Когда цветут липы

В конце ноября сдали МПН, проект небольшой, но сделанный с выдумкой и, главное, с перспективой. Андрей уже послал предложения «Стелле», «Вите» и «Кларе», большому миру известной под названием ClarityLabs. Выразили заинтересованность все, кто-нибудь да оформит договор. Лёгкие деньги для «ИнфоДжена», плюсик к карме Андрею Дымову. Великая и ужасная МакКормик прислала на День благодарения огромную корзину с фруктами, сладостями и вином, а также подарочную карту на приличную сумму в клуб «Созвездие». Это и решило проблему с выбором места для корпоратива. Интерьер клуба был выполнен в подражание планетарию: на черном куполе светились знакомые созвездия, на стеклянных стенах — фотографии взрывов сверхновых, яркие на черном, над полом висела дымка тумана, танцпол вздрагивал ритмичными всполохами. Андрей пришел с Анной. Она первая предложила сделку: она идёт с ним на корпоратив «ИнфоДжена», он сопровождает её на банкет «Роша», где она теперь работала. В черном с неяркими серебристыми блёстками платье она практически сливалась с интерьером. Как ни странно, её присутствие придавало Андрею уверенности, словно усиливая защиту, предлагая ещё одну маску, за которую можно спрятаться: вот она, красивая и востребованная женщина, она могла бы стать спутницей другому, но выбрала его, состоявшегося, взрослого, умного и независимого. Зато спутница Димы плыла по звездной пыли белой лебедью. Белокожая и светловолосая, в белом платье, оставляющем спину обнаженной, она притягивала взгляды. Андрей сразу узнал в ней ту самую девушку, оставленную в Cafe de Paris, узнал и удивился: неужели простила? Загадка разгадалась сама собой, когда Дима подвел свою спутницу к Андрею. — Лера, знакомься, это мой начальник Андрей Александрович и его супруга Анна. — Очень приятно, Анна, Андрей Александрович, — твёрдое пожатие узкой руки, вежливая улыбка. — Я Валерия, сестра Димы. — Рад знакомству, Валерия. Можно просто Андрей, это только Дима у нас любит разводить церемонии. — Да, он такой. Милые улыбки, легкий трёп. «Да, приятный интерьер, запоминающийся». — «В фойе посадочная капсула, говорят, настоящая, можно сфотографироваться». — «Сначала подадут ужин, а бар со спиртным и лёгкими закусками будет открыт до двух ночи». Андрей старался не смотреть на Диму, боялся ослепнуть. После странного происшествия в кафе они избегали друг друга, даже говорили очень коротко и строго по делу. Да и работы было слишком много, не до бесед. Перед ужином генеральный директор Николай сказал речь, всех похвалил, объявил о премии, ему охотно хлопали. Потом говорили замы генерального, пришлось и Андрею. Он не любил таких речей, но все же сказал. Ведь если другие начальники превозносят своих людей до небес, а он просто выдаст: «Молодцы, так держать!» — его людям будет обидно. А ведь они — ядро «ИнфоДжена», его двигатель и золотой запас. Он в таком плане и выразился, заставив главбуха Галину, веселую и очень толковую тетку, крикнуть из-за столика: — Ну, допустим, золотой запас это все же мы! Все засмеялись, и Андрей закончил речь анекдотической историей о том, как представители крупной европейской фармацевтической компании, несколько месяцев проработав с «ИнфоДженом», удивились до немоты, узнав, что их компания базируется не в Силиконовой долине. Эту историю знали все и встретили её хорошо, как близкого и доброго знакомого. Ужин был хорош, даже вино подали вполне терпимое. Анна блестела глазами, улыбалась, поддерживая застольную беседу. Андрей даже спросил: — Не жалеешь, что ушла от нас? Она лишь пожала плечами. Видимо, иногда жалеет. Шоу началось, когда убрали со столов. Это было что-то вроде варьете, где танцевальные номера чередовались с фокусами, конкурсами и караоке. Потанцевать с хорошенькими актрисами не отказывался никто. Дима подошёл к их столику и смотрел он только на Андрея. Вдруг мелькнула паническая и безумная мысль: «А вдруг он пригласит меня танцевать?» — Позвольте пригласить вашу даму на танец? — спросил Дима чуть хрипловато, будто волнуясь. — Сделайте милость, — с комичной церемонностью ответил Андрей. Когда Дима увёл Анну, он хотел пригласить Валерию, но она уже плыла по танцполу с кем-то другим. Потанцевать с ней удалось лишь в конце вечера. Вблизи она показалась ещё красивее. Андрей волновался: вот эта женщина знает Диму с рождения, она росла вместе с ним, знает всех его подруг и многие из его секретов. Любит ли он классическую музыку или предпочитает джаз, как звали его первую любовь, боится ли он темноты, мечтал ли стать летчиком, бандитом или шпионом? Она знает о Диме то, что навсегда останется тайной для Андрея. Он признался: — Я видел вас в Cafe de Paris. Дима тогда так внезапно вас оставил. Я рад, что вы не сердитесь на него. — На него трудно сердиться, — ответила она без улыбки. — Он сам себя наказывает, причём жестоко. — Мне повезло, что он в моей команде, — ответил Андрей, немного озадаченный замечанием, слишком личным для такого поверхностного знакомства. — Он очень хороший специалист. Валерия удивлённо подняла брови. Тихо добавила, причём так, будто открывая важный секрет: — Скажите это ему. Скажите, что вы им довольны, что вам нравится с ним работать. Знаете, разным людям нужны разные вещи. Одним деньги, другим власть. Ему нужно, чтобы его ценили. Чтобы его любили. За это он горы свернёт, за одно доброе слово. Знаете, он ведь очень раним. — Да, хорошо, — согласился Андрей. Он пожалел, что заговорил с Валерией. Ни к чему эти откровенности. От того, что может ранить, надо держаться подальше. Сразу после этого танца он засобирался домой. Анна не возражала. В такси она прижалась к его плечу, прошептала влажно в самое ухо: — Зайдём ко мне? — Так не договаривались! — засмеялся он в ответ. — Договор был только на банкет в «Роше». — Ну, ты и свинья! — она стукнула его по колену в притворном гневе. Преимущественно притворном. В суматохе катились последние недели года. Покупка подарков, вечеринки, детские и взрослые праздники. Шикарный и скучный банкет в «Роше», с инфодженовским космическим улётом не сравнить. Утренник в детском саду Кристины, где она неоригинально, но совершенно счастливо кружилась в стайке одинаковых снежинок. Тихим фоном под этим праздничным бедламом текла густая и горькая тоска. Ещё один год прошел мимо, промелькнул неясной картинкой за окном скорого поезда. А поезд идёт все быстрее, и все страшнее спрыгнуть на полном ходу, хотя и ясно, что билет куплен совсем не туда. Да и хрен с ним, со всеми этими поездами, праздниками и обещаниями чуда. Его чудо никогда не сбудется. Да он, по сути дела, уже и не хочет ничего. Савич не звонил. Андрей напомнил себе, что и раньше его друг, занятой семейный человек, пропадал на целые недели, но теперь, в свете недавних откровений, его молчание воспринималось по-другому. Как предательство оно воспринималось, вот как. И ещё как верное обещание — так будет с каждым, кому доверит он свою тайну. С отцом и с матерью, с братом и с бывшей женой, с Димой. Одно неосторожное слово — и он останется совершенно один. Что за опасное и дикое безумие сорвало ему крышу в тот вечер? Какой черт дёрнул его за язык? Двадцать лет молчал, так какая муха его укусила, проповедника хренова? Тоже мне, нашёлся оракул поруганных сексуальных меньшинств. Свербит в одном месте, так пойди в «Альтаир», подставь дырку Шиану, а в вопросах мировой морали пусть разбираются безгрешные. Андрей и сам позвонил Савичу, что в этом особенного? Он звонил другу тысячу раз до того дурацкого разговора, но никогда ещё так не хотел услышать его голос. Не получилось, пришлось общаться с автоответчиком. А на следующий день, захватив подарки, поехал в гости, не дожидаясь приглашения. Так тоже было тысячу раз, а значит, и волноваться не о чем. По домофону ответила Рита, она же открыла дверь и сразу оглушила Андрея потоком обычной энергии: — Ой, Андрюш, как хорошо, что ты пришёл, проходи, раздевайся, вот тапки возьми! Я как раз борщ сварила, и котлеты есть с макаронами! Как это, не будешь, и слушать не хочу! А Савича нет, он к родителям за Артёмкой поехал! Через минуту он уже сидел на кухне, где его восьмилетний крестник с прекрасно печальными глазами матери на славянской физиономии отца уныло ковырялся в тарелке с борщом. Последняя навороченная «Gears of War» моментально вывела его из меланхолии, и через минуту Xbox в зале уже загремела вступительными аккордами самой популярной игры. Рите достался подарок поскромнее — шелковый шарфик ручной работы, младшему Артёму – робот-трансформер. Самая отличная вещь была предназначена Савичу — высокие ботинки для пешего туризма, которые Андрей вообще-то покупал для себя, но в последний момент передумал и решил подарить другу. У него и старые ещё нормальные, а учитывая тот факт, что теперь он не ходит никуда, ему их и до смерти не сносить. — Андрюш, ну что ты, зачем ты так потратился, — защебетала Рита, заливаясь застенчивым румянцем, — а мы свои уже ближе к Новому году… — Да ладно, рад, что понравилось, — махнул рукой Андрей. — Извини, что не завернул, у меня для этого руки не тем концом вставлены. А кстати, где вы отмечаете? А то давайте к нам, мы будем у родителей за городом. Если со снегом повезёт, то будет здорово. В любом случае, там и баня, и лес рядом… — Спасибо, мы к родителям Савича идём, они что-то расклеились оба… А Андрей, глядя на её милое большеглазое и большеротое лицо, вдруг подумал: «А ведь она знает! Савич ей все рассказал. У них полно общих знакомых, одноклассники, гаражные друзья отца, скоро все, включая родителей, будут знать. Он, конечно, будет все отрицать. Скажет, что были они пьяными, что Савич не так понял, но ведь ему не поверят. А если и поверят, то сомнения останутся все равно и будут постепенно обрастать доказательствами. Вот, скажут, и Анна от него ушла, и детей они не завели. Но доказать ничего не смогут, ведь наверняка знает только Лёха, а с ним никто не пересекается…» Внезапно в уютной кухоньке стало нечем дышать. — Ладно, Рит, спасибо за борщ. Передавай привет этому твоему красавцу, мне ещё в пару мест надо забежать, — принялся он прощаться. — Подожди, а котлеты! — не отпускала хозяйка. — Давай хоть с собой заверну! На улице шёл снег, мелкий и робкий, как будто ещё не решивший, стоит ли умирать на этой влажной земле или покружить ещё напоследок? Но на лобовом стекле успела уже образоваться пушистая и влажная кашица, зима все-таки, что тут поделаешь. Андрей взял с места слишком резко, машину слегка занесло, колесо ударилось о бордюр. Да, зима. Его руки мелко дрожали. Как это получилось? Столько лет держаться, встречаться с женщинами, даже жениться, и вдруг спалиться так глупо! Вечером пришла эсэмэска от Савича: «Братан, спасибо за подарок! Это бонба». В последний день уходящего года приглядывался к родителям, к Антону и Насте: знают ли? Донесли ли им? Эти скрывать не станут и не будут делать вид, что ничего не произошло. Пока что дома было тихо. А вернее — шумно. Наряжали елку, заворачивали подарки, из кухни плыл приятный запах свежей сдобы: мама пекла традиционный новогодний «Наполеон». Андрей с удовольствием брался за любые поручения, лишь бы только отвлечься, не сидеть без дела в ожидании взрыва, не вздрагивать от каждого телефонного звонка. Выбивал с Антоном ковры на свежем снегу, потом ездил в город за майонезом, которого в доме не оказалось, заодно купил ещё шампанского, ведь его в новогоднюю ночь много не бывает. День тянулся бесконечно. Накрывали на стол, провожали старый год, по традиции каждый сказал о самом главном, что произошло в уходящем году. Андрей не знал, что сказать. Ничего важного не произошло с ним, он словно застыл на каком-то забытом вокзале, откуда давно уже не уходят поезда. Да, мама права, ещё один проект, ещё пара тысяч, дальше что? Только и она из верных предпосылок делает ложный вывод. «Рош» закрывает офис на две недели с двадцать пятого до седьмого, и Анна сейчас где-то в Австрии катается на горных лыжах. Да и не нужна она ему, что бы мама ни придумывала. Совсем другой человек ему нужен, так нужен, что нечем дышать и что-то натягивается в груди, до визга, до воя, до самого жаркого безумия. Отзвенели куранты, грохнули хлопушки, испуганный Никола заревел. Андрей оказался ближе всех, подхватил малыша на руки и вдруг почувствовал, что и сам вот-вот заплачет, разревётся самым позорным образом. Хорошо, что после первого тоста начали открывать подарки, весёлая суета отвлекла, но и выпила последние силы. Андрей сам вызвался уложить детей, что в праздничную ночь всегда было задачей не из лёгких. Зато в маленькой детской комнате было темно, и плыли по стенам разноцветные рыбки — тени, отбрасываемые ночником, и легко и просто звучали слова всем известной сказки, к которым дети не прислушиваются и оттого не совсем их понимают, а вернее, понимают, но не так, как взрослые, а как надо: очень абстрактно. «…И отрубил Иван-царевич Змею три головы, и сложил их под мостом…» Он ещё посидел с ними, поглядел на спящих. Где-то на задворках разума сочилась болью мысль: «Может быть, это в последний раз, когда ему доверяют детей. Когда о нём станет известно, туповатая и мелочная Настя устроит скандал. Почему-то в таких маленьких мозгах гомосексуальность всегда ассоциируется с педофилией. Какой бред! Да если бы на их Кристинку кто-нибудь не так посмотрел, Андрей бы его своими руками на куски!..» Ярость вспыхнула ярким пламенем и исчезла, уничтожив, превратив в пепел все чувства, оставив после себя лишь звенящую пустоту. Из столовой доносились голоса, музыка, смех, но до Андрея звуки не долетали, уходили в пустоту, будто в чёрную дыру. Он двигался как во сне, повинуясь непонятным инстинктам. Такие гонят рыбу вверх по течению на нерест, на верную смерть. Такие заставляют птиц отправляться в длинный и трудный путь из рая туда, где нет тепла. Осторожно прикрыл дверь в спящую комнату, в своей спальне сгрёб с тумбочки только самое нужное: бумажник, телефон, ключи от машины. Вышел из дома через боковую дверь. Прихватил из неглубокого сугроба призывно торчащее горлышко, оказалось — «Абсолют». По щиколотку утопая в ледяной слякоти, затрусил к машине. Салон встретил его промозглой тьмой, но заурчал мотор, зашумела печка, и кляксы желтого света легли на заснеженную дорогу. На шоссе снег уже почистили. Андрей прибавил скорости. Оказалось, что надо было куда-то успеть и это было очень важно, жизненно необходимо. Дорога извивалась черной лентой, город впереди мерцал россