***
Эллана кралась по лесу, стараясь ступать как можно тише и держаться в тени. Шагах в пятнадцати впереди среди лесной зелени то и дело мелькала спина брата. Когда он останавливался и настороженно оглядывался, Эллана замирала в ближайшем укрытии, затаив дыхание, чтобы Маханон её не заметил. Спустя два дня после памятного разговора на берегу реки брат снова ушёл к людям и вернулся невероятно счастливым: в тот раз он преодолел страх и смущение и поговорил с Беккой, и с тех пор его отлучки стали чаще. Эллану он с собой не брал, но кто сказал, что она будет с этим мириться? Маханон снова замер, и Эллана укрылась за толстым стволом дерева, аккуратно выглянула: он смотрел в другую сторону. Она пыталась выследить его уже пятый раз, и пока всё шло хорошо, по её мнению: до этого брат замечал её гораздо раньше. Прошло почти три недели, а он упорно отказывался познакомить её со своей подругой. Маханон говорил, что они с Беккой встречаются в лесу и он учит её стрелять, недавно вернулся взволнованный, рассказал, что их выследила мать девушки. Что она, разумеется, не обрадовалась, увидев дочь с незнакомцем, и он едва успел уйти от неожиданной атаки испуганной женщины, прежде чем к ней кинулась Бекка и объяснила, что происходит. По мнению Элланы, теперь, когда мать Бекки узнала о дружбе дочери с долийцем, у Маханона просто не осталось причин оттягивать её знакомство с людьми, но, раз он упрямится, слежка будет продолжаться. И она осторожно пробиралась между кустами, старалась не шуметь и при этом не упустить брата из виду. Она замешкалась всего на несколько мгновений, переступая через сухие ветки, чтобы они не хрустнули под ногами, но, подняв взгляд, не смогла увидеть Маханона. Сердце застучало быстрее, проснулся азарт: он просто ушёл дальше или заметил её? Эллана сжала в руке посох и быстрее двинулась вперёд, пристально вглядываясь в лес: не сверкнут ли где приметные кинжалы брата, поймав пробившийся сквозь кроны деревьев солнечный луч? Его присутствие она больше почувствовала, чем услышала: посох описал широкую дугу, когда Эллана наотмашь ударила им с разворота по призрачному силуэту. Тот припал к земле, уходя от атаки и сразу метнулся вперёд, она успела только схватить брата за нагрудник, когда он подсёк ей ноги и уложил на лопатки, аккуратно придержав. — Убил, — палец Маханона коснулся её шеи. — Замёрз, ты хотел сказать? — Эллана фыркнула, дёрнув присевшего рядом брата за нагрудник. — Если бы я не знала, что это ты — тут бы стояла сосулька. — Если бы это был не я, здесь бы лежал мёртвый маг. Разбойник просто воткнул бы тебе кинжалы в спину: ты даже барьер не накинула, выйдя за границу дальнего дозора! — Как будто ты не заметил бы чужака в лесу! — Как будто это оправдание! — Без тебя я хожу с барьером! — Ну конечно! Тон брата не оставлял сомнения в том, что он не поверил, и Эллана досадливо пихнула его коленом, поднялась на ноги, отряхнулась: — Ты сегодня ещё дольше меня не замечал. — Я провёл тебя мимо этого места уже два раза, — широко ухмыльнулся он, — ты третий раз спряталась за одним и тем же деревом, — Маханон указал на стоящий неподалёку дуб. Эллана недоумённо огляделась: неужели она была так увлечена слежкой, что не заметила, как её водили кругами?! Какой позор! Она вздохнула от досады, взглянула исподлобья на довольного брата: — Может тогда просто прекратим каждый раз тратить время, и ты просто познакомишь меня с твоей подругой? Если её мама против второго чужака — можно же просто встретиться в лесу, хотя бы один раз! — В любом случае мне нужно сначала предупредить Бекку. — Предупредить, не спросить? — Ну… да, — Маханон смутился, пойманный на оговорке. — Она знает обо мне и тоже хочет познакомиться. — Да, — он вздохнул. — Ну так в чём проблема? — Мне приятно её внимание, — нехотя ответил брат, — а вы обе девушки… — И ты боишься, что