I was too young To notice That some types of love could be bad. — Hard Times by Ethel Cain
Лита любила быть одна. Или это была выученная привычка, вынужденная любовь. Потому что Лита всегда тянулась к людям, но они к ней нет. Не то чтобы ей выпала доля изгоя или вечной груши для битья из-за своей мягкости и прочих внешних проявлений, которые были как красная тряпка для неуверенных в себе агрессирующих вовне, чтобы не уничтожить себя изнутри, и просто желающих самоутвердиться людей... Ценилась окружающими, но не настолько, чтобы их связывали тесные отношения. Её обижали и несправедливо относились ровно так же, как с другими. Её уважали и ценили ровно так же, как и других. И она не чаще прочих, была чьим-то запасным вариантом или чьей-то последней каплей. Но ни в раннем детстве, ни в подростком возрасте, когда жила у бабушки в новом районе, ни даже в институте у Литы так и не появилось ни одного близкого друга. Только приятели и доброжелатели. В какой-то момент девушка начала винить свой невзрачный внешний и вид и сдержанность в характере. Но после осознания того, что другой ей не стать, пришло и полное принятие своего одиночества. Пока жизнь вокруг кипела и сменялись дни, сезоны и события, Лита существовала тихо, наблюдала молча, однако тщательно абсорбируя все происходящее вокруг. Так что вынуждена была проводить много времени внутри своей головы, где рассуждала, восхищалась, грустила — и всё во внутренних диалогах. Потому что больше никто бы и не стал её слушать. Так что Лита привыкла быть наедине с собой, и ей это нравилось. Потому появление Коннора в жизни ощущалось так странно. Во-первых, снова являться свидетелем и изо всех сил пытаться быть полезной для следствия после стольких лет — казалось теперь чем-то новым и ответственным, а ответственности девушка чаще избегала. Во-вторых, говорить и видеть напротив заинтересованные глаза — от этого Лита и подавно отвыкла. И даже когда Коннор задавал вопросы едва ли связанные с его работой и нынешним делом, Лита никак не могла привыкнуть, что ей дают неограниченное время для ответа и принимают любые формулировки. В свое время, когда ещё совершала попытки влиться хоть в какой-нибудь коллектив, она старалась соответствовать общим стандартам человека и собеседника, словам которого будут внимать. А не перебивать после каждой реплики и не обременять себя попытками восстановить нить повествования говорящего. Лита пыталась шутить, говорить экспрессивно, артистично, пыталась уложить свою историю целиком в тот короткий промежуток, который отделял её от очередной уморительной вставки в её рассказ или грядущего метафоричного зевка собеседника. Но даже эти усилия не приносили результата. Каждое утро после пробуждения или перед самым выходом Лита напоминала себе о том, что она не знает, через что проходит каждый, кто встречается ей, а также что она не в состоянии изменить мнение других о себе и что вообще все это так неважно… Ведь где-то там, высоко-высоко рождаются и умирают звёзды. К сожалению, на практике это превращалось в убеждения о том, что ни защитить себя, ни указать кому-то на некорректное поведение Лита не могла. А вера в греховность осуждения ближнего своего распространялась и на осуждение тех, чьи поступки и слова напрямую касались её комфорта и жизни в целом. В это утро все было по-другому. Сегодня она проснулась с осознанием того, сколько лет жила в страхе. Боялась вступать в конфликты и, как следствие, быть неугодной для окружающих и плохой в своих же глазах. Боялась верить в осознанные дурные поступки людей, списывая все на травмы и злоупотребляя рационализацией. И боялась защищаться, потому что не видела себя в списке тех, кто этой защиты достоин. Всей этой симфонии мыслей вразумляюще вторил приглушённый голос Вивиан где-то на задворках памяти. Несколько дней Лита провела в размышлениях. Она отпросилась с учебы, соврав