21 марта 2014 г.
В пробирающем воздухе больницы крепко-накрепко застыли три запаха: не так давно вскрытых ампул, извечной хлорки из вёдер сердитых санитарок и грязных, несменных носков пациентов. Пациенты слонялись из одного угла в другой, остервенело разглядывая каждого прохожего, до которого не могли добраться. Кто-то же — спокойно опирался на оконные решётки и, впиваясь обстриженными чуть ли не под самый корень ногтями в железные прутья, читал вслух стихи Тютчева, про весеннюю грозу — хоть на улице и был далеко не май, да и само природное явление с неба решило задержаться, одаривая жителей тёплой бездождливой порой. Стул невинно поскрипывал от покачиваний человека, вальяжно расположившегося в нём. Полина с любопытством оглядывала все картины, висящие в кабинете, и царапала длинным, выкрашенным в голубой цвет ногтем по сколу на деревянном столе. По России она не особо-то и скучала — за три года чужой менталитет начинал проникать под кожу, оставляя свои привычки в структуре ДНК. Невольно, скорее, по привычке, блондинка сложила ноги и наблюдала, как высокий статный мужчина, распыливший на себя чересчур много резкого парфюма, опирался на подоконник и недовольно отковыривал краску из оконной рамы. — Я против, — резко на выдохе произнёс он, и кусок пластика упал на пол. — Это не санаторий. — Так и она не отдыхать тут планирует, — парировала в ответ Гагарина, понимая, что даже с американцами было бы намного проще договориться. Из-под рамы поддувало: худощавые щели пропускали вялые порыва ветра, неохотно бьющиеся об стёкла. По-хорошему, пора было бы уже давным-давно сменить эти исцарапанные окна, напоминавшие всем своим видом времена советского союза, но бюджет больницы был слишком скромен для таких значимых перемен и приходилось довольствоваться тем, что, собственно, имелось. — Серёж, ну её не надо прям оформлять-оформлять, — заметив всё то же блёклое выражение лица, произнесла Полина и положила руки, сцепив их в замок, на колени. — Заводить, допустим, карточку, делать отчёты, — она внезапно замолчала, осмысляя произнесённую фразу, — ну, или чего вы там, доктора в России, делаете — это всё не нужно. Зачем тратить своё время на такую чепуху? Лучше с сыном дома повозишься лишний раз. — Не понял, — на небритом лице ещё большее удивление: казалось, подобная просьба только накаляла и так сполна накалённую ситуацию. — Каким образом я тогда должен её класть? — Берёшь, находишь палату и кладёшь. Просто без всякой бумажной волокиты. Тебе же лучше. И вообще, чего я должна учить тебя твоей же работе? Стрелки часов, таких глупых для кабинета главного врача, невольно сдвинулись, остановившись в противоположных друг от друга направлениях. Сергей бросил взгляд на собственные лакированные туфли, вычищенные чуть ли не до своего первоначального магазинного состояния, и провёл ладонью по переносице. Наверное, стоило бы давным-давно взять отпуск, дней так на сорок минимум, и укатить куда-нибудь в Европу, откуда можно было бы без проблем наслаждаться видами различных накренённых башен и писающих мальчиков, однако что-то, так противно зудящее за пазухой, невыносимо заставляло привыкать к этому извечному дню сурка. — Полина, у меня здесь люди, которым Путин за завтраком рассказывает о дырах в пространстве, — мужчина подошёл ближе к столу и расположился в своём кресле — уже столь нелюбимом и надоевшем, с ободранной спинкой и нерегулируемой высотой. — Ну найди пустую палату без этих товарищей-вояк, — не совсем понимая, в чём заключалась сложность, Гагарина всё так же — настойчиво и беспринципно — твердила об одном и том же. — Есть же платные места. Ты всё-таки главврач, а не рядовой санитар, что за допрос? В руках Лазарев крутил найденный лист бумаги и всё с тем же недоверием качал головой в знак неодобрения. Подозрения накапливались, но рьяно спорить и выяснять все подробности не только не хватало времени, но и было даже несколько лень. С этой дамой он был знаком слишком давно, буквально со школьной скамьи, и если ей что-то когда-то надо было, то рано или поздно она всё равно это получала. Пусть даже и успев вынести всем подряд мозг. — Сколько по времени надо? — и неохотный взмах рукой как знак собственного поражения в этой словесной баталии. — Приведёшь её в человеческое состояние, и мы будем довольны, — лицо Полины, которая понимала, что всё-таки добилась своего, расплылось в