***
Уэст Пристли была потрясающе деловой женщиной. За те три года, что я знала её, мне не довелось узнать ничего, помимо её возраста и аристократического английского происхождения. Ну и, безусловно, того факта, что её профессионализм был безупречен. Именно в её сопровождении родители впервые отпустили меня одну в Италию, когда Николетта пригласила меня погостить. Попадая в передряги поистине мирового масштаба, я была уверена, что эта без преувеличений чудо-женщина вытащит меня из любой беды. И она не подводила. Вечером, после короткого эфира «Вестей столицы», в котором меня пригласили также принять участие (суть участия преимущественно заключалась в том, чтобы сидеть в одной ложе с королевской семьей), агент Пристли оперативно договорилась о времени закрытого видео-интервью редакторов «Вестей» со мной. Мне не нужно было подробно расспрашивать её, чтобы знать, что она просмотрела лист вопросов и указала, какие из них являются приемлемыми, чтобы я могла на них ответить. Я прошла в студию после того, как эфир закончился и основной поток людей покинул помещение. Повсюду были расставлены искусственные источники света и профессиональные камеры. Всенародно признанный шоумен Гаврил Фадей, который должен был интервьюировать меня, разговаривал с оператором, держа сценарий в руках. В этот момент к нему подбежала визажист, чтобы подправить грим, и он заметил меня. — Ваше Высочество! — обаятельно улыбнулся мужчина, подходя ко мне. — Добрый вечер, Гаврил, — поздоровалась я, и мы пожали друг другу руки. — Чувствую себя польщенной. — Я мечтал сделать интервью с Вами с тех пор, как вы запачкали мой костюм для выступления шоколадным кексом шесть лет назад, — признался он шутливо. Театрально округлив глаза, я изобразила возмущение. — Вы прекрасно знаете, что это была идея Максона. — Америка, я вовсе не виню Вас, однако подсознательно ожидаю повторения этого интересного опыта каждый год. — Разочарованы, Гаврил? — улыбнулась я кокетливо, и он рассмеялся. Мы прошли в центр студии и расположились в удобных креслах. Быстро перекинувшись парой дежурных фраз, мы закрепили микрофоны на одежде, и гримеры навели последние штрихи. — Ваше Высочество, — серьезно обратился ведущий, когда после крика «мотор» на камере загорелся красный кружок. — Очень рад видеть Вас в нашей студии. — Очень рада быть здесь, — отозвалась я. — Скажите, правда ли то, что вы получаете больше поддержки и признания в Иллеа, чем на родине? — тактично задал он первый вопрос. Я улыбнулась, заправляя прядь волос за ухо. — Откровенно говоря, сейчас все мое внимание нацелено на то, чтобы получить эти вещи от народа Германии, — спокойно ответила я, с удовольствием наблюдая понимающие улыбки на лицах съемочной группы. — Что насчет любви иллеанцев, то, думаю, вас просто забавляет мой акцент. — Как вы думаете, связана ли эта привязанность с тем, что вы близкий друг принца Максона? — Я более чем уверена, именно этим обстоятельством и объясняется ваше хорошее отношение ко мне, — честно ответила я. — Хотя своим присутствием во дворце в этот особенный период я опасаюсь вызвать обратную реакцию — слишком уж сильна у людей патриотическая солидарность к Избранным. При таком раскладе для очень многих я кажусь существенной помехой Отбору. Гаврил по-настоящему удивился моему ответу. — Результаты любительского голосования в популярном местном журнале мод не согласились бы с Вами, — произносит он, — ведь около пятнадцати процентов населения, следящих за Отбором, уверены в том, что состязание бессмысленно, если на горизонте принцесса Америка. Как вы можете объяснить это, Ваше Высочество? Даже если бы принцессы Америки не было и дальше линии горизонта, вряд ли состязание обрело бы смысл. По её собственному скромному мнению. — Такое происходит довольно часто, когда ты очень близок с другим человеком — люди начинают недоверчиво коситься и подозревать что-то неладное. Максон Шрив — прежде всего мой друг, и чтобы этот статус изменился, должно произойти что-то, что я совершенно себе не представляю. Практически все остальные вопросы были посвящены теме иллеа-британских политических вопросов и не имели прямого отношения к Отбору. Напоследок Гаврил вежливо попросил описать Максона «глазами его друга». — Какой он? — переспросила я. — Какой он, юноша по имени Максон? Я подумала о том, что когда-нибудь он посмотрит это видео и узнает, что я думаю. Мне показалось важным озвучить свои настоящие, не заготовленные сценарием мысли. — Когда вижу его на экране, всегда