со мной ей будет интереснее, — закончила за него Эллана. Молчание брата было красноречивее любого ответа, и она вздохнула, — я не собиралась отбирать у тебя подругу, Маханон. Мне просто интересно познакомиться с людьми. Между ними снова повисла тишина. Маханон задумался, а Эллана терпеливо ждала его решения, когда вдалеке послышался протяжный звук рога. Близнецы настороженно вскинули головы, переглянулись, когда звук повторился. — Торговцы возвращаются, — Маханон растерянно посмотрел в сторону лагеря, затем в ту, где жили люди. — Тебе нужно было попросить у кланового мастера лук, — вздохнула Эллана, — тогда я могла бы сказать, что ты ушёл стрелять мелочь, как обычно. Принёс бы несколько зайцев и вопросов бы не было. А так придётся возвращаться: должны привести коней, работы будет много и твоё отсутствие могут заметить. Она сочувствующе глянула на брата, некоторое время раздумывавшего над её словами, и двинулась следом за ним, когда он направился к лагерю. Признаться, что она не помнит, как вернуться из той части леса, в которой они находились, было стыдно.***
— Да, выглядят неважно, — донёсся из-за спин долийцев, окруживших торговые аравели, голос кланового мастера, — их ждала лавка мясника, но все они довольно молоды, у них крепкие ноги и зубы в порядке. Забота и любовь сделают из них красивых и сильных животных. Терпением и лаской, как наших галл, мы обучим их носить на себе наших разведчиков и помогать в хозяйстве. Уже через полгода эти кони будут верными друзьями клана. Маханон пробирался через толпу сородичей, желая взглянуть на обещанных коней и удивлённо замер в первом ряду. За правым плечом жалобно охнула сестра. Он с недоумением разглядывал привязанных к двум торговым аравелям лошадей: измождённые, худые, с погасшими глазами, тусклой шерстью и спутанными гривами и хвостами животные; он ожидал чего-то большего, когда Хранительница сказала, что с ярмарки в Оствике приведут десяток коней. Работа была распределена быстро: старшие разгружают аравели, подростки под руководством Дешанны и Хранителя стад занимаются лошадьми. Отвести животных к реке, вычистить и вымыть, расчесать колтуны, обработать раны… Когда их завели в приготовленный рядом с галлами загон, уже начинало темнеть, и Маханон вздохнул: лошадей было жалко, клану нужно было помочь, но его душа рвалась к подножью гор, к одинокому домику на берегу руки, к голубоглазой смешливой Бекке. Маханон придерживал ногу жеребца на весу, пока ученик Хранителя стад расчищал отросшее и растрескавшееся копыто. Эллана подавала инструменты и поддерживала магические огоньки. Коню было всё равно, что делают с его ногой — его интересовала трава. Неподалёку Хранитель стад и Дешанна занимались другой лошадью. Долийцы вручную отталкивали опустевшие аравели с центра большой поляны; клан затихал, собирался у костра на ужин. — Всё, — подросток выпрямился, вытер рукавом туники пот со лба, — с этим закончили, с остальными уже завтра. Эллана погасила огоньки, Маханон отпустил копыто и погладил жеребца по костлявому крупу: — Заморыши. — Это всё шемлены, — пожал плечами ученик Хранителя стад, — Хранитель говорит, что для них животные — это бездушный инструмент. Ими управляют железом и болью, используют, а когда лошадь не может больше работать — забивают и берут следующую. Разве что кобыл могут оставить, чтобы приплод приносила. — Не все люди одинаковые, — твёрдо ответил Маханон прежде чем направиться к костру. — Аккуратнее, Хан, — сестра привычно шла за правым плечом, — не сболтни лишнего. Он лишь фыркнул в ответ. Клан торговал с людьми, клан несколько раз выхаживал найденных в лесу человеческих охотников, но несмотря на это их с детства учили опасаться людей: «шемлены не любят эльфов», «шемлены могут атаковать клан», «не отходите далеко от лагеря, там могут быть шемлены»… Теперь, после знакомства с