о дурном самочувствии. И сообщила отцу Кирану, что в церкви тоже не появится пару дней, без называния причин. Тут врать не пришлось, да и как-то совестно бы было. По сути своей ложь не становится менее греховной, если врать только неверующим, но Лита уже была ни в чем не уверена. Девушка, отключив все гаджеты, прогуливалась в парке, ела меньше обычного и не контактировала с людьми, пытаясь навести порядок в голове. Пыталась найти ориентир или хотя бы его очертания, понять чего ей вообще хочется. Не то, что от неё ждут по её мнению и не то, что ожидал бы от отец. Ну а пока девушка знала точно, что верит в бога, в людей и в то, что родилась в этот мир не просто так. И абсолютно точно она не жалела, что была добра к людям, даже когда ситуация требовала обратного. Жалела только, что не была добра с собой. Наверное, каждый здоровый человек безумно рад своей дееспособности и целостности, только где-то глубоко на подсознании; не все об этом задумываются. Но для Литы мысль о том, что она благословлена, только потому что руки и ноги целы, была не редкой. И часто это спасало её от излишних переживаний о проблемах, которые не шли в сравнении с чем-то таким страшным, как инвалидность и сопутствующая потеря всего привычного и любимого. Ведь в церковь приходит так много людей с самыми уникальными и оттого ужасающими историями. Порой, примеряя на себя чужое горе, Лите было стыдно за то, что она радуется за себя. Но, увы, так она делала часто и уже даже непроизвольно. В её счастливом детстве отец был самым чистым и ярким образом для неё. Позже она узнала, что его род занятий, мягко говоря, не поощряется в обществе и карается законом. Но в то беззаботное время девочка мало что знала о мире, а рядом не было того, кто бы мог объяснить. То есть того, кто бы мог конкретно расклеить ярлыки добра и зла на всех, кого она встречала в жизни и на всё, что так искренне любила. Отец был её самым близким человеком, который дарил ей всю свою любовь. Разве возможно было вообще заподозрить, что он занимается неправильными вещами на этой своей работе? И как ей следовало разглядеть его друзей и партнёров в нелегальном бизнесе в тех больших и маленьких добрых дядях, что играли с ней на заднем дворе. Те, что относились к ней со всей лаской, на которую были способны, несмотря на свой порой пугающий внешний вид и громогласные речи. Те, что твердили ей, что каждая девочка, в том числе и она, способна на великие вещи и имеет право на все. Пока в школе мальчики не просто дразнили, но и запрещали играть в «их» игры, друзья отца учили её строить баррикады, дарили мячи и игрушечные пистолеты на праздники. А также, когда отец наказывал ей наряжаться исключительно в платья, театрально кривили лица, тем самым поддерживая девочку в её желании носить разнообразную одежду. Она росла, не зная, что такое холодность, строгость или жестокость со стороны родителей, слушала истории одноклассников, видела репортажи о деструктивных семьях в сводке криминальных новостей по телевизору и ужасалась. Но когда начала понимать, что у отца на самом деле не было официальной работы, ужасаться не спешила. В подростковом возрасте казалось,что нет ничего дурного в каком бы то ни было занятии, если оно не вредит людям. А отец не был похож на наемника, коллектора или грабителя. Он ведь был совершенно обычным: говорил без специфичного жаргона, ночью спал дома и не готовил дочь ни к какому возможному экстренному побегу (как показывали в фильмах про криминал). Только что в кабинет свой не разрешал заходить ни под каким предлогом. И в какой-то момент мужчина резко изменился. В тот период в доме и так стало невыносимо уныло, потому что друзья отца перестали приходить. По крайней мере, в дом точно не входили — Лита видела через окно, как некоторые из них все же приезжали, чтобы коротко о чем-то переговорить с отцом. Сам он, натянув на