15 сентября 2013 г.
С нескрываемым безразличием во взгляде Серябкина покачивалась на неудобном стуле, спинка которого постоянно накренялась от малейшего прикосновения, и, положив голень левой ноги на бедро правой, рассматривала рифлёную подошву собственных кроссовок. От новой обуви доносился запах плотной сетчатой ткани, и девушка нехотя проводила ногтем по углублениям, в которых понемногу начинала уже скапливаться засохшая грязь начинающейся осенней поры. Листья, сухая земля, мелкий песок — всё смешалось, подобно тем безумным событиям, которые невыносимо приторным коктейлем вклинивались в структуру жизни. — Я обязан отзвониться и всё рассказать, — сидевший напротив мужчина изредка ударял обгрызанным концом шариковой ручки по лакированному столу и перебирал всю ту кипу накопившихся за несколько дней бумаг, в которых фигурировало имя этой нахальной особы, не особо даже вникающей в суть всей ситуации. — Похуй, — ответно произнесла Серябкина без какого-либо смущения и, наконец-то добившись своего, отшвырнула забившийся в подошву крошечный камень в угол ненавистного помещения. — Хоть президенту звони. Номер президента у тебя есть же? — Оля, это уже не первый раз! Мы не можем так часто тебя отмазывать: менты и так косятся на нас и, не стесняясь, выпрашивают суммы в несколько раз больше предыдущих. — И чё? Я сейчас должна истерично заныть, жалуясь тебе и каждому пучеглазому менту на свою тяжёлую несчастную судьбу? — девушка, упираясь руками в деку стола, поменяла ноги местами и продолжила дальше медленно раскачиваться на двух ножках бедного скрипящего стула, который вот-вот готов был рухнуть на пол от таких продолжительных пыток. — Мне всё нравится. Или у моего прекрасного дяди, который забил на меня большой и такой же прекрасный болт, заканчиваются деньги? — стул скрипнул, и она, на мгновение остановившись, посмотрела вниз, будто бы решив проверить устойчивость всего этого старого механизма. — Пусть продаст один из своих блядских борделей. Племянница же важнее каких-то шлюх, да, Тимур? Сам Тимур только недовольно провёл ладонью по густой плотной бороде и вновь опустил голову, вскользь вчитываясь в сплошной текст очередных листов, скопившихся на столе. Вытаскивать эту девку, у которой в этом году окончательно отказали тормоза, ему уже слишком осточертело. С каждым разом она влипала ещё в большее и большее дерьмо, будто бы специально отыскивая самые масштабные неприятности города, и, магнитом притягивая их к себе, ввязывалась в новые безбашенные авантюры. В марте — в этом прекрасном весеннем месяце, когда адекватные люди пытались только улучшить свою жизнь — Серябкиной со своими неизвестно где найденными друзьями на один вечер захотелось зачем-то вытащить всю свободную технику из открытого офиса, расположенного в одном здании с мерзким элитным клубом, где даже днём собирались золотые детишки всей Москвы. Тогда за несколько десятков крупных купюр удалось договориться, чтобы никакого наказания всей этой безмозглой компашке не перепало. Тимур, встретившийся с Олей по просьбе её единственного родственника — дяди, ещё тогда заметил в этих глазах знакомое неестественное безумие, но всё же счёл, что дело это вовсе не его, а сама девушка просто развлекается, пытаясь распылить все деньги, которыми её регулярно снабжали — лишь бы сидела спокойно и не приставала со своими глупыми родственными эмоциями. Уже буквально через два месяца Серябкина начала вести себя ещё неестественнее: сон словно обходил стороной и она, постоянно включая на полную громкость грубую музыку, так жёстко бьющую басами по всем стенам многоэтажки, могла по несколько часов сидеть на балконе и, впиваясь лопатками в стену, наблюдать за пролетающими мимо птицами. В руках Оля держала затёртые плёночные кассеты, найденные в одном из старых ящиков, — кассеты, на которых она так честно улыбалась, сжимая своей крошечной ладонью ладони родителей; кассеты, на которых остались все воспоминания, так моментально растворяющиеся в новых, не совсем здоровых мыслях. Казалось, что весь мир на миг становился похож на струю проточной воды из крана, за которой она постоянно любила наблюдать: одно неловкое движение — и если этого действительно сильно захочется, то всё в один стремительный миг изменится. Подобная ситуация могла растягиваться на несколько дней, пока не появлялись те самые «друзья», которые вспоминали о Серябкиной