Когда цветут липы

Он успел, он все-таки успел! Без пяти десять влетел в супермаркет, подбежал к знакомому прилавку, потребовал хорошего: четыре бутылки пятнадцатилетнего «Далвини». В кассе выложил за покупку чью-то месячную зарплату. Но не свою, конечно. В «ИнфоДжене» платили хорошо, особенно ему. Поставил покупку в багажник, поехал домой уже не спеша. Чёрный зверь вылез из логова, захлестнула шею безжалостная петля, но теперь у Андрея было оружие, способное если не победить злую тоску, то сделать её далёкой, почти чужой. Это оружие приятно позвякивало где-то за спиной. Только и нужно, что отключиться, забыть обо всём: о своём постыдном пятне, о Владе и Анне, о нём, недоступном, невыносимом, единственном на свете и в жизни… А потом настанет время соскребать себя с пола, осторожно выстраивать карточный домик, который он называет жизнью. До следующего неосторожного слова, оброненного случайным знакомым. До следующей пощёчины, нанесённой не со зла даже, а бездумно, случайно. Только всё труднее сложить карточный домик, всё сильнее чёрный зверь, и все чаще случаются пощёчины. И однажды он не выдержит, однажды этого, звякающего в багажнике, окажется недостаточно или же слишком много, что одно и то же. Впрочем, он лгал себе и сейчас. Четырёх бутылок не хватит, это ясно, а выйти из дому он теперь долго не сможет. Но должно же ещё и дома что-то быть? Дома скрутил голову одной из бутылок ещё в передней, едва услышав, как лязгнула за спиной тяжёлая дверь. Усилием воли остановил себя, неторопливо прошёл на кухню, достал из шкафчика приземистый квадратный стакан. Рука чуть подрагивала, горлышко бутылки жалобно звякало о край стакана. Первый глоток — самый важный, самый целебный. Не выпуская из рук бутылки и стакана, переместился в кабинет, сел за компьютер. Письмо шефу, генеральному директору «ИнфоДжена»: «Краткосрочный отпуск за свой счёт… Состояние здоровья… Текущие вопросы к Ирине Кравцовой…» И ещё одно письмо, маме: «Срочная командировка… вернусь на следующей неделе… Скажи Антону, что квартира на сигнализации, пусть не суётся». Последнее важно. Ещё не хватало, чтобы непутёвый брат решил воспользоваться якобы свободной хатой. Анне можно было не писать. Последний раз они говорили ещё в начале лета. Раньше они хотя бы обменивались эсэмэсками, теперь отпала необходимость. Осталось только выключить телефон — и можно будет забыть обо всем. Экран высветил кучу пропущенных звонков и непрочитанных сообщений, и только тогда Андрей вспомнил: день рождения! Ведь он обещал родителям прийти на ужин. Мама, конечно, накрыла на стол, приготовила подарки, они ждали его, и какая же он после этого скотина! Залпом осушил стакан. Обожгло, закружило, отпустило. «Далвини» берет мягко, но настойчиво, именно так, как он любит. Когда тебя вроде бы ни к чему не принуждают, но ты и не мыслишь отказать. Ладно бы ещё он любил брать. Всего несколько раз он был сверху, и всегда это было неловко, даже страшно: страшно сделать больно, страшно не доставить удовольствие. Вот такой он урод. Что сказал бы отец, если бы узнал? А его гаражные друзья: дядя Коля, трижды женатый и каждый раз — удачно, Саня-таксист, бабник и задира, Сергей Павлович, отставной ментовский начальник, успевший стать дедом в неполные пятьдесят, — что сказали бы они? Вот Антон обрадовался бы. Ведь его, Андрея, порок раз и навсегда выписал бы братцу надежнейшую индульгенцию. Подумаешь, нет ни работы, ни образования, большое дело — алименты на двоих детей, а вот ваш идеальный Андрюша вообще голубой! Педик. Подставляет зад мужикам. И не надо краснеть, не надо кривиться. Все так и есть, если говорить открытым текстом. Виски в стакане заворачивалось золотой воронкой. У этого, не-его, не-друга и не-любовника, глаза такого же цвета: тёмного золота, густого янтарного мёда. Он утонул в этих глазах в первый же день, увяз, как муха в