улыбке. — Она больше на амёбу сейчас похожа — лежит и пялится в потолок. Будто будущее там видит своё. — Из-за тебя и твоей Темниковой я скоро потеряю работу. Сначала вам нужны лекарства, без которых кто-то там не выживет. Затем вы просите оставить у меня своих знакомых. Когда тогда вы… Даже не дослушав окончание фразы, девушка демонстративно поднялась со стула и открыла дверь, которая случайно распахнулась сразу на всю — ударившись ручкой об поверхность, где уже остался след небольшой вмятины. Напротив кабинета, упираясь затылком в жёсткую стену, сидела Лена и едва ли не засыпала. Нарушенный ритм жизни начинал понемногу добивать вымотанный организм — хотелось простой людской тишины, пусть даже монотонной: чтобы не было никаких ночных клубов с заплывшими мордами, жадно требующих крови; чтобы можно было прийти домой и спокойно посмотреть один из накопившихся фильмов, поедая очередную фастфудную гадость; чтобы человек, лежащий по правую руку, смотрел в твои глаза без этой блядской боли и нескрываемого сожаления. Но в действительности всё было совсем по-другому, и, как бы Темникова не пыталась разрешить ситуацию, с каждым днём становилось всё хуже и хуже. Рядом, на той же железной скамейке, так нелепо занимающей добрую половину узкого коридора, расположилась Оля — она, опираясь локтями на колени, медленно перебирала в руках найденную в машине Гагариной шерстяную нитку, постоянно накручивая её себе на пальцы. Нитка туго стягивала кожу, оставляя красные следы на коже, и Серябкина ответно хмурилась, но всё же продолжала тянуть за конца. Продолжала тянуть до тех пор, пока Лена, окончательно не вытерпев, буквально не выдернула эту злосчастную нитку из её рук. — Отвези меня домой, — безэмоционально произнесла Оля и тяжело выдохнула. Темникова молчала дальше, так по-глупому пялясь в облупленную раскрытую дверь. Казалось, краска с поверхности вот-вот начнёт осыпаться подобно хвое на новогодней ели. В проходе застыли две фигуры: Полина, одним взглядом дающая понять, что всё под её контролем и переживать не стоит, и Лазарев, с тем же недовольным выражением лица, бурно обсуждающий что-то по телефону. — Не знаю, зачем вам это надо, когда можно обратиться просто к платному специалисту, который всё расскажет, покажет, объяснит и жизнь заиграет новыми красками, — мужчина положил телефон в белоснежный карман и посмотрел на Серябкину, в покрасневших глазах которой читалось недоумение. — Только из-за тебя, Полина. Через главный вход в само отделение никто не впустит. Каждый раз придётся связываться со мной, но я крайне против всего этого. — И когда я могу приходить? — Лена поднялась со скамейки и попыталась размять затёкшую от неудобной позы спину. — Желательно тогда, когда тихий час. Мы пациентам как раз к этому времени вкалываем дозу побольше, они не выходят. Собственно, всё, — Сергей кивнул в сторону и, спрятав ладони там же, где минутой ранее скрылся мобильный, направился к лестнице, ведущей к верхним этажам. — Недели две максимум. Затем будете сами лечиться. Лестница, похожая больше на не прекращаемый путь к самой высокой точке города, словно и не думала заканчиваться: вечные повороты, пыльные перила и облезлый бетон. Каблуки Полины звонко стучали по грубой поверхности, из-за чего яркий звук тут же витал в воздухе, смешиваясь всё с теми же запахами вскрытых ампул, извечной хлорки из вёдер сердитых санитарок, грязных носков пациентов и парфюма Лазарева. — Лена, пожалуйста, — в предплечье Темниковой впились чужие ногти, и Оля внезапно остановилась прямо около входа в отделение. Неловкие петляющие коридоры. Неловкие секунды безмолвия. Неловкие оглядывания по сторонам. Лена знала одно: из всех паршивых вариантов этот, который пришлось так стремительно выбрать, оказался самым паршивым. Хуже него, пожалуй, оставался только последний — сделать то, что эти суки, для которых чужая кровь была лишь крошечными пятнами на и так запятнанной репутации, просили ещё неделю назад. Жаль, что если в безопасности первого она была ещё хоть как-то уверена (хоть и, откровенно говоря, не на все сто процентов), то последний же абсолютно не внушал доверия. — Прости, — единственное, что удалось произнести в ответ: и в это одно слово Лена вложила действительно всё своё сожаление, которое блядским чувством начинало вклиниваться в каждый чёртов атом тела. А в глазах Оли — разочарование.***
03 апреля 2014 г.
