснять, ближе подходить запретил. Там, где брат появлялся, не показывался, нарочно все пять раз первым уходил, запрещал себе даже мысли о том, что человек его так зацепил. Чонгук узнал, что он падший ангел, и отошёл в сторону. Сразу понял, что он беду принесет, чувствовал, но занял выжидающую позицию. Рассекретил планы брата, узнал о покушении и дал Юнги свободу действий. Сам ему дорогу очистил, охрану увел, но все равно спрашивает, ответ из его уст слышать хочет. — За что ты убил его? Притом так цинично: в его же постели его же оружием. — По-другому он бы не умер. — За что? — Ты мне не поверишь, — Юнги губы облизывает, нервно подол футболки мнет. — Не поверю, — усмехается Сатана. — За что тебя изгнали из дома? — напирает. — Я не скажу. — И умрешь. Юнги молчит. — Уважаю твоё решение, — Юнги видит, как загораются озорные огоньки на дне чужих глаз. — За то, что ты убил моего брата, ты приговариваешься к смерти, как человек, — Юнги не успевает опомниться, как Чонгук выхватывает протянутый ему своим помощником кинжал и вонзает его в грудь охнувшего парня. Он притягивает Юнги к себе, глубже проталкивает лезвие, чувствует, как по пальцам, сжавшим рукоятку, стекает вниз кровь и шепчет на ухо: — Скажи. — За любовь, — хрипит Юнги, из последних сил цепляясь за его плечи, пытаясь урвать хоть какую-то близость, прежде чем навеки глаза закроет. — Меня изгнали за то, что я полюбил Сатану, — прикрывает веки и, испуская последний вздох, чувствует его губы на своих. — Именно поэтому ты больше никогда не будешь ни ангелом, ни человеком — этим двум видам её силу не понять, в неё не поверить, — обнимает повисшее в его руках окровавленное тело Чонгук. — В следующей жизни ты Демон, Мин Юнги. Мой самый любимый, — вдыхает в него новую жизнь Люцифер и крепче прижимает к себе.