думаю о том, что он выглядит невероятно смазливо и слишком идеально, как настоящий сказочный принц. Но в жизни Максон любит хороший юмор и вкусно поесть, а еще тренироваться до полного изнеможения. Он добрый и понимающий, и я действительно считаю, что его избраннице очень повезет, — поделилась я спокойно, контролируя каждое слово. — Ну вот, раскрыла все карты. — Благодарю за честность, Ваше Высочество, — искренне улыбнулся Гаврил и перевел взгляд на камеру. — С нами была английская принцесса, Америка Сингер, меня зовут Гаврил Фадей, и мы желаем вам приятного вечера! Когда мы закончили, было уже без двадцати десять, и нам сразу же сообщили, что интервью будет транслироваться на следующей неделе, после выпуска «Вестей». Не став дожидаться Пристли, я двинулась в сторону королевских покоев, и по пути заметила королевскую чету, стоявшую неподалеку. Королева помахала мне рукой, а Кларксон улыбнулся так, как улыбается шахматный игрок, зная, что мат за ним. Я вежливо кивнула им и удалилась к себе. Сев на кровать, я сняла жемчужные сережки и положила их на мраморную подставку. Что мне теперь предстояло? До того, как я проинформировала короля о своем решении, я убеждала себя, что это не так уж сложно — незаметно подставить девушку. Ради бога, думала я, ведь это так безобидно по сравнению с тем, какие скандалы и подлости учиняли члены королевских семей в Средневековье. Сколько жизней ломали наши отцы и деды в настоящее время правления — ради собственных счетов. Единица измерения ущерба, который собиралась причинить я, сужалась до масштабов всего-навсего сердца. Избранной или принца. Принца. Моего лучшего друга. Человека, который во всем мне доверяет. Меня замутило. Я убеждала себя, что делаю это во имя Мэй. Но ведь получалось так, что я защищаю её благосостояние ценой счастья другой девушки? Может быть, и счастья Максона. Бесплодные размышления прервал тихий стук в дверь. Вздрогнув от неожиданности, я встала с постели и направилась ко входу, на ходу запахивая белый халат, в который уже успела переодеться. Опасаясь, что это Кларксон пришел, чтобы дать мне точную информацию, я выключила телевизор и сделала серьезное лицо. Но на пороге стоял Максон, весь взъерошенный как после пробежки, что я не смогла удержаться и провела рукой по его волосам, наблюдая как его губы складываются в мягкую улыбку. В руке у него была небольшая квадратная коробка. — Привет, — просто сказал он, и я вдруг поняла, что мы не разговаривали с того странного эпизода перед нападением. — Шрив, — отсалютовала я, пропуская его и закрывая дверь. — Что нового? — Ты ушла с ужина раньше и пропустила клубничные маффины, поэтому вот, — он протянул мне бумажную коробку, из прозрачной вставки которой виднелись четыре кекса. — Твои любимые. — Я об этом позаботилась, — ставя коробку рядом с тарелкой, на которой лежали два таких же принесенных служанкой маффина. — Но все равно спасибо. — Думаю, скоро буду готов назвать имена Элиты, — улыбнулся он, шагая в центр комнаты. Ох. Дела у него шли до обидного успешно. — Твои родители пригласили меня быть наставницей для Избранных, — убедительно поделилась я сказкой, придуманной накануне. — Надеюсь, ты не будешь против. Максон сел на кровать, похлопав покрывало слева от себя и призывая меня сесть рядом. — Шутишь? Я никогда не осмелился бы попросить тебя о таком, но это просто замечательно. Я забралась на покрывало с противоположной стороны кровати, подогнув под себя ноги. — Ты же знаешь, стоит твоей матери сказать слово, как из меня можно уже лепить пластилиновые фигурки. Он неопределенно хмыкнул и повернулся ко мне лицом. Поза его выражала крайнюю усталость, но глаза радостно светились, заставляя меня задаться вопросом о причине его столь редкого возбужденного состояния. — Хорошо, что отцу такое не под силу, — весело произнес принц, — Он, в отличие от мамы, точно этим воспользовался бы. Я закусила губу, осмысляя сказанное им. О, Максон, если бы ты только знал… — С другой стороны, из тебя вышла бы довольно симпатичная пластилиновая фигурка. — Рада, что ты не теряешь оптимистичное расположение духа. — Как дела дома? — осведомился он, рассматривая узор на покрывале. — Сильвия сказала, твой агент остается с тобой. В Вестминстере все в порядке? — Да, всё стабильно, — солгала я. Чем меньше он будет знать об обстоятельствах моего договора с его отцом, тем меньше опасность, что обман раскроется. Обман? Дорогая, это почти предательство. — Мама говорила про какие-то недомолвки с