Тепло. Лена вдыхала сигаретный дым и, задерживая на несколько секунд дыхание, выпускала его тонкой струёй в прогревающийся воздух. Весна медленно, но всё же наступала: на стройных берёзах Подмосковья почки надувались в плотные шарики, от чего около больницы витал аромат чего-то нового и свежего. Окурок полетел в мусорку, и Темникова, прищурившись, осмотрела трёхэтажное здание: из-под слоёв не так давно нанесённой белой краски выглядывала старая, бежевого цвета; во дворе кто-то лениво подметал асфальт, больше поднимая накопившуюся пыль вверх; пациенты что-то рьяно обсуждали между собой и пытались навязать свою точку зрения друг другу. На экране мобильного повторно загорелось сообщение: «Открыто». Заходить через задний двор, по сути, было разрешено только работникам больницы и, соответственно, больным, которые плотной компанией шатались вдоль выстроенного ограждения с колкой проволокой на верху. Лазарев сразу объяснил, что в отделение Лена сможет попасть только через этот, не каждому известный путь — и никак иначе. Главный вход не был закрыт, но максимум, что там удалось бы сделать, — это связаться по старому хрипящему телефону и попросить необходимого человека появиться в переполненном холле помещения. — Привет, — Темникова плавно приоткрыла дверь, аккуратно заглядывая внутрь. — Привет. Дверь не закрывай, — Оля сидела на подоконнике и через стекло, скрытое под тугой решёткой, рассматривала происходящее на улице. — Не разрешают. Прямо около центрального входа стояла толпа из больных, выряженных в типичную местную одежду, а рядом с ними — худощавый человек в очках, внимательно следящий за каждым своим подопечным. Похоже, только-только закончилась очередная прогулка и всех этих нелепо бродящих по ограниченному периметру скитальцев пытались более-менее организованно провести обратно, в главный корпус больницы. Один из чудаков, протестуя, снял собственную куртку, положил её на асфальт, постепенно прогревающийся от тёплых весенних лучей солнца, и опустился прямо на чёрную ткань. Однако санитара это не особо и волновало: ведь ничего ужасного этот чудак не творил, а если так, то зачем, собственно, его и отвлекать? — Как у тебя тут дела? — Лена всё равно закрыла дверь и поставила белый пакет на пол, около кровати. — Стабильно. Хочется крепко спать, много есть и долго обнимать тебя. Вернее, не так, — Серябкина, опустив ноги, слезла с подоконника. — Хочется долго обнимать тебя, крепко спать и много есть, — она грузно завалилась на кровать, пружины которой невольно скрипнули из-за такого резкого действия, и, улыбаясь, капризно добавила: — Я болею, а желания больных должны исполняться. — И поэтому я принесла тебе нормальной еды, чтобы наконец-то могла нормально поесть, — по очереди из шуршащего пакета на постель полетело всё его содержимое. — Правда, не уверена, что тебе вообще можно что-либо приносить, поэтому у тебя есть несколько часов, чтобы уничтожить это при мне. С последнего раза, когда ей удалось побывать в палате, кардинально изменились лишь две вещи: погода и самочувствие Оли. Темникова специально не приезжала в больницу слишком часто, зная, что за ней вполне могли следить те, кому это было особенно интересно — а такие действительно были. Бои, которых в конце марта оказалось совсем мало, выматывали по полной, словно выпивали из сосудов всю оставшуюся энергию — настолько, что Лена зачастую засыпала прямо в такси до дома. Сегодня в небольшой палате было светло: солнце медленно подходило к линии горизонта, и грязное стекло окна пропускало ярко-оранжевые лучи, окрашивая помещение в соответствующий цвет. Две кровати, одинаково прогибаясь в матрасе, стояли друг напротив друга, и на одной из таких кроватей Оля, закинув ноги прямо на собственную подушку, довольно раскрывала принесённую шоколадку. Остальное