кленовом сиропе. Но он не станет думать о нем сейчас и здесь, на просторах шотландских предгорий, где пахнёт вереском и близким морем, северным и холодным. Иначе можно не выдержать, побежать, пойти, поползти к нему и не отдаться даже, а просто прижаться лицом к его коленям, поцеловать его руки, такие тонкие и сильные, выплеснуть в его ладони весь этот чёрный яд, сжигающий изнутри, ведь больше невозможно держать его в себе, невозможно. Бутылка опустела слишком быстро, но встать за новой уже не было сил. Качалась кровать, на которой он не помнил, как оказался, кружился над головой далёкий потолок, холодный, того и гляди снег пойдёт. Действительно, как же он оказался в этом месте, в этом сером безвременье? Что он сделал не так, в чем ошибся? Может быть, его ошибка, корень его теперешних проблем тянется из того, давнего, отболевшего, но не забытого? Влад уехал, и Андрей затосковал. Даже не по самому Владу, а по этому безумному животному притяжению, которое на короткое время расцветило жизнь всеми красками радости. Но Влад уехал, и краски померкли. Никто не глядел на него так, никто не поджидал в темной прихожей, чтобы прижать лопатками к стене, прикусить губы в хищном, жадном поцелуе, горячо зашептать, касаясь уха влажным дыханием: «Я так хочу тебя, мелкий, чувствуешь, как у меня на тебя стоит?..» Антон ушёл с головой в долгожданную свободу, в которой были девушки, попойки с друзьями, баловство с травкой и с таблетками подешевле. Ему было не до Андреевых терзаний, да и разве он понял бы? Андрей ему и под пыткой не сказал бы такого. Посиделки и выезды на природу с друзьями отца тоже утратили прелесть. Он словно впервые заметил, насколько они старше, насколько мир их забот и интересов далёк от его собственного. Конечно, были тренировки и школьные друзья, тусовка во дворе с гитарой и бутылкой дешёвого портвейна. Эти как раз казались Андрею детьми. Он смотрел на них почти с жалостью, как на неполноценных. Он оказался потерянным, подвешенным в вакууме между двумя полюсами. Конечно, он много и самозабвенно дрочил, представляя себе Влада, как можно яснее, с мельчайшими подробностями реконструируя их такие немногочисленные встречи, а иногда и внося в них свои поправки. Вот они любят друг друга, стоя по пояс в течении неширокой и медленной реки, где отец с Сергеем Павловичем прошлым летом растягивали браконьерскую сеть. Вот они едут на мотоцикле куда-то далеко-далеко. Потом останавливаются среди огромного поля, которому не видно ни конца и ни края, только зеленые колосья колышутся над головой его викинга, когда тот входит в него резко и глубоко, при этом бережно придерживая под ягодицы. А когда спадала звенящая волна, неизменно накатывал стыд, смешанный с разочарованием. Да, куском хлеба можно утолить голод, но разве можно всю жизнь довольствоваться хлебом? Удача улыбнулась неожиданно, ничтожная, по-нищенски грошовая, но удача. В один из выходных, во время гаражных посиделок возникла популярная идея сгонять в магазин и накатить, но наличных при себе оказалось немного. И тогда отец сказал Андрею, как самому молодому и безотказному: — Андрейка, у меня там заначка, знаешь, где носки мои лежат! Не знаешь? Ну, комод такой с зеркалом, в левом ряду второй сверху ящик. Там поглубже, в лыжных носках должна быть пара сотен. Сгоняй! Конечно, он побежал, что ему стоило. Лыжные носки пришлось поискать, а потом он обнаружил такое, из-за чего мгновенно забыл про деньги. В самой глубине отцовского ящика нашёлся длинный пластиковый член глубокого синего цвета. Пластик был гибкий и приятно льнул к ладони, удивительный член с покатыми поперечными рёбрами упруго покачивался. Очнувшись от первого потрясения, Андрей сунул находку за пояс, прикрыл рубашкой. Унёс к себе в комнату и спрятал в книжной полке за рядом чуть отодвинутых от стены книг. Справедливо решил, что искать пропажу