лицо маску отрешённости, перестал смеяться так часто и так открыто, как раньше. Перестал реагировать на те шутки и гримасы дочери, над которыми раньше мог смеяться несколько минут со слезами на глазах. Это для нее было первым потрясением. Совсем скоро начало происходить странное. Отец уходил куда-то по вечерам и рано утром по воскресеньям его уже не было дома. Лита в шутку думала, может, он нашел себе клуб по интересам, кружок какой. Оказалось, она была близка. Долго гадать не пришлось, вскоре в свой клуб отец потащил и дочь. Его новым хобби оказалась католическая церковь. Юная Лита ещё не знала, как на это реагировать и как лично ей относиться к таким заманчивым предложениям отца посетить службу, так что была послушна, но едва ли заинтересована. Постепенно отец из любящего, смеющегося и свободного мужчины превратится в закрытого хмурого человека, а также строгого и отстраненного родителя для Литы. Многие привычные для девушки образы стали теперь «греховными», а предметы быта — «необязательной блажью». Лита видела в глазах отца, на службе обращённых кверху, искреннее сожаление и раскаяние в чем-то. Но ей так и не повезло узнать подробности. Да и своих проблем хватало. Ей нужно было понять, куда делать вся та любовь, которую дарил ей отец за двоих — за себя и умершую при родах маму. Себя она, однако, со временем смогла убедить, что такова цена веры. А затем и что — такова вся её суть. И так как чего-то иного ей не представилась возможность увидеть, пришлось уверовать в религию отца и принять догматы католицизма как свои принципы. Лишь бы ему было хорошо, а ей рядом с ним. Со временем, конечно, это действительно стало единственной призмой, через которую девушка могла видеть мир. Потому что проживая в доме, где на каждый громкий звук и лишнее телодвижение получаешь укоряющий взгляд, начинаешь внимательнее следить за собой и тем, что говоришь. Затем уже даже вне дома ощущаешь, будто вот-вот из стороны возникнет этот взгляд и сопутствующий ему вздох — разочарованный или усталый. Лита так и не смогла определить, отец был ею недоволен или просто утомлен. В доме, где регулярно слышишь монотонные рассуждения о казалось бы однозначном и привычном для всех явлении с иными трактовками, иногда доходящими до абсурда, начинаешь верить в иную природу тех явлений и вещей. Лита понимала, что отец не уверовал, а именно что «ударился» в бога, и это было совсем нездоро́во. Но неописуемого ужаса нагоняла мысль, что если она будет по другую сторону его маленького отгороженного от всех сумасшедшего мирка, то окажется вдалеке и от него. Папу юная Лита любила слишком сильно. Так что она осталась с ним, подыгрывая ему в его сумасшествии, пока не стала с отцом за одно и одним с ним целым. И все же до конца его жизни так и гадала: куда же делась вся его любовь. Или хотя бы, почему на замену ей не пришла та, другая... О которой проповедовал Иисус, о которой от его имени распинались пастыри. Он не начал бить её или применять другие виды насилия, но, однако, для не знавшей повышенного голоса отца Литы один его смеряющий взгляд и извечный холод влияли куда хуже. Позже на работе в церкви девушка встречала много семей с детьми-подростками, в которых каждый искренне верил и был заинтересован. Все они вели праведную одухотворенную жизнь, но при этом были нежны друг с другом и всегда улыбчивы. Теперь поведение отца виделось ей весьма лицемерным. Он разбивал лоб в молитве на бога, главное просьба которого — только лишь любовь, но не смог более и капли её подарить своей дочери. Это было второе потрясение Литы. Богослужения все ещё собирали множество людей по утрам в воскресенье. Осень ярыми порывами ветра пыталась прогнать и без того холодное дождливое лето. Лита чувствовала, что что-то грядет. Да, возможно, это просто были надумки, но в своих играх друзья отца учили её всегда доверять ощущениям, особенно