итальянским посольством в Лондоне. — К сожалению, мне мало что передают из политических новостей. Они думают, я безвылазно сижу в кабинете, думая над разработкой Совета. — Не волнуйся за Совет. От нас пока не ждут новых работ и предложений. Я только надеюсь, что вместо этого ты не думаешь над разработкой плана о том, как упразднить Избранных. Боже, это что, чутьё? Может быть, он уже обо всем узнал и теперь пытается пристыдить меня, прежде чем навсегда разорвать нашу дружбу? — Будешь маффины? — спросила я, проигнорировав его шутливый выпад, и потянулась к столику за выпечкой. — С ужина прошло уже… — он взглянул на наручные часы, — подумать только, три часа. Давай сюда, конечно. Подобравшись ближе к нему на коленках, я передала Максону коробку и поставила тарелку прямо на белое одеяло. Мы включили телевизор, с энтузиазмом разложили маффины на тарелку, добавили сироп, который он заботливо прихватил с ужина. — Боже, какой тяжелый был день, — выдохнув, признался он, откидываясь на спинку кровати и ослабляя галстук одной рукой. — Устал от свиданий? — спросила я, откусывая кусочек шоколадного шедевра местной кулинарии.Максон
— Чувствую себя бесконечно глупо, — честно отвечаю я с набитым ртом. — Они все время ждут от меня решительных шагов, но я слишком дезориентирован. Знаю только, что есть четверо или пятеро Избранных, которых я готов оставить, но пока слишком рано заканчивать Отбор. Я вспоминаю, как стою у двери Кэл, провожая её до комнаты после эфира. Вспоминаю, как взволнованно она наклоняется ко мне и как нерешительно её губы касаются моих, затягивая в водоворот робости, нежности и бешеного сердцебиения. Как уверенно мои ладони обнимают её лицо, и как я инстинктивно углубляю поцелуй. Оживляю в памяти это странное щемящее ощущещния счастья от долгожданного момента, безвкусно смешанное с чувством стыда и угрызений совести. Чертов олух, мне начинает казаться, что удовольствием от поцелуя с Кэл я предаю Америку. С каким вдохновением девушка желает мне спокойной ночи! — я не слышу её слов, скорее по жестам понимаю, что мы прощаемся до завтра. Я ухожу к себе, растерянный и то ли глупо, то ли нервно улыбающийся. Наверное, после столь интимного и чувственного эпизода только настоящий придурок будет испытывать потребность в общении с другой девушкой, но сейчас мне нужно увидеть её. Мы так давно не разговаривали, вспоминаю я. И вот я здесь, сижу в её комнате и крошу хлеб на это белое махровое покрывало, бессовестно ощущая небывалое умиротворение и полную защищенность. Если бы Америка догадалась, чем я был занят до того, как прийти сюда, это наверняка ранило бы её. И вовсе не потому, что она влюблена меня, чего, конечно, и быть не может, — я прекрасно понимаю, как тяжело ей отпустить меня, ведь я испытываю зеркально те же чувства относительно её отношений с Йонасом. Словно бы я несу за неё ответственность, словно мы несем ответственность друг за друга. Несомненно, как в любых взаимоотношениях, в истории нашей дружбы было множество неловких моментов. Например, когда я стал свидетелем поцелуя пятнадцатилетней Америки и красавчика-кузена Дафны. Или когда примерно в тот же период времени она зашла в мою ванную и тут же в смущении практически выбежала оттуда, застав меня обнаженным под струями воды в прозрачной душевой кабинке. Но даже несмотря на эти компрометирующие, вызывающие обстоятельства, мы оставались лучшими друзьями, без единого помысла о каком-то другом виде отношений. А то, что происходит сейчас — восхищает, возбуждает, пугает меня. Объяснить это было бы трудно и больно. Я выпадаю из мира грез, когда замечаю остатки еды на щеке у Америки и без задней мысли тянусь к её лицу, чтобы смахнуть их. На задворках сознания плещется сладкое волнение от вида её удивленно расширенных глаз и от осознания того, что при моем прикосновении она затаила дыхание. Неужели этот жест её поражает? Мы сотни раз оказывались гораздо ближе допустимых норм, неосознанно нарушая личное пространство друг друга, но теперь… воздух будто наэлектризовался. Она отклоняется назад и кашляет, момент упущен. Понимаю, что мне пора отправляться к себе. А она только сейчас замечает, в какой свинарник мы превратили её кровать, и кажется, совсем не злится — даже улыбается. — Чтоб тебя, Шрив, — беззлобно возмущается она, стряхивая крошки на пол. — Теперь буду спать с маффинами. Поблагодарив за угощение и пожелав спокойной ночи, я скрываюсь за дверью её спальни. От ощущения безграничного счастья даже противно становится.