не станут, а если и станут, то тихо, соблюдая конспирацию. Не будет же отец спрашивать: «Слушай, а ты, когда заначку искал, случайно, дилдо не видел? Ну, такое синее, ребристое?» Ясно, что скорее язык проглотит. Находка открыла новые возможности. Андрей придумал Игру. Он создал себе парня. Необходимые сведения нашёл в интернете. Ясно же, это на разовый перепихон можно заявиться как попало, а для своего парня нужно готовиться. Теперь он знал как. Нужные предметы покупал в аптеке, твёрдо глядя продавщицам в глаза, будто бросая вызов: «Да, я гей, а вы что-то имеете против?» Правда, аптеку нашёл подальше от своего района, не хватало ещё нарваться на знакомых. Дома выбирал время, когда никто не сможет ему помешать. Запирался сначала в туалете, чистил себя и растягивал. Иногда этого хватало, чтобы кончить, но Игру это не прерывало. Потом принимал душ, где все тело становилось до ужаса чувствительным, будто каждая мышца и каждая пядь кожи сладко ныла в предвкушении. Перебирался в свою комнату, старательно запирал дверь, сбрасывал с постели одеяло и подушки. Закрыв глаза, долго гладил шею, скулы, губы, почти до боли прижимал соски. Так легко было представить себе, что это его парень целует глубоко и жадно, заставляет облизывать пальцы и вводит их в скользкое от смазки отверстие, это его парень обхватывает ствол напряжённого члена и скользит ладонью в рваном ритме, то быстро и едва касаясь, то мучительно медленно, сильно сжимая. А когда терпеть уже становилось невмоготу, когда лиловые звёзды вспыхивали за опущенными веками и каждое движение подёргивалось болью, Андрей начинал просить. Он умолял перестать мучить его, умолял трахнуть его скорее, пока он не сошёл с ума, пока его не разорвало от мучительного и страшного желания… Исчезали знакомые стены, и иллюзия становилась единственной реальностью, и его парень входил в него, иногда медленно и осторожно, но чаще — резко, сразу на всю длину... Андрей кричал, захлёбываясь слезами боли и счастья. Потом, когда стихало грохочущее сердце и рассеивался хмельной туман, приходила досада, горький стыд, густо замешанный на отвращении к себе. Нормальные парни в это время спали с девушками. Надо быть ебанутым извращенцем, чтобы получать такой кайф, трахая себя в зад синим пластмассовым дилдо. Досада была бессильной, импотентской и повлиять ни на что не могла. Стыда хватало на несколько дней, а потом Игра продолжалась. Сначала парень был похож на Влада, а вернее, именно Влада представлял себе Андрей, его хотел и ему отдавался. Но с течением времени образ викинга стал стираться, забывались, теряли четкость детали, и другие черты заменяли тускнеющий портрет. Сильные, покрытые жесткими черными волосами руки нового тренера по общей физической. Щедрые губы молоденького баристы из кафе на углу. Смешной белобрысый хохолок учителя-практиканта. Близость с Владом изменила все, будто теперь Андрею открылась способность видеть и воспринимать людей каким-то другим, прежде не знакомым органом чувств. Он вдруг понял, как красиво это место, где шея плавно переходит в плечо, как соблазнительно выглядывают косые мышцы из-за пояса низко сидящих джинсов, как завораживающе скатываются капли пота по жёстким кубикам пресса. Не всегда предмет его внимания был молод или красив. Иногда совершенно случайная, никому не заметная деталь становилась первым звеном в цепочке воображения. Длинные сильные пальцы, сжимающие поручень в автобусе, точно так же они могли сжимать и его член. Тонкие лучики морщинок в углах глаз, светлые на загорелом лице, их хотелось пригладить языком, слизывая чужой запах и вкус. Игра становилась причиной и следствием, целью и средством. Она позволяла держать себя в руках, почти безучастно, с бесстрастностью коллекционера складывать про запас волнующие фрагменты, чтобы на влажном полотне постели соединить их в одну картину, способную