съедобное добро она лишь сгребала в одну-единственную кучу около стенки и довольно рассматривала этикетку каждого продукта. — Хочешь историю? — Серябкина окончательно сняла прилипшую фольгу и отправила в рот первую дольку. — Сегодня познакомилась в мастерской со своей соседкой, которая живёт через стенку. Её муж сюда положил. Она мне весь день пыталась объяснить, что у неё мало каких-то там половин и что она всё время слышит звуки поцелуев. Сжав обеими ладонями пакет, Лена положила его на тумбу и прямо в уличной одежде опустилась на не заправленную постель, зная, что в большинстве медицинских помещений это строго-настрого запрещено. — Но, знаешь, в целом с ней иногда можно даже поговорить — особенно когда она не смеётся от каждого моего слова, — приподнявшись, Оля распустила волосы и положила собственную голову прямо на колени Темниковой, предлагая ей новую дольку. — Ну, в крайнем случае медбрат ей что-то колет, и она засыпает на весь день. — С такими друзьями ты, похоже, не особо-то и захочешь отсюда уезжать, — аккуратно Лена разъединила мягкие пряди и провела ладонью по голове. — Определённо, — довольно раздалась фраза. — Ты нашла квартиру? Что Ирма? — Квартиру нашла поблизости, — Лена опёрлась спиной на стену и перевела взгляд на собственную куртку, скинутую на соседнюю кровать. — Польских молчит. Я ещё в понедельник съездила за графиком на следующий месяц, и он, на удивление, оказался почти пустой: один бой — и это соревнования для присуждения процента. Вроде стоило бы радоваться, но что-то меня напрягает подобное. — Мой график видела? — Нет. Ты не вернёшься в это дерьмо, — чётко произнесла Темникова, теперь уже вчитываясь в мелко напечатанные буквы на лежащем рядом тетропаке. — Сок будешь? На улице поднялся неожиданный гул, сопровождаемый неизвестно откуда взявшихся на территории собак, и голуби плотной стеной пролетели мимо окна. — Лена, это мои проблемы. Не твои. Не пытайся их решить самостоятельно, — Оля отложила шоколадку и схватила своего единственного за столь продолжительное время гостя за запястье. — Я прекрасно помню, что именно я ввязалась в эту систему, пусть даже и с промытыми мозгами. Я прекрасно помню, что именно я согласилась на первые бои, которые, получается, даже не отработала, — она медленно провела пальцами по сбитым костяшкам и отпустила чужую руку. — Что в этом случае вообще происходит? — Ты сок будешь? — всё так же спокойно реагировала Лена, стараясь не отвечать на все вопросы, касающиеся этой гнилой организации. — Намеренно игнорируешь меня? — Я тебя не игнорирую. Графика твоего я не видела, и ты туда больше не вернёшься. Тема закрыта. В отделении захлопали двери. Ужин, которого так многие долго ждали, только-только начался, и если бы палата находилась где-то посередине коридора, то любой зевака мог бы без проблем открыть дверь — это считалось здесь нормальным, учитывая разнообразие окружающего контингента. Из соседней стенки разнёсся недовольный возглас, больше похожий на суровую фразу на иностранном языке, и что-то тяжёлое упало на пол. Той самой барышне уже не хотелось рассказывать про половины и поцелуи — ей хотелось кидать все попавшиеся под руку вещи. — Ты такая серьёзная, господи, — Оля зевнула, лекарства всё равно давали о себе знать, и опустила правую руку, позволив ей свиснуть с боковой стороны кровати. — Или всегда такая, когда влюбляешься? — Кто сказал, что я влюблена? — Прям совсем не влюблена ни в кого? — и эта растянувшаяся ухмылка, будто Серябкина сама знала ответ. Все действия Лены говорили об обратном: ладонь всё так же осторожно скользила по каштановым волосам, которые чуть ли не рассыпались в руке, и Оля, подобно найденному на улице котёнку, лишь довольно продолжала пялиться снизу-вверх, замечая в глазах скрываемое смущение. — Что смешного? В жизни