таким беспокойным. Иначе, говорили они, в этом деле не продержишься долго. Что за дело, Лита в детстве в силу возраста, конечно, не понимала. А когда подросла, допускала, что они так пренебрежительно-комично обзывали саму жизнь. Вообще они разным интересным вещам её учили в игровой форме, а она после продолжала тренировать эти навыки, несмотря на то, что с некоторых пор это стало категорически запрещено в доме. И Лите пришлось воспользоваться этим однажды. Она вскрыла замок в кабинете отца, пока тот был на службе. Ради этой аферы ей пришлось прогулять школу, утром, однако, сев в школьный автобус, чтобы заверить отца в обратном. Затем юная Лита вернулась домой и пробралась в недоступную для неё комнату отца, который под стать своему тайному обиталищу отгородился от дочери. Окинув тогда кодовый замок на сейфе, она мысленно обругала дядюшек, который не научили её более сложным воровским ремеслам. Но ей все ещё под силу было заглянуть в закрытый верхний ящик стола. Внутри небрежно раскиданные бумаги накрывали пистолет. Литу все те же друзья отца не шибко горели обучать матчасти, только смотреть давали, так что она сама искала информацию в интернете. Не была в этом спецом, но узнала Глок-18. И не удержалась от того, чтобы потрогать и повертеть в руках. Уложить все обратно так, как было, конечно удалось, но только смысла в этом она видела крайне мало. Судя по заполнившей полку пыли, отец давно не заглядывал сюда. Возможно с тех самых времен, как «прозрел». Отец регулярно напоминал дочери, что такое плохо. Воровать, лукавить, вмешиваться, проникать, перебивать, требовать, громко смеяться, предавать, не уступать, осуждать, праздновать, гордиться, грубить, жаловаться, возникать, делать все, чему её учили дяди и, конечно же, убивать. И чуть ли не слёзно просил её не пятнать свою душу. Но Лита многие из его наказов считала бредом и не такими уж тяжкими грехами. И многое себе позволяла. Вплоть до того дня, как по возвращению из школы обнаружила тело отца в кабинете. Застрелился он из того самого глока. Тело будто вальяжно раскинулось на стуле, так сам отец давно себе не позволял сидеть. А тут будто опустил все эти барьеры и придуманные им самим запреты. Лицо расслабленное, глаза пустые. Тонкая струйка крови… Лита не смогла устоять на ногах. Но не издала ни звука. Мир тут же окрасился в те цвета, которыми описывал его папа. Оружие — это зло, пустые разговоры — это зло, как и праздный смех. Считать себя достойной хоть чего-то — неправильно. Добрые друзья отца, которые даже в самом страшном сне не могли причинить ей вред — нехорошие люди. И сама она — это зло. Ведь вопреки наставлениям отца, девушка не просто улыбалась без повода и воодушевленно занималась интересующими её вещами вместо молитвы, но ещё и обманула самого близкого человека, пробралась тайком в его кабинет и восхищённо глазела на пистолет. Это все была её вина. Если бы не её греховные поступки, с отцом бы не случилось все это. Он был бы цел и жив, да и пускай все также угрюм и холоден. На попечение юную Литу забрала бабушка, мама её мамы, которую она потеряла во время своего рождения. У полиции по началу возникали вопросы касательно отпечатков Литы на глоке, но совсем скоро все эти ужасы с допросами и похоронами закончились. Лита смогла жить с бабушкой тихой безмятежной жизнью, будто ничего и не произошло, купаясь в любви и заботе. До тех пор, пока та не скончалась через несколько лет, когда девушке уже исполнилось 18. И маленькая запуганная собственными мыслями Лита Лавлэйс снова осталась одна во всем белом свете. Пытаясь быть как можно мягче с окружающими, быть понимающей и всепрощающей. Будто отец все ещё наблюдал из-за угла и издавал усталые вздохи. Или грозился снова умереть из-за её дурного поведения.17:40