лишь тогда, когда им слишком нужны были деньги. Эти закадычные друзья без какого-либо приглашения ломились в квартиру и буквально насильно вытаскивали её из дома: а Оля, наивно и вполне искренне, считала, что это и была самая что ни на есть настоящая дружба. Только эти обкуренные ребята, которые не всегда могли даже крепко и уверенно держаться на ногах, хотели совсем другого — им надо было найти человека с окончательно сорванной крышей и глубоким кошельком, чтобы развлечься по полной в новый выходной день, длившийся чуть ли не несколько лет. — Откуда у тебя полиция нашла наркотики? — Тимур пытался вполне демократично разобраться во всём этом дерьме, вот только жаль, что разобраться в нём пытался лишь он один. — В душе не ебу, — и ведь действительно, она и понятия не имела, откуда в карманах оказались те самые прозрачные пакеты с воздушным белоснежным порошком: сознание будто самостоятельно вычеркнуло это скверное воспоминание. И вновь эта реакция. Мужчина наклонил голову на бок, закусил нижнюю губу и неуверенно опёрся на локти, пряча ладони в своей негустой смольной шевелюре. — Как твоё самочувствие? — он начинал беспокоиться, интуитивно понимая, что всё эта ситуация повторяется, только в этот раз по уровню пиздеца преумноженная в несколько раз. — Цвету и пахну, — Оля переключилась на бежевые стены, нелепо усеянные какими-то бумагами о безопасности населения и просто информацией об отделении полиции, которую никто, конечно же, никогда не читал. — Готова делать мир лучше в любой день. В любой час. Она лениво зевнула и, схватив один из листов, лежащих на столе, начала складывать непонятное оригами, схему которого даже толком и не знала — лишь обрывочные остатки воспоминаний всплывали в затуманенном сознании. В помещении было слишком прохладно, и даже джинсовая куртка с утеплёнными рукавами абсолютно не спасала: Серябкина мёрзла, но пальцы непослушно сгибали плотный слой бумаги под неправильным углом. И кто был настолько умён, чтобы додуматься вообще открыть это чёртового окно? — Посиди немного. В коридоре шныряли полицейские, подозрительно разглядывая с ног до головы каждого гражданского, оказавшегося рядом. Тимур как можно аккуратнее прикрыл железную дверь с решёткой и, кивнув охраннику, который так вопросительно посмотрел на него, вытащил мобильный из внутреннего кармана своего вычурного тёмно-синего пиджака. Гудки словно нервный механизм не прекращались почти минуту, но бархатный низкий голос с некой грубостью прервал эту монотонную череду: — Что ещё? — Оля. Наркотики, — кратко высказал всё необходимое Тимур и через приоткрытую дверь наблюдал за тем, как Серябкина недовольно пыталась улечься прямо на стол и, сложив руки вместе, упиралась в собственные предплечья лбом — словно маленький обиженный ребёнок. — Опять? — бархатный голос показался ещё грубее, и тут же последовал тяжёлый выдох. — Опять. Официально — приобретение и хранение. Освидетельствование не установило факт употребления, но выглядит она слишком... активно, скажем так. Что делать? — Тим, мне не до неё. Не вытаскивай в этот раз, — в телефоне, на фоне, кто-то шумел, пирно высказываясь про очередные не совсем законные действия собеседника на другой линии. — Пусть направляют в больницу N, там есть мой знакомый, который подсуетится. Если у девки сносит крышу, то он как раз найдёт ей применение. Может, выбьют все мозги в конце концов. Дядя Оли был слишком важной персоной даже в узких кругах — настолько, что не каждый партнёр или любой другой человек, с которым приходилось иметь дело, знал его истинное имя. Для кого-то он был Андреем, для кого-то Сергеем, и лишь Тимур как его законный представитель в суде имел доступ к почти каждой бумаге, где мелькали эти столь скрываемые от любопытных людских взглядов инициалы. Тимур знал абсолютно всё, что касалось его сферы деятельности: сколько у Главного (ведь именно так его предпочитали называть большинство) объектов недвижимости, где конкретно и с кем он проживает и, самое главное, чем конкретно занимается, а занимался он много чем — список начинался от небольших закутков в не самых лучших районах Москвы, где очередные барыги пытались оставить закладки с не совсем легальной начинкой, и заканчивался элитными публичными домами, где дамочки за приличные суммы были готовы почти к каждой прихоти своих постоянных гостей. Тимур ещё раз посмотрел на охранника, взглядом давая понять, что всё в порядке, и задал новый уточняющий вопрос: — Вы про Фадеева? — Про Фадеева, — мужчина чересчур громко прокашлялся и резко добавил: — И больше не звони мне по пустякам. — Моя помощь нужна? Снова тот хромой товарищ надоедает? Отсудим всё, что надо отсудить. — В этот раз он согласен со своей территорией. Вопрос времени, конечно, но пока всё под контролем, — в мобильном на фоне стало ещё громче — кто-то всё никак не мог уняться, радостно выкрикивая бранные слова. — Сделай так, чтобы Оля не путалась под моими ногами. Будет дерьмово, если ещё про неё узнают и начнут ею шантажировать. Звонок внезапно закончился — так же внезапно, как и начался. Из небольшой комнаты, выделенной за большие деньги для личного разговора с Серябкиной, неприятно сквозило. И действительно, кто вообще мог додуматься открыть окно в такую дрянную погоду? Шквалы ветра пролетали по Москве, сметая всё на своём пути и поднимая пыль и опавшие листья в крошечные, но довольно-таки неприятные ураганы. Люди нелепо прятались внутри зданий, в припаркованных машинах, в ближайших станциях подземки, и от этого казалось, что природа решила наплевать на жителей столицы, будто бы играясь со всем человечеством. — Я не собираюсь вновь жить в психушке, — Оля сразу поняла, о чём пришлось этому хвалённому адвокату разговаривать; и даже поняла не только о чём, но и с кем конкретно. — Мне уже хватило год назад. До сих пор задница болит от уколов. — В этот раз придётся. Либо тебя признают невменяемой и уголовное дело закрывают, либо ты отправляешься за решётку. Надолго. Этот вариант не рассматривается, — Тимур собрал все бумаги, разложенные на столе, и, всмотревшись в кривое оригами, которое должно было быть похоже на кота, лишь неодобрительно покачал головой. — Ты же знаешь, что многие из тех, кто там сидит, знакомы с делами твоего дяди. Сейчас мы можем договориться. Как только ты попадёшь внутрь — останешься одна. Возможно, лучшим в этом случае было бы и вовсе промолчать и только следовать инструкциям, которые были заранее обговорены, но в отличие от своего босса у Тимура осталось хоть какое-то жалкое подобие совести, и он не мог просто пустить всё на самотёк. Не мог смотреть на все эти резкие, обрывочные действия. С Олей что-то происходило — то, что уже действительно было год назад и закончилось не совсем правильно, хоть и, к его счастью, вообще закончилось. Пусть и в больнице. Серябкина поднялась с надоевшего стула и отодвинула его прямо ногой. — Делай, что хочешь. Мне похер. И в голосе действительно то самое, как и во взгляде, нескрываемое безразличие: жизнь и так уже шла не по тем правилам, которые она давным-давно себе придумала. Проблемой больше, проблемой меньше. — Вообще похер.***
5 ноября 2013 г.
В ночной стремительной езде по опустевшей трассе есть что-то успокаивающее. Даже тогда, когда ты не за рулём. Рутинные дни растворяются в глубокой темноте, разбавляясь приглушённо-жёлтым светом фонарей, и забываются из-за наступающих эмоций некой безмятежности и безгласной тишины. Оля пристально всматривалась в окна высоток, выстроившихся в один-единственный ровный ряд вдоль дороги, и покачивала головой в такт музыке, едва льющейся из колонок машины. Слишком тихо. Серябкиной хотелось в жизни чего-то взрывного, что мгновенно оставило бы поток новых воспоминаний в памяти. То, от чего сердце начинает суетливо бить изнутри по рёбрам, а мышцы твердеют от не снимаемого напряжения. Но на деле всё было абсолютно наоборот, и, что самое паршивое, с этим приходилось мириться дальше. — Закрой окно. Простынешь. Холодно. За рулём Фадеев выглядел чересчур важно, с таким размеренным довольным взглядом. Автомобиль покорно следовал каждому движению и плавно растекался по не так давно выложенной дороге, собирая шинами накопившую за весь дождливый вечер влагу с тёмного мокрого асфальта. Руль, прокручиваясь в руках, издавал тихое посипывание, вклиниваясь в созданную атмосферу своими непривычными звуками. — Куда мы едем? — недоверчиво задала вопрос Оля и всё же оставила небольшой зазор, из которого в прогретый салон плавно задувал прохладный ночной воздух. — Туда, где тебе понравится, — всё так же тихо произнёс мужчина и тут же съехал с трассы, медленно спускаясь по слишком крутому для Москвы повороту. Трёхэтажное здание. Столь непримечательное, с кривой пожарной лестницей и грязными дверьми, на которых висели