заменить реальность, нет, в тысячу раз превосходящую реальность по силе своего потрясающего воздействия. Андрей больше не мог обманывать себя, он не просто хотел Влада, он хотел мужчину. Сильного мужчину, под которым не стыдно стонать, которому можно и нужно отдаваться. Он не обязательно был Владом. Но обязательно — мужчиной. А параллельно с Игрой, в непересекающейся плоскости незаметно ползла остальная жизнь: школа, тренировки, семейные скандалы с непутевым Антоном, который не мог задержаться ни на одной работе и начал бухать уже всерьёз. Андрей сменил секцию кунг-фу на ММА, где пришлось многому учиться, что было к лучшему, ведь тренировки до седьмого пота, до рвоты и темноты в глазах не оставляли сил для эротических фантазий. Неплохо сдал экзамены и поступил в университет на прикладную математику. Детство закончилось. Началась, собственно, жизнь. И в эту новую жизнь ворвался ураган по имени Паша Архаров. Ладно, теперь с пустынных высот жизненного опыта можно признать, что на ураган Паша не тянул. Но был он тем не менее стихийным бедствием, чем-то вроде тропического ливня, шумного и внезапного, налетающего с нешуточной силой, уходящего в никуда так же быстро и бесследно. Но когда грохочут по крыше плети безудержного дождя, когда свирепый ветер пригибает к земле нервные пальмы и наливается свинцом низкое небо, кому дано предугадать недолговечную, пустяковую натуру этого шумного явления? Так же было и с Пашей. Он завораживал и впечатлял, при этом не ставя перед собой других целей. Он жил для того, чтобы изумлять окружающих. Нынешний Андрей понимал, как печальна эта неутолимая жажда самоутверждения. Тогдашний, восемнадцатилетний пацан был поражён. У Паши были длинные прямые волосы, черные и блестящие. Иногда он собирал их в небрежный хвост, иногда устраивал на макушке что-то вроде самурайского узла. В ноздре у него мерцал бриллиант, без сомнения, фальшивый, на шее синела затейливая татушка, изображающая стилизованный кельтский крест. От природы склонный к скептицизму, Андрей мог бы посмеяться над таким безвкусным нагромождением штампов, если бы не одно обстоятельство: от Паши исходили мощные волны темной животной сексуальности. От его взгляда дрожали колени и холодные электрические разряды бежали вдоль позвоночника. От его голоса сладко сжималось в груди и тяжелело в паху. О да, Андрей был поражён. И чем больше он поражался, тем реже старался глядеть на секс-символ прикладной математики. Тем суше были его приветствия, язвительнее замечания и холоднее взгляды. Паша принял вызов со всем истеричным жаром артистической натуры. Когда случалось им встречаться в коридоре, крепкое столкновение плечами было неизбежно. Если на физподготовке оказывались они в разных командах, любое соревнование сводилось к поединку. За ними наблюдали с интересом и азартом, принимая за битву двух альфа-самцов то, что на самом деле было отчаянным и обречённым на провал сопротивлением загнанной в угол жертвы. Андрей понимал своё бессилие и скрывал его из последних сил. К тому же Паша был ярым бабником. Это давало надежду на спасение и одновременно приводило в отчаяние. Образ Влада окончательно растаял, ушёл в прошлое. Игра приобрела новое лицо, с гипнотическим взглядом тёмных глаз, с бриллиантом в ноздре и снисходительной, все понимающей усмешкой. То, что произошло между ними, тоже походило на тропический шторм. Как это называлось тогда: олимпиадой или каким-нибудь другим словом? Теперь это называют хакатоном. Суть все та же: командное соревнование по программированию, когда даётся двадцать четыре часа на решение задачи. Участников было немало, но настоящими соперниками были лишь универ и политех. Андрей навсегда запомнил тот проект: разработать программу, возвращающую оптимальный по времени и затратам маршрут для любой начальной и конечной станции Лондонского метро. День прошёл