Лита очень хотела быть полезной. И точно знала, что может, по крайней мере пока имела шанс залезть в голову (и не только) к отцу Кирану, пользуясь приближенностью к нему. Было бы несомненно здорово, если это все окажется ошибкой или неправильной трактовкой. О, было бы так прекрасно, если бы она просто оказалось слишком мнительной. Ради такой истины нестрашно и зайти слишком далеко, стать врагом для прихода или даже для мира, если только результат будет хорошим... Нужным. И было невыносимо думать, что придется с этого дня всю остальную жизнь прятаться за свою наивность и слепую веру. И продолжать твердить нет, даже когда Кирану предъявят обвинения… за что-то. Так что нужно было первой сломать встроенные барьеры, пока они ещё были достаточно податливы. Впервые за много лет в её голове не просто возникли запрещённые мысли, но и получили право развиваться вплоть до возникновения на их основе плана. Слишком рискованный, но до ужаса простой. И при небольшой капле везения у неё могло получиться выйти сухой из воды. Но, конечно, не для себя самой в собственных глазах. Однако теперь девушка смотрела на это иначе. Будто избавилась от какого-то надзирателя за спиной. Перестало до дрожи пугать мысль о том, что одно «грешное» дело повлечет за собой другое, а там и до ада рукой подать. Здраво рассудив и заранее себя оправдав, Лита приняла мысль, что сможет остановиться вовремя, хотя никогда даже не засматривалась на эту скользкую дорожку. И точно знала, что решается на такое ради добра. В конце концов, ей приходилось врать во благо многим прихожанам в церкви, чтобы утешить. Собравшись с духом, девушка надела завалявшиеся с первого курса джинсы, футболку и легкую куртку с огромными карманами. Так хотя бы по силуэту и при плохом освещении имелся шанс не быть похожей на саму себя, потому что от такого стиля в одежде она давно отказалась. Но стоя перед зеркалом сейчас, вдруг подумала, что хоть юбки, кардиганы и колготки, теперь ясно, не до конца являлись её искренним выбором, в этом тоже собой себя девушка не чувствовала. По просьбе клиента такси остановилось чуть дальше от места изначально указанного в заказе. Литу и дом отца Кирана разделял один квартал. Она медленно плелась, подрагивая от вечерней прохлады. По мере приближения стараясь разглядеть с расстояния, горит ли свет в окнах заветной постройки. В доме было темно, но это ещё не подтверждало на сто процентов, что хозяин отсутствовал. Так что остановившись в паре домов от, Лита достала телефон. В поздних сумерках яркий экран ослеплял. Пришлось убавить яркость и тогда набрать номер преподобного. Звонок приняли после всего лишь двух гудков. И Лита очень расстроилась, что отец Киран, по всей видимости, был не занят. — Лита, ты в порядке? — первым зазвучал встревоженный голос на той стороне. — Да. Я просто хотела поговорить… Я… — Ты точно в безопасности? Ты цела? — Да, да, абсолютно. Я в порядке, — Лита успешно имитировала дрожь в голосе. Низкая температура улицы способствовала этому очень хорошо. — Могу я прийти к вам? — Нет! Я имею в виду, ты уже едешь? Я не дома сейчас. — Нет, я дома у себя, не волнуйтесь… Но я бы очень хотела поговорить. — Девушка протянула как бы случайно вырвавшийся нервный гортанный звук, словно пыталась сдержать слёзы. И затем нарочно бездарно изобразила смену настроения. — Но я не хочу вас беспокоить. Ладно, неважно! После нескольких секунд молчания, за которые Лита успела похоронить всю свою аферу и себя заодно, голос пастора зазвучал вновь, доверительно и с лёгким нажимом: — Нет, Лита, я всегда готов помочь. Просто сейчас не дома. Но подъеду через час. Приходи, я буду рад тебя принять. Всегда. Ты же знаешь... — Спасибо вам большое! Без лишних разглагольствований, которые предполагал её сценарий, девушка все же кинула трубку. У неё был только час. На самом деле даже уже держа отмычку рядом со скважиной двери, девушка не могла поверить, что это действительно происходит. Мир не казался нереальным и отнюдь