Беккой и её матерью, такое отношение к людям его злило. Клан уже спал, а он ворочался на своём месте. Тишину нарушал стрёкот ночных насекомых и шелест качающихся от ветра крон: сегодня привычные звуки мешали уснуть вместо того, чтобы ласково убаюкать. Шкуры под ним казались жёсткими, а темнота навеса — горячей и душной, и Маханон сел, откинул полог и тяжело вздохнул. На душе было тоскливо. Сестра подобралась к нему, уселась сзади, обняла, положила подбородок на плечо. — Сходишь к ним завтра. — Не все люди такие, как нам рассказывают. — Я знаю. — И на самом деле даже не все ненавидят эльфов. — Нас просто хотели уберечь, поэтому рассказывали о том, что люди опасны. — И чего добились? Полклана презирает их и называет шемленами, вторая половина молчит и опасается. — И есть ты. — И есть я. — Они отняли наши земли и мы скитаемся по свету, разбившись на кланы. — Человеческие правители отняли наши земли, — Маханон нервно фыркнул, — собрали армии и разбили нас. При чём здесь все люди? — К чему это всё? — сестра сдвинулась, села рядом, заглянула в глаза, — что тебя тревожит? — Через полгода мы уйдем отсюда. В груди разлилась горечь. Его семья и клан покинут предгорья Виммарка, а Бекка и мать останутся здесь. Что делать ему? Кого покинуть? Любимую семью или девушку, в которую влюблён? — Если бы клан мягче относился к людям… — в шёпоте сестры слышалась грусть. Он усмехнулся: Эллана словно читала его мысли. Был ли шанс, что Хранительница позволит людям жить в клане? Сегодня он столько всего услышал о «мерзких шемленах» от соклановцев, что не верил в такую возможность. Даже если Дешанна примет женщин — их не примет клан. — Как переубедить более полусотни долийцев? — он уткнулся лбом в колени. Сестра молчала, но он и сам знал ответ: никак. Даже если в эти полгода он получит валласлин, даже если Бекка вдруг согласится стать его женой несмотря на возраст — Хранительница не пустит в клан людей. Клан должен быть един, это залог выживания. Если склока между соклановцами перерастает во вражду — все участники отправляются в другие кланы, подальше друг от друга, не разбираясь, кто прав и кто виноват. Пусти в клан людей — и они станут изгоями. Он станет изгоем. Может быть их и будут молча терпеть, но точно не признают равными. — Тебя будут искать, если ты останешься с людьми. Определённо читает мысли. — Нет, если я расскажу, почему ухожу из клана, — он вздрогнул от тревожной мысли, — лишь бы их не начали искать. — Дешанна не позволит убить невинных людей, — твёрдо ответила Эллана, и ему стало чуточку легче. Он обнял сестру, уткнулся носом в мягкие волосы. Как оставить её? Самую близкую, ту, кто знает его лучше родителей, кто поддерживает несмотря ни на что? Вторую половину души, без которой чувствуешь себя неполноценным? Маханону казалось, что покинуть отца и мать будет легче, чем уйти, оставив Эллану в клане. — Боги смеются надо мной, заставляя делать выбор, — шёпот срывался, а в груди скреблась тоска, будто выбирать надо уже сейчас, — ты и Бекка… это невозможно. — Ты это о чём? — Эллана вывернулась из объятий, пытливо заглянула в глаза и, немного подумав, фыркнула и отвесила подзатыльник. — Хан! Ты обещал никогда меня не оставлять. — Нельзя приводить людей в клан! Маханон отвернулся, закусил губу: он обещал, но он просто не может покинуть предгорья! Пройдёт по меньшей мере год, пока клан снова вернётся сюда! Тёплая ладонь сестры коснулась щеки, заставила повернуться обратно: — А что я ответила тебе на это? — Ты Первая Хранительницы! — неверяще выдохнул он. — Что я ответила? — «Ты от меня не отвяжешься…» Эллана улыбнулась, а на глаза навернулись слёзы.***