в обсуждении, вечер был посвящён выбору алгоритма и языка программирования. Ночь осталась на, собственно, кодирование. Андрей увлёкся задачей настолько, что действительно позабыл о своём ходячем искушении. Стоило ли удивляться, что именно этот момент оно и выбрало для решительного удара? Андрей откинулся на спинку стула, потёр усталые глаза, и тотчас же сильные пальцы сжали его плечи, массируя, сминая, подчиняя. Разум отключился сразу. Ни одной мысли не осталось в мозгу, ни одного сигнала опасности. Все предохранители перегорели разом, и наступила плотная, полная тишина и темнота. И в этом безмолвном вакууме осторожные и настойчивые губы коснулись его виска, угла глаза, скулы. Потом чужие ладони сжали его лицо, запрокинули голову, и жадные губы захватили его рот. А что было дальше, Андрей воспринимал с трудом. В следующие дни он пытался восстановить невероятные события, но память подбрасывала лишь бессвязные обрывки ощущений: жесткий язык, трахающий его рот, ладонь, сомкнувшаяся на члене, чужой член, твёрдый и влажный, в его ладони. Программа осталась недописанной. Универ проиграл. Сколько раз Андрей возвращался к этой задаче, на скольких языках он её решал, сколько самых хитрых алгоритмов он применял для оптимизации! Стоит ли удивляться, что через несколько лет, оказавшись в Лондоне, он поразил спутников прекрасным знанием метро, способностью перечислить станции любой линии и выбрать наилучший маршрут?.. Проиграл и Андрей. Безумный тропический шторм остался без последствий, как будто и не было его вовсе. Паша по-прежнему увивался вокруг редких прикладных девочек, отпускал ехидные шуточки в адрес Андрея и встречал его все той же ядовитой усмешкой. И однажды Андрей не выдержал, после по обыкновению сильного столкновения плечами в людном коридоре он схватил сводящего с ума соперника за грудки и припечатал к стенке. И тотчас же сильная рука, вклинившись между разгоряченными телами, мягко и властно сжала его в паху. Андрей задохнулся от неожиданности и внезапного острого возбуждения. Мимо проходили люди, кто-то что-то говорил, темными солнцами светились совсем рядом удивительные глаза, мерцал яркий камушек в ноздре тонкого носа, а Андрей чувствовал только это прикосновение, прекрасное и ужасное, невозможное. Потом их кто-то растащил. Паша скривился в обычной усмешке, небрежно бросил: — Ты знаешь, где меня найти. Второй корпус, комната 211. Их отговаривали, приняв слова Паши за вызов. Но сказанное Пашей было приглашением, Андрей понял это сразу. И даже попытался себя обмануть, возмутившись и дав себе обещание не ходить туда никогда. Он продержался целую неделю, в течение которой несколько раз ловил на себе темный взгляд, пристальный и изучающий. А потом, в один из дней, ничем не отличимых от прочих, ни о чем не думая, действуя по какой-то заранее разработанной для него программе, старательно подготовился, растянул себя синим другом, положил в карман три квадратика хороших импортных резинок и отправился в общагу. Корпус 2, комната 211. Он не забыл бы этого никогда. Паша был один. Андрей жадно оглядел широкие плечи, не скрытые майкой-алкоголичкой, мягкие складки тренировочных штанов, низко сидящих на бёдрах, прямые чёрные пряди, падающие на плечи, строгое лицо без обычной усмешки. Довольно долго они просто стояли и молча глядели друг другу в глаза. А потом Паша подошёл к нему и взял его лицо в ладони. И взял его. Это было секс-наказание, секс-подчинение, и Андрей наслаждался каждой минутой. Сначала Паша просто повернул его лицом к стене, расстегнул его джинсы и сдёрнул вместе с бельём. Провел пальцами по ложбинке, прижал вход и тотчас же вошёл в него, резко, бесцеремонно. Андрей закричал. Не от боли, от жуткого, болезненного счастья. Пашины толчки, быстрые и сильные, отзывались яркими вспышками где-то в груди, в животе, в паху, а жаркий шёпот проходил огнём по коже: «Моя маленькая шлюшка, такая сладкая, жопка узкая, скользкая, ебливая моя шлюшка… Хочешь меня? Хочешь?» Андрей хотел. Под Пашин шёпот он кончил дважды. Потом они переместились на кровать, нежились, как два кота, лаская друг друга с неторопливой ленью, потом Паша снова трахнул его, болезненно сложив пополам. Потом он отсосал Паше. Он не был особым мастером минета, но партнёр оценил старание и стремление доставить удовольствие. На ночь не оставил, выдав первое откровение, первое в числе многих: — Андрюха, мне с тобой классно, но ты должен знать одну вещь. Если кто-нибудь назовёт меня педиком, я буду всё отрицать. До потери пульса, до последнего, понимаешь? Подставлю любого, пойду на всё, никогда не признаюсь. Просто учти, лады? Андрей учёл. Он и так это знал, ещё от Влада. «Что такому, как я, делать в армии? Рано или поздно спалюсь». Это звучало точно, как «до потери пульса». Есть разный тип храбрости, он это знал хорошо. Можно выйти на поединок с более сильным соперником, когда знаешь, что обойдёшься парой синяков. Можно сплавиться на байдарке по бурной речке с порогами, когда знаешь, что не утонешь. Но чтобы выдержать отвращение, презрение, злые насмешки тех, кто лишь вчера звал тебя другом, сыном, братом, нужна другая храбрость. Нужно без сомнений, ясно и твёрдо осознавать за собой право не следовать их правилам, не считаться с их мнением и лучше знать, что нужно тебе для полного счастья. Андрей не осознавал, считался и не знал. Он согласился с Пашей, слепо и безоглядно. Так и самому спокойнее было. Однако сохранять конспирацию на практике оказалось труднее. Как страшно хотелось пропустить между пальцами длинные чёрные пряди, коснуться ладонью гладко выбритой челюсти, хотя бы просто прижаться плечом к плечу, взять за руку. На то, чтобы противиться мощному притяжению, уходили все силы. Однажды в очереди в гардероб Андрей ласково погладил Пашино бедро. Той же ночью любовник выставил его из комнаты, предварительно устроив выволочку. — Ты что, блядь, нарочно хочешь, чтоб мы засыпались? Это у тебя месть такая, да? — сдавленным шепотом шипел он в лицо Андрею. — Так я первый тебя сдам, ты понял? Еще один такой финт, и я всем скажу, что ты давалка. Ты этого добиваешься? Они крепко поссорились, но Паша снова первым пошёл на сближение так, как умел, не оставляя места для отказа. Они объяснились. Андрей обещал быть осторожным. А потом снова не выдержал, на семинаре подсел к Паше и, измучившись его близостью и недоступностью, чисто инстинктивно положил ладонь ему на колено. Новая ссора была серьезнее предыдущей, они даже подрались, потом не виделись все летние каникулы. А в начале третьего курса Андрей сам пришёл к Паше, попросил прощения, пообещал полную конспирацию, сказал, что готов на все условия. Однако он не был готов к тому, какой болью придётся заплатить за их строгую тайну. Как больно будет смотреть со стороны, как Паша приобнимает за плечи очередную математическую деву, нашёптывая ей на ушко милые пошлости. А ночью слушать его горячий шёпот: «Я всех деру по комнатам, как минимум одну тетку из каждой комнаты… У меня теперь третий этаж, слева от розетки… Да ты пойми, мне на них насрать, просто так надо…» «Так надо», — с каждым толчком уходили, улетали горькие мысли, а горечь оставалась, ведь так хотелось быть единственным, важным, может быть, любимым. И он цеплялся за крепкую спину, вонзал ногти в гладкую кожу, хрипел и стонал: «Ещё, ещё… Быстрее, блядь, Паша…» На четвёртом курсе Паша женился. Андрей узнал о свадьбе из вторых рук. Пашина жена была дочерью высокопоставленного городского чиновника. Хватило ума не закатывать истерик. Когда Паша, коротко подстриженный и без брильянтового блеска в ноздре, пришёл на занятия, Андрей крепко пожал ему руку и с улыбкой поздравил с удачной женитьбой. А дома впервые в жизни напился до беспамятства.