таблички, запрещающие вход, а около этих дверей, подобно гордым сфинксам, стояли два напыщенных парня — слишком похожие друг на друга, даже в плане одежды: чёрная куртка из плотной тугой ткани, такие же чёрные штаны с громоздкими бляшками на ремнях, лакированные туфли. Казалось бы, ничего особенного, однако задача их была не просто неподвижно стоять и неохотно наблюдать за каждым проходящим, а проверять всех тех, кто так рьяно пытался попасть в этот клуб, сразу отсеивая весь неподходящий контингент. Фадеев утвердительно кивнул одному из этих гордых аполлонов, тем самым подтвердив, что Оля — это тот человек, которому здесь можно было находиться, и, прошёл внутрь, аккуратно придерживая тяжёлую дверь. В ноздри Серябкиной сразу же ударил неприятный запах дешёвого алкоголя, которым, как правило, могло вонять либо в низкосортных заведениях, либо в общажных комнатах приезжих первокурсников, которые были готовы отдать свои последние копейки за бутылку палёной водки. В узком коридоре все толкались, абсолютно не обращая внимание на кого-либо, проходящего рядом, и Оле приходилось изредка ускоряться, чтобы и вовсе не потеряться в этих затемнённых лабиринтах. Некоторые люди, не беспокоясь, стояли прямо около стен и невыносимо громко втирали очередную порцию вранья в чужие, только что найденные уши: возможно, им слишком важно было продать оставшиеся пакеты с белым порошком. На их лицах так и было написано: «Сегодня ты покупаешь впервые, а завтра я жду тебя за новой дозой». Серябкиной, впрочем, было безразлично как на этих тупых торговцев, которые толкали явно некачественный товар, так и на не менее глупых покупателей. Интереснее было наблюдать за тем, что должно было происходить в самом клубе. После нескольких поворотов она, внезапно для себя, оказалась на втором этаже, и всё это безмозглое стадо теперь можно было спокойно, без какой-либо суматохи лицезреть сверху, с любопытством всматриваясь в каждого, кто решил скрасить свой вечер. — Есть идеи, куда мы пришли? — Ага, — Оля кивнула и сняла с плеч куртку: было невыносимо душно, невыносимо жарко, — в один из клубов, где каждый второй трахается в заблёванном туалете, а оставшиеся — глотают незнакомые им таблетки. Голова начинала кружиться, а к горлу подступал раздирающий ком, от которого хотелось побыстрее покинуть это гнилое помещение, где каждый сантиметр пропитался этой неподдельной гнилью, скопившейся за столь долгое время. — Ты свои лекарства не пьёшь, полагаю? — решил тут же продолжить тему таблеток Фадеев и мягко, даже несколько по-тёплому улыбнулся. — Вы так проницательны, — Оля попыталась ответно съязвить, но вышло чересчур неумело, от чего она несколько замялась и решила тут же задать совсем другой вопрос: — И в эту глушь, значит, через вас меня отправил мой любимый дядечка? В ответ лишь нахальная тишина, поглощаемая людскими разговорами. Разговоры будто бы были везде: снизу около громыхающих колонок; справа, слева, где расположились какие-то важные товарищи с явно немаленькими счетами в банках. Щурясь от невыносимо сильно бьющего по сетчатке глаза света, Серябкина рассматривала с балкона каждого, кто рылся в толпе на первом этаже. Народу было действительно много, но лишь небольшой участок в центре, где, как правило, в обычное, рабочее время выплясывали уже принявшие достаточно напитков любители электронной музыки, был огорожен: в форме квадрата выстроились такие же аполлоны, похожие на тех, что с важным и самодовольным видом стояли около входа, но уже с более живой мимикой. Бьющие из колонок басы внезапно приглушили, и через толпу к очерченному периметру вышла девушка — высокая, с гордой осанкой, в нелепых шортах до колена, больше похожих на застиранную баскетбольную форму. Она несколько секунд стояла рядом с одним из охранников и, что-то столь эмоционально рассказав ему, встала рядом, прокручивая аккуратно левое плечо. Через несколько минут к ней присоединилась уже другая — с высоким ярко-пшеничным хвостом и невыносимо пёстро-зелёными ногтями, цвет которых бросался в глаза даже с такого дальнего расстояния. Блондинка перематывала руки в тонкие бинты и с неким презрением осматривала окружающих, чуть ли не подробно останавливаясь на каждом зрители этого тошнотворной публики. — Только не говорите, что они будут драться, — Оля повернулась к Фадееву, который уже успел опуститься на один из диванов, стоящих вплотную к