сама себе она не ощущала чужой. Просто знать наконец, что ты решился не стоять в стороне и быть полезным таким радикальным методом — странное чувство. И сидеть на корточках у двери дома отца Кирана и вспоминать полное теплого смеха детство до того, как отец ударился в бога, было, казалось, несочетаемым. Но Лита наивно скучала по временам, когда мир не делился для неё на черное и белое. А если так и было, то прошлая Лита сама могла бы выбирать, что каким цветом окрасить, не слушая архиважное общественное мнение. Маленькая Лита не судила людей по навешанным кем-то ярлыкам, внешности или вероисповеданию, только по поступкам и, в частности, по их отношению к ней. Перед решающим толчком, девушка шумно вздохнула, а затем выдохнула, выпуская все сомнения в стылый воздух. Последний, с характерным звуком щелчок — и дверь была открыта. Дом был двухэтажным, и обыскать его за час не представлялось возможным, особенно, когда ты без понятия, что искать. Но по опыту Литы можно было предположить, что самое важное, сокровенное и секретное мужчины прячут в своих сейфах за кодовыми замками с самыми оригинальными, по их мнению, комбинациями. И в своем экстатическом самодовольстве забывают о том, что, возможно, существует кто-то поумнее них; даже не думают о сигнализации, например, на всякий случай. Пробежавшись быстро по комнатам, девушка задержалась только в ванной, надеясь найти там какие-то намеки на запрещённые вещества. Ничего такого. В других комнатах интерьер был такой безжизненный, и в свете фонаря бросающиеся в глаза слои пыли говорили о том, что комнаты даже не обживались. Возможно, в это большом доме ему временно позволило жить руководство, но в будущем тут предполагалось что-то вроде приюта. Помимо кухни, лишь одна комната, что находилась на втором этаже, была жилой. Тут святой отец, вероятно, спал, ел и хранил секреты. Ещё одним место для обыска была кухня. Там хозяин дома точно готовил, но не ел. Кухонный гарнитур, по состоянию на вид — отслуживший не один год, имелся, но отсутствовали стол и стулья. Эту комнату Лита оставила на потом. Вздрагивая от каждого шороха, причиной которого сама и становилась, и от каждого скрипа половицы, девушка отгоняла мысли, что, возможно, прослушала рассказы клирика о его любимой огромной (и агрессивной) собаке. Но молилась, что если ей и суждено встретить нечто такое — то хоть бы успеть уйти живой, а не остаться лежать растерзаной в чужом доме в этом вульгарном образе и кричащем позоре. Лучше уж добежать до первой подворотни и там испустить дух. Фантазии в голове рисовались страшные, и нечто внутри, что всегда заставляло Литу эскапироваться в случае опасности, теперь же вынуждало продолжать смаковать тревожные мысли. Зато так получилось весьма успешно отвлечь себя от самого факта того, что она, прости господи, рыщет сейчас в чужом доме в поисках... неизвестно чего. Ещё и в доме священника, прихожанкой церкви которого является. В доме друга, если уж совсем начистоту. И она едва выдержит муки совести, если окажется, что все себе напридумывала. И это было бы лучшим вариантом. В углу спальни пастыря стоял похожий на отцовский стол. Здесь, к счастью, никакие ящики не были закрыты на ключ, но в каждом из них хранилось огромное количество бумаг. Рукой, на которую была надета виниловая перчатка, девушка поднимала слой за слоем, подозревая, что между любыми из документов может прятаться разгадка. И в самом крайнем из ящиков наконец обнаружилось-то, чему здесь явно было не место. Лита понятия не имела, чем это являлось в своей сути и что конкретно эта находка значила для неё. С одинаковой вероятностью это могли быть какие-то опасные или нелегальные изобретения или же безобидные безделушки, которые мастерил Киран на досуге. Красного цвета капсулы на них лежали будто заброшенные за ненадобностью или как остаток основой партии. И из и так небольшой кучки, Лита взяла несколько штук, надеясь, что это останется незамеченным. И когда уже собиралась подняться с колен, заметила в другом углу, стоящие ровно у стенки выдвижного ящика яркие картонки, похожие на билеты или одноразовые пропуска. Вытянув несколько штук и рассмотрев под светом фонаря, девушка отметила яркие цвета, принадлежавшие когда-то палитре популярного заведения в дореволюционном Детройте. И собственно его название — клуб «Рай». Это она тоже забрала с собой. И рассудила перед тем, как положить в карман, что визитки без номера и адреса были новыми, свежеотпечатанными. Эти точно тут не завалялись. На всякий случай она решила аккуратно пошарить рукой под матрацем на кровати, но ничего не обнаружила. И потому поспешила пройти на кухню, все ещё не зная, что искать, потому что, глядя на находки, Лита не наталкивалась ни на какую конкретную мысль. Состав и предназначение капсул были неизвестны, но на наркотики не похожи. А визитки публичного дома андроидов были просто странным предметом, ведь клуб давным-давно закрыт. Гарнитур на кухне заполнял по кругу все три стены, кроме той, где была входная арка. Так что шкафов для исследования имелось много. Но большинство полок пустовали. Комната действительно была большая и просторная, оттого свободное место в центре, где должен быть стол, выглядело так неправильно. И несколько старых консерв и пачек из-под кофе тоже выглядели на такой кухне не так. Больше, казалось, нечего было осматривать. Только если все прочие пыльные комнаты... Но времени для таких исследований было крайне мало. И стало ясно, что теперь ни для чего оставшихся минут не хватит, потому что прямо сейчас они кончились. Лита услышала, как к дому подъехала машина. Первой реакцией было прислоненная к раскрывшемуся рту рука. Вторым делом хотелось поддаться слабости и подкосившимся ногам, просто рухнуть на пол. Притвориться мертвой или действительно умереть. Один, второй шаг, встревоженный вдох, щелчок выключателя — и она предстанет перед Кираном, как последняя заблудшая душа — в перчатках, в кепке и с выражением необъятного ужаса на лице, без единого намека на стыд, по крайней мере по началу. Нет, так нельзя! Девушка рванула к лестнице, побежала наверх, попутно пытаясь выудить телефон из кармана джинс. Долго думать не пришлось, да и куда ей тратить на это время, что уже закончилось. Лита ярко запечатлела в памяти огромный шкаф в одной из комнат, который поверхностно осматривала. Там она и закрылась, пытаясь сдержать кашель от невыносимого количества пыли. Исходящий — номер Коннора.18:45
Экспертиза по ножу, если и была готова, для Вивиан доступ к её результатам был закрыт. Да ей и не требовалось. После того, как вырубила свою несостоявшуюся убийцу, до отключения смогла разглядеть интересную резную рукоятку орудия со скандинавскими мотивами. Эта картинка, конечно, спонтанно всплыла в памяти, но кто мешал быть гордой собой? Оставалась профессионалом даже при угрозе жизни. Теперь дело было за малым. Вивиан быстро отыскала в Детройте ларек, торгующий исключительно товарами с подобным мотивами — резными фигурками богов скандинавского пантеона и разными недостоверными атрибутами по типу шлемов викингов из дешёвого алюминия. Но, к слову, ручная работа на ножах действительно была качественной, Вивиан оценила. Конечно, так и подмывало зайти внутрь с ноги и тут же потребовать у продавца ответов на правах пострадавшей от их безалаберности и беспринципности. Потому что продавать холодное оружие странного вида покупателям — а так сумасшедшая абсолютно точно и без измазанного в краске лица была странной — это кем надо быть вообще? Но спугнуть потенциальных информаторов сейчас было нельзя. И девушка вошла в помещение спокойно, внимательно всматриваясь в расставленный на полках по всей длине стен товар. Помещение и так находилось в тесном и закрытом от солнца квадрате, а теперь тут ещё и не горел свет. Девушка незамедлительно дала понять, что не за томными беседами о скандинавской культуре явилась, проигнорировав слова работника о том, что они закрылись. — Я не покупать пришла, — Вив прислонилась к прилавку, за которым стоял насторожившийся парень лет двадцати. За его спиной как раз были развешаны те самые ножи с белыми резными ручками, только рисунки отличались один от другого. — Мне вон тот ножик, пожалуйста, подай, — она угрожающе улыбнулась, чтобы продавец даже и не подумал отказать. — Я уже кассу закрыл… — робко выдал он. — Я же сказала, мне не покупать. Мне бы узнать только, кто у вас на днях покупал такой… или не на днях. Я думаю, ты бы запомнил судорожно дрожащие глаза, какие-нибудь нервные тики или тремор рук у покупателя. Одним словом, шизика видел? Слегка расслабившийся паренёк подумал несколько секунд, закусив щеку. — Да у нас тут много гиков приходят, ролевики бывают. Они ж все немного сумасшедшие. Да я и сам… — Вив недовольным взглядом и взмахом ладони обозначила, чтобы тот говорил ближе к делу. — И я тут не один работаю, может кто-то дико странный был не в мою смену. Вив с досадой сжала губы и призадумалась. Её собеседник снова напрягся и виновато пожал плечами, ожидая реакции довольно пугающей, по его мнению, клиентки. — То есть ты не видел ничего из ряда вон выходящего? Может кто наличкой оплачивал — грязными мятыми купюрами? Пареньку на глазах вернулся цвет лица, он просиял и заговорил уверенно, со знанием дела. — Вот что-что, а клиенты у нас состоятельная молодежь, потому что быть гиком или коллекционером — дорогое удовольствие. Они могут выглядеть неопрятно, быть нестриженными пару месяцев… или это стиль такой, не знаю... Но обычно карточки только в ходу или недавно снятые деньги с банкомата. Ну это если у нас вайфай лагает. На такой энтузиазм и гордо блестящие глаза оратора Вив даже не знала, как стоит реагировать. Может, ей показалось это даже милым, если бы было достаточно времени поразмыслить. Но времени ей никогда не хватало. — Ясно. Твой напарник когда заступает? — Завтра. У нас три через три. — Он совсем осмелел. — А вы из полиции, да? — А ты дрочишь на девушек в форме? — Она выразила искривленным ртом и хмурым взглядом все свое отвращение к его внезапному эмоциональному подъему. — В общем: я ещё зайду, постарайся вспомнить что-нибудь, ради своего же блага, — непринужденно произнесла Вив, однако не смягчая сурового взгляда. — А может, у Макса спросить? Уже собиравшейся уходить Вивиан пришлось развернуться с нескрываемым раздражением на лице и ещё сердито отчеканить для пущей ясности: — Кто такой Макс? — Мы у него ножи берём. Сотрудничаем. — А сразу ты не мог..? — Девушка перевела дыхание и натянула язвительную улыбку. — Отлично, давай номерок. Когда Вивиан вытаскивала телефон из кармана, то уже почувствовала вибрацию. Гаджет был на беззвучном режиме. Звонил неизвестный номер. Но вверху на панели обозначались пропущенные вызовы. Много. Девушка смахнула шторку вниз, чтобы убедиться, что именно этот номер уже пытался дозвониться. И пытается сейчас. Несмотря на неподходящее время, что-то побудило её выйти на улицу и принять звонок. Глаза тут же округлились. На том конце женский голос быстро затараторил. Детали были непонятны, но точно стало ясно, что возникла проблема нехилого масштаба. — Где-где ты, блять? В шкафу в двухэтажном доме святого отца, куда вломилась с помощью отмычки, я правильно понимаю? — После ряда возмущенных вздохов Вив задала резонный, по её мнению, вопрос: — Какого черта мне звонишь? Коннор у неё недоступен, еб твою мать… Не дыши. Просто нахрен не дыши там. — План родился в голове моментально, словно Вивиан каждый день спасала из западни подружек своих напарников. — Дай мне двадцать минут. А потом набери меня через десять. Поняла? — На той стороне положительно угукнули. — Скинь адрес.