обязательно надо в кого-то влюбляться? — Темникова искренне не понимала, что могла сказать такого забавного. — И убери ноги с подушки. — Да нет, — косточки в коленях от резкого сгибания внезапно хрустнули, — необязательно. За стенкой вновь что-то упало, и уже был слышен голос медбрата, который настолько устал от очередных выходок каждого неадекватного пациента, что готов был забрать свои документы из медицинского университета, лишь бы больше никогда не попадать на практику в такое невыносимое место к таким же невыносимым людям. — А мне скажешь, когда ты в кого-то влюбишься? — шоколад остался на губах, и Оля прямо ладонью попыталась убрать следы преступления. — Мы же, выходит… — она на мгновение замялась, подбирая правильное определение для тех отношений, которые выстроились за эти бешенные четыре месяца, — друзья. — Я подумаю, — в ответ лишь слабые, неуверенные два слова и такой же слабый, неуверенный кивок. — Возможно, скажу. — Хорошо только подумай. Ещё один вопрос. Важный, — Серябкина начала вновь одним пальцем проводить по разбитым казанкам, лёгкими прикосновениями обрисовывая грубую покрасневшую кожу. — А друзья спят друг с другом? Лена вытащила сразу две дольки и чуть ли не насильно засунула их в рот лежащей на её бёдрах девушке. Впервые за весь этот чёртов год, стремительно катившийся в самые тартарары, она чувствовала себя спокойно. Пусть это спокойствие и было временным. Спокойной за себя. Спокойной за человека, который столь искренне и неподдельно улыбался — улыбался, скорее, своими карими глазами и чересчур бережно выводил невидимые рисунки на бледной коже запястья.***
03 апреля 2014 г.
В кабинете главного врача разваливающейся психиатрической больницы полумрак смешивался с искусственным неприятным светом двух лампочек, оформленных в нелепую люстру. Лазарев перебирал в руках шариковую ручку и постоянно поглядывал на часы, стрелки которых всё никак не могли перевалить за нужные цифры. В отделении было слишком тихо — всем неугомонными вкололи нужную дозу лекарств, остальные же самостоятельно засыпали под общий храп, гудящий вдоль коридора. Напротив Сергея расположился мужчина в чёрной кожанке, отстукивающий тростью по собственной ноге банальный ритм. — Денег хватит, — на стол полетела мощная стопка в обычном целлофановом пакете. — И зачем она вам нужна-то? — Лазарев провёл пальцем по резинке и вытащил несколько купюр, будто бы проверяя их на оригинальность. — Обычная бабёнка. Тем более уже отходит понемногу. Жила бы спокойно, и всё. — Давай это мы сами спокойно решим, — мужчина провёл рукой по чёрной бороде и наклонился вперёд, всматриваясь в деньги — будто бы и сам не верил в их оригинальность. — Шавка её приходит? — Приходит. Сегодня была, — Сергей, поправив рукава собственного халата, кивнул. — Сидит по полдня с ней. — Держи Серябкину до тех пор, пока я не скажу тебе её выпускать. Незнакомец тяжело поднялся со стула и, без каких-либо лишних слов на прощание, направился к выходу из кабинета — постоянно хромая и опираясь на трость с яркой ручкой. Левая нога словно прогибалась под тяжестью, хоть и мужчина был даже не в теле — высокий и статный, с широкими плечами, одетый в чёрную официальную одежду. Всем своим видом он давал понять, что пришёл сюда обсуждать не истории болезней каждого случайно или даже не случайно попавшего в эту закрытую лечебницу. — А можно поинтересоваться, вы эти… — у Лазарева внезапно начало просыпаться любопытство, — из боёв которые? — Мы не эти. Мы те, кому не слишком нравится всё это семейство. И если ты будешь стоять на нашем пути, то и твоё семейство не понравится. Про сына тебя предупреждали? Ядовитая тишина. И только запахи вскрытых ампул, извечной хлорки из вёдер сердитых санитарок, грязных носков пациентов и парфюма продолжали тянуться вдоль всего здания.