стеклянному ограждению, через которое можно было наблюдать за всем происходящим на первом этаже. В ответ — спокойный кивок как подтверждение догадок, и Серябкина свесила руки с выступа балкона. Две женские фигуры приблизились друг к другу и, пожав ладони, моментально отстранились на несколько метров. Толпа тут же невыносимо оглушающе загалдела, выкрикивая резкие обрывочные слова, от которых голова начинала ещё больше идти кругом. К этому тяжело бьющему по барабанным перепонкам шуму и ослепляющим софитам, долетающим даже до каждого пришедшего, добавилось ещё одно — сбоку кто-то несколько раз попытался её сфотографировать, добавляя во всю эту происходящую ситуацию больше ненужного света. Нахмурившись, Оля отошла подальше от кудрявого парня, так усердно фотографирующего весь кусок площадки с высоты, и продолжила наблюдать за вышедшими девушками. Обладательница длинных шорт начала двигаться вдоль этого самодельного ринга медленно, будто бы никуда не торопясь, высматривая у своей соперницы определённые места, по которым можно было пройтись со всей силы, однако блондинка, напротив, спешила. Она так рьяно пыталась зацепиться за чужую шею, изредка попадая ладонью по очередному смазливому лицу, ждущему встреч со сбитыми от прошлых ударов кулаками. — Это Катя, — внезапно Фадеев уже оказался вновь около балконного выступа и, показывая указательным пальцем на девушку с хвостом, продолжал зачем-то объяснять то, что, в принципе, не особо-то Олю и интересовало. — Катя любит начинать каждый бой с жёстких ударов ладонью или ногтями. И особенно — по лицу. Сегодня она фаворит. — На них делают ставки, что ли? Как на лошадей? — Да, что-то в этом духе, — засмеявшись, Максим похлопал её по плечу. — Кроме Кати есть и другие бойцы, которые намного опытнее. Кате просто часто везёт, поэтому она до сих пор в деле. — А чего же мы тогда пришли на… среднячок? — блондинка внезапно прошлась ногтями по щеке соперницы, и в помещении повис гул, преимущественно состоящий из мужских голосов. — Чего вы не затащили меня сразу на нормальный бой? — Это тоже нормальный. Придёт время, и увидишь других — Полину, Лену, Настю, — Фадеев похлопал в ладони, замечая хоть какое-то движение в уже и так затянувшемся начале этого боя. — Тех, кто здесь задержался действительно надолго. Плечи вздымались медленно — дышать становилось ещё труднее, но любопытство заставляло Олю и дальше всматриваться в это безумное действо, уже стремительно происходившее снизу. Катя вновь попыталась пройтись по щеке соперницы, но та, увернувшись, подставила лишь оголённое плечо. Блондинку собственные неудачи слишком злили, и она от этой скопившейся за несколько минут злости со всей силы ударила по голеням, которые, к её же удачи, оказались абсолютно не готовы к такому резкому удару. Народ так же резко завыл, только уже от удовольствия и, ожидая новых зрелищ для голодных взглядов, затопал, застучал по любой имеющейся под рукой поверхности. Катя вальяжно опустилась на пол и, расположившись рядом с этой нелепой баскетболисткой и неестественно выгибая чужие руки в сторону, довольно прижала коленом всё это податливое тело к ледяному бетону. — Хочется так же? Оля, стараясь не отвлекаться, кивнула, а Фадеев лишь довольно закачал головой, перебирая в руке найденную на столе пробку от вина, — кажется, всё, что ему необходимо было сделать, оказалось выполнено даже без особых усилий. Больной разум самостоятельно сделал всё, привлекая внимание девушки к тому, во что, по-хорошему, в жизни никогда не стоило бы ввязываться. Удар по лицу — и в карих глазах зажегся ещё больший интерес к происходящему. — Я тебе помогу, — и этот голос будто бы уже был не так важен. — Если будешь стараться, то всё получится. А Серябкиной было безразлично на то, каким образом пришлось бы ей стараться: хотелось прямо сейчас чувствовать этот адреналин, разливающийся по вздутым сосудам; хотелось понимать, какого это — находиться в том очерченном кругу и резко бить по чужому лицу, ощущая на казанках чужую липкую кровь. Только в реальности разум, заполонённый нездоровыми мыслями, не позволял адекватно оценивать все свои силы и вообще суть такого «добродушного» предложения. Оле казалось, что она — бог, для которого нет преград. Вот только на деле всё было иначе. Совсем иначе. А Фадеев и дальше довольно улыбался. В этот раз его прибыль будет достойной. Остальное — дело времени.