Тренировка с сестрой, завтрак, Эллана хватает сумку для трав, чтобы объяснить их долгое отсутствие — и вот близнецы уже бегут по знакомому Маханону маршруту. Сестра радуется скорому знакомству с людьми, кажется, не меньше, чем он сам — очередной предстоящей встрече. Если сестра готова уйти вместе с ним — значит выбор прост! Когда клан покинет предгорья — он устроит жилище неподалёку от домика отступницы, научит Бекку прилично стрелять и обращаться с кинжалами, и ей с матерью больше не придётся прятаться в глуши: вчетвером, да ещё с мабари они смогут защитить друг друга, а значит можно будет выбраться из глуши. Отступнице и её дочери не хватало общения с другими людьми, и Эллане нужно будет найти мужа, и возможно получится поселиться в какой-нибудь небольшой деревне с хорошими соседями, которые не выдадут магов храмовникам. Осуждение родителей и клана пройдёт, может быть рано или поздно они даже примут людей, а если и нет — он будет не первым долийцем, полюбившим человека и покинувшим сородичей. Маханон привычно взобрался на толстый ствол упавшего в реку дерева. — Наконец — то мне будет позволено её увидеть! Ты всё-таки снизошёл до желания сестры познакомиться с твоей возлюбленной, спустя всего лишь… — Эллана ухватилась за протянутую им руку, и он помог ей подняться следом, — всего лишь чуть меньше, чем три недели, — закончила она, насмешливо глядя на него и сдувая со лба выбившуюся из косы прядку. — Не три года же, — он не хотел тратить время на разговоры, нетерпение словно жгло изнутри. — Идём! — Маханон пробежал по стволу до середины реки, затем перебрался на другой берег, перепрыгивая по камням и обернулся. — Элл! Я уйду без тебя! Она что-то проворчала себе под нос, приближаясь к концу бревна, скрытому в воде, и с сомнением оглядела расстояние от него до возвышавшегося над водой камня. — Маханон, я похожа на охотника?! — её взгляд был полон возмущения. — Это ты можешь часами бежать и не уставать, а я так не умею! И скакать по камням, как рогач, я не обучена! Об этом он не подумал. Маханон пытался сообразить, как бы перевести Эллану через реку, когда она потянула из-за спины посох. Он с любопытством наблюдал, как сестра прикрыла глаза, сосредотачиваясь, протянула руки вперёд и поверхность воды покрылась льдом, захватывая в плен камни, образуя своеобразный мост. Маханон восхищённо цокнул языком. Магия сестры не переставала его восхищать. — Давай, осталось немного, — он попытался подбодрить её, когда Эллана ступила на берег рядом с ним. Маханон всё же перешёл на шаг, давая сестре перевести сбившееся дыхание. Вскоре он указал рукой вверх, на взгорок: — Там я прятался, когда наблюдал за Беккой, а потом нашёл ленту. Он пошёл дальше, ускоряясь, услышал недовольный вздох Элланы за спиной — ничего, скоро отдохнёт. Едва заметная тропа вела вдоль мелкой горной речушки — единственный путь к одинокой поляне, где поселились люди. — Сейчас нас встретит мабари. Он действительно неимоверно умный, я не знаю, почему у нас в кланах нет таких собак! Пёс всегда встречал его на подходах к дому, и при этом никогда не вилял хвостом. Бекка говорила, что он ещё не привык, но на самом деле радуется его приходам. Собака не появлялась, зато ветер принёс тошнотворный сладкий запах, от которого у Маханона сжалось всё внутри. — Барьер! — бросил он сестре, выхватывая из-за спины кинжалы. Голос сипел. Ноги вынесли его на знакомую поляну, и он вскрикнул, наткнувшись взглядом на выжженную землю и несколько обгоревших трупов, замер на месте, пораженный, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Кажется, нападать на них было некому. Краем уха уловил вздох сестры, обшарил взглядом окрестности, задерживаясь на трупе мабари около кострища. Он лежал на поверженном враге, вцепившись крепкими зубами в его шею, пронзённый мечом. Ноги ослабли, когда Маханон заметил у порога дома тело женщины. Из её груди торчали древки стрел, а побелевшие пальцы сжимали посох. Маханон метнулся к дому, вбежал в распахнутую дверь, оглядывая помещение, затем вновь на улицу, дрожа от страха увидеть труп молодой девушки. В мозгу билась надежда, что она успела сбежать, что две смерти были не напрасны, что он не найдёт среди мёртвых тел того самого… Того самого, что обнаружилось на берегу реки. Его сердце замерло, кровь словно заледенела, кинжалы выскользнули из ослабевших рук. Он задыхался, не в силах отвести глаза от рассыпавшихся по земле светлых волос, от её любимого серого платья, побуревшего от крови, от стрел, пробивших девичье плечо и ноги — её хотели взять живой. От кровавого следа на камнях — она пыталась ползти к дому. Потерянный, Маханон опустился около тела Бекки на колени, дрожащей рукой закрыл поблёкшие глаза, обломил наконечники стрел, перевернул её на спину, выдернул древки. Окоченение уже прошло, значит всё случилось вчера. Ночью? Утром? Возможно, в тот самый момент, когда он водил Эллану кругами по лесу. Словно издалека он слышал плач сестры из-за спины. Горло сжимало чувство вины. Если бы он пришёл… Если бы он пришёл вместе с ней… — Ты могла бы спасти её? — собственный голос показался вороньим граем. Она не ответила, только зарыдала громче. Конечно, она могла. Хотя бы уняла кровь, а в доме бы нашлись зелья и припарки, или он бы на руках донёс Бекку до лагеря… Маханон истошно закричал, ударил кулаком в каменистую землю, терзаемый изнутри болью. Казалось, мир рушится, и тело объято пламенем, а сердце рвётся на части. Удар за ударом, словно наказание самому себе — не успел, не пришёл, не спас. Возле обожжённого трупа в центре поляны лежал обгоревший лук — этот человек стрелял в Бекку, он должен был погибнуть от кинжалов Маханона прежде, чем успеет вынуть стрелу из колчана. Неподалёку лежал, выронив кинжалы, эльф с парой стрел в груди — его убила Бекка, а должен был убить он. Перерезать горло, сломать шею или вогнать кинжал в сердце — только за то, что посмел посмотреть на неё со злобой. Он не чувствовал боли в руках, когда камни окрасились кровью, не слышал своих хрипов — его переполняла злость на самого себя и горе, и он уткнулся лбом в землю и вцепился в волосы.***
Вокруг лишь смерть, страх и боль, тяжёлый запах загнивающей крови, горелого мяса и тошнотворно-сладкий — тлена. Эллана захлёбывалась слезами, глядя на метания брата, на побледневшее, перекошенное ужасом лицо, на остановившийся взгляд, когда он нашёл тело девушки, которую полюбил. Она боялась представить, что он чувствует сейчас, если её душу разрывало горе. Он сжался в комок, и Эллана упала рядом с ним на колени, разжала вцепившиеся в волосы пальцы, перемазанные кровью — его и Бекки, заставила подняться, обняла — и он вцепился в неё, стиснул в объятьях, уткнулся в покрытое меховым наплечником робы плечо, воя, как раненое животное. Мужчины не плачут. Они хрипят, задыхаясь от горя, пока слёзы незамеченными катятся по щекам. Они сжимают зубы, стискивают кулаки и стонут от боли в душе. Их бьёт крупная дрожь, и они кричат, прижимая к себе тех, кто у них остался, в ярости проклиная себя, богов и весь свет. И от этого становится только страшнее. Близнецы уходили медленным шагом в сгущавшихся сумерках — опустошённые, печальные, едва передвигающие ноги от обрушившегося на них горя, оставляя за спинами три могилы на берегу реки, заложенные камнями: две большие, принадлежащие человеческим женщинам, и одну поменьше — верного пса, нашедшего упокоение в ногах хозяек. У изголовья могил как надгробие возвышался ледяной сталагмит, исходя паром в тёплом воздухе и не собираясь таять. Трупы разбойников остались разбросанными по поляне, где их настигла смерть. Когда они уже подходили к лагерю, Эллана услышала шёпот брата — тихий, хриплый и как будто бесцветный: — Знаешь… Когда-то я думал, что река и холмы хорошо защищают их дом. А сейчас понял: они были ловушкой. Успокоившиеся было слёзы снова защипали глаза, и она всхлипнула, остановилась, обняла Маханона, а он безвольно качнулся ей навстречу, не поднял рук, чтобы обнять в ответ, только над ухом снова раздался его голос: — Теперь они стали кладбищем. Эллана разрыдалась от осознания: душа её брата осталась там, у ледяной стелы на берегу реки. Он бездумно шёл за ней, когда она вела его к навесу, стараясь не попадаться на глаза соклановцам, свернулся клубком на шкурах, безразлично глядя перед собой, и затих, перестав реагировать на её слова и прикосновения. Плача, она просила его хотя бы посмотреть на неё, но он лишь закрыл глаза. Встревоженная мать задавала вопросы, пыталась оттянуть её от Маханона, но Эллане казалось, что если она отойдёт от него — тот добровольно уйдёт в Тень вслед за Беккой. Мать покинула её ненадолго и вернулась не одна. Сильным рукам отца сопротивляться было бесполезно, если Хранительница убеждала что-то выпить — нужно было пить, иначе вольют силой, и Эллана глотала горький отвар из пиалы, дрожа и давясь слезами, не отрывая взгляда от брата, над которым склонилась Дешанна. Через некоторое время питьё подействовало, и она, словно оглушённая, едва борясь с накатившей сонливостью, сбивчиво рассказала о том, как Маханон ходил к Бекке и её матери и о том, что с ними случилось. Будто сквозь пелену она слышала ошеломленный голос матери, строгий — Хранительницы и тяжёлый вздох придерживавшего её отца над ухом. Она пыталась разобрать слова в разговоре старших, но глаза слипались, она словно теряла сознание, проваливаясь в темноту, и всё, на что хватило сил — это потянуться к брату. Пробуждение принесло с собой лишь продолжение кошмара: Маханон, казалось, спал, лишь бледность и выступившая на лбу испарина выдавали, что с ним не всё в порядке. Эллана судорожно вздохнула, сжала губы, снова навернулись слёзы. — Da'len. Она вздрогнула и обернулась: под навесом сидела Хранительница — видимо, дожидалась её пробуждения. — Сейчас не время для слёз, — её лицо было печальным, а взгляд полон сожаления, однако говорила она спокойно и твёрдо, — завтрак и тренировка. Затем придёшь ко мне. Эллана замотала головой, пересела ближе к брату, коснулась холодных рук. Оставить его, идти заниматься обычными делами? Это казалось невозможным. Плечо сжали сильные пальцы Дешанны: — Эллана. Я велела поесть и идти на тренировку. — Мой брат ждёт Фалон’Дина, — слёзы всё же потекли по щекам, — я не могу оставить его одного. Мне страшно, Хранительница: вдруг он уйдёт вслед за Беккой? — Ты скорбишь о нём или о себе? — Эллана удивлённо обернулась, встречая строгий взгляд наставницы, — ты боишься, что Маханон умрёт или что ты останешься одна? — Это одно и то же! — Нет, da'len, — Дешанна покачала головой, — страх за другого побуждает действовать: спасти, выходить, и в этом я могу тебе помочь. Страх за себя побуждает к пустым страданиям: не отходить ни на шаг и лить слёзы, но станет ли от этого легче тебе или ему? — Я боюсь и того, и другого, — призналась Эллана после недолгого молчания. — Помнишь, в детстве ты боялась, что мёртвый волк придёт за тобой во сне и утащит в Тень? — голос Хранительницы потеплел, Эллана кивнула. — Что я велела тебе делать? — Молиться. — Боишься остаться одна — молись богам, чтобы они дали тебе сил и защитили Маханона. Боишься, что он не очнётся — иди, поешь, выполни свой ежедневный урок и приходи ко мне, — Дешанна погладила её по голове, — в любом случае, слёзы ему не помогут. Только время, лекарства и милость богов позволят ему вернуться.***
Огонь, зажжённый Хранительницей на алтарях Митал, Силейз и Фалон’Дина, горел уже больше недели. Эллана сжимала в руках пучки ароматных трав для воскурения и ждала, пока от статуй отойдут мать и отец: не хотела прерывать их молитвы. Когда площадка перед алтарями опустела, она вышла из-за аравеля и приблизилась к каменным изваяниям. Она приходила сюда каждый день, и густой ароматный дым возносил к небесам её просьбы: к Митал — чтобы защитила её семью от потери, к Силейз — чтобы травы и магия Дешанны помогли брату очнуться, к Фалон’Дину — чтобы он не забирал Маханона. День за днём она шептала молитвы, преклонив колени перед алтарями, но боги оставались глухи: брат по-прежнему не слышал её, не открывал глаз, метался в бреду. Отчаянье переполняло её сердце, даже слёз уже не осталось, и она всё чаще бросала взгляд в ту сторону, где за пределами лагеря стояла статуя Фен’Харела. Долийцы обращались к нему лишь в час великой нужды: он мог помочь, но цена могла оказаться непомерно высока. Стоит ли просить помощи у Великого Волка? Что, если плата окажется непосильной? Но если он сможет защитить брата от демонов, если он сможет вернуть его, когда остальные боги не откликаются… Стоит. В темноте, перед рассветом, пока клан спал, Эллана покинула лагерь, прижимая к груди небольшой свёрток. Каменный волк встретил её равнодушным взглядом, и на мгновение она усомнилась в своём решении, испугалась: принести подношение Ужасному Волку? Тайком от Хранительницы? Это всё равно заметят, и Дешанна непременно поймёт, чьих рук это дело. Пусть, лишь бы не помешали. Эллана опустилась на колени, развернула ткань, положила в каменную чашу у лап зверя сухие палочки, принялась высекать искру на трут. Творцы, ну почему ей не даётся огненная магия? Дешанна зажигала огонь в чашах лёгким движением руки, а стук огнива в предрассветной тишине казался громче сигнального рога разведчиков. Лишь бы никто не услышал! Искра превратилась в робкий огонёк, стоило перенести его в чашу — и ветки занялись, пламя осветило статую, на светлом камне заплясали тени. Эллана зажгла от жертвенного пламени пучок трав, махнула ими, сбивая огонь и оставила тлеть на алтаре. — Фен’Харел, я пришла к тебе в час нужды, — зашептала она, — мой брат потерял возлюбленную и затерялся в своей боли, — на глаза навернулись слёзы. — Я знаю, его душа блуждает в Тени, его терзают кошмары. Ты бродишь по Тени, Ужасный Волк, это твои владения, и я прошу тебя: защити его! Ты — хозяин Запределья, тебя боятся духи и демоны — отпугни их от Маханона! Я так боюсь, что он умрёт! — Эллана всхлипнула. — Наверное, это как остаться без лапы, а может и двух: жить можно, но что толку? Слёзы всё же потекли по щекам: потерять Маханона для неё означало потерять часть себя. Если бы статуя ожила, потребовала плату — она бы даже не раздумывала. Если бы он захотел забрать её магию или даже жизнь — она без колебаний отдала бы всё, что попросят, лишь бы брат выжил. Но каменный волк по прежнему безмолвно и беспристрастно смотрел вдаль над её головой, и Эллана снова сбивчиво зашептала: — Великий Волк, я ещё не получила валласлин. Я не охотница, и даже ещё не травник, мне нечего принести тебе в дар. У меня есть только магия и браслет, подаренный братом. Я не могу отдать тебе свою магию, но если бы умела — отдала, лишь бы ты спас Маханона! Эллана дрожащей рукой распутала узелки на кожаном шнурке и положила украшение в огонь. Деревянные бусины загорелись быстро, но горло сдавил страх: вдруг бог не примет такое глупое подношение? — Этот браслет оберегал меня в твоих владениях, Фен’Харел, и он очень дорог мне. Пожалуйста, выведи Маханона из Тени, и я обещаю — я буду приносить дары твоим статуям, и лучше, чем этот! Она опустила голову и расплакалась, и вскрикнула, когда со спины её обняли крепкие руки: — Эллана, ma da'len, ha'mi'in! — отец коснулся поцелуем её волос, и она повернулась к нему, обняла в ответ. — Da'len, разве ты забыла, что опасно просить помощи Ужасного Волка? Его помощь может обернуться бедой, emm'asha, — в его голосе послышалась скорбь. — Мне всё равно, лишь бы Маханон вернулся! — она помолчала немного, оглянулась на догорающий в жертвенной чаше огонь. — Как ты нашёл меня? — Собирался на охоту, хотел проведать вас, а тебя нет. А потом просто шёл на запах благовоний, — отец вздохнул и покачал головой, глядя на статую божества.***
Мир погас. Он был окружён тьмой и болью, горе рвало душу. Он слышал смех Бекки, а следом — обвиняющий шёпот её матери. Его терзали виденья: поблёкшие голубые глаза, бескровные высохшие губы, окровавленные светлые пряди, рассыпавшиеся по земле. Отчаянье не давало дышать, казалось что прошла целая вечность, что ничего другого никогда не было, но изредка среди жаркой темноты Маханону слышался далёкий голос сестры. Постепенно острые зубы чувств, грызших его изнутри, притупились. Он стал замечать подходивших к нему родичей — не различая, впрочем, лиц и голосов. Когда ему вкладывали в руки пиалу — безотчетно сжимал пальцы; когда подталкивали руки вверх, убеждая выпить содержимое — безразлично глотал жидкость, не разбирая, что ему дают: в его мире остался один запах и один вкус — тлен, омерзительно сладкий и навязчивый. Однажды всё изменилось. Маханона взяли за грудки, сильно тряхнули несколько раз, ударили по щекам. Схватили за шею, загребая волосы на затылке, поволокли. Сквозь тяжёлую ватную пелену, которая не отпускала его из своих объятий, превращала окружающие звуки в неразборчивый гул, а мир вокруг — в череду неясных теней, Маханон почувствовал тычок в рёбра, затем ещё один, услышал что-то, нехотя поднял глаза. — …Смотри на меня! — тихий, властный, полный ярости голос отца выдернул из забытья, продрался через тоску и мрак, окутавшие его, и он оцепенел, различив среди тёмного марева пылающие гневом глаза отца. — Услышал? — он снова встряхнул Маханона, развернул спиной к себе. — Смотри дальше! Видишь мать и сестру? Яркий свет костра резанул глаза, заставил щуриться, смаргивать выступившую влагу. Маханон медленно оглядывал эльфов, с трудом поворачивал голову: тело словно задеревенело намертво. Он увидел их. Они сидели поодаль от соклановцев: Эллана примостилась на ящике, а мать сидела у неё в ногах, на заботливо подстеленной большой шкуре, устало склонив голову на её колени. Тонкая ладонь Элланы покоилась на спине женщины. Они обе осунулись, исхудали, под глазами залегли тени; в волосах матери виднелась седина. Тоска сжала сердце уже наяву: он снова виноват в чужом горе. — Что ты делаешь, Маханон? Ты отдался своему горю, не думая о тех, кто любит тебя. Посмотри на них, посмотри внимательно! Ты их убиваешь! Эллана бездумно смотрела в огонь, поглаживая спину матери, а та закрыла глаза, тяжело вздохнула, подтянула к груди колени, обхватывая их свободной рукой, словно мёрзла. Сестра вздрогнула, опустила глаза, сползла с ящика вниз, дотянулась до свободного края медвежьей шкуры, укутывая её. — Те люди умерли, но твоя семья ещё жива. Скажи мне, те женщины хотели бы твоей смерти? Их смерти? Если ты считаешь, что тебе больше не для кого жить — возьми нож и выйди на медведя, тогда они по крайней мере будут уверены, что тебя уже не вернуть. Маханон повернул голову, взглянул на отца — черты его лица заострились, впали щёки, между бровей появилась морщина. Косы на висках побелели, губы были плотно сжаты, а потемневшие от злости — или горя? — глаза влажны от сдерживаемых слёз. — Живи или умри, сын, но прекрати терзать их. Однажды он не смог защитить сестру, и едва не потерял её. Он не смог защитить девушку, которую полюбил, и потерял её навсегда. Он не может допустить, чтобы его семья страдала из-за его малодушия. Даже если тоска и боль никогда его не отпустят, если скорбь навсегда поселится в сердце — это не должно касаться его близких. Он справится с этим и станет стражем своей семьи. Он будет оберегать их от потерь, чего бы это ни стоило, чтобы им не пришлось пережить то же, что сломало его. Чтобы не видеть горя на их лицах. Маханон повернулся к костру и шагнул на нетвёрдых ногах, выходя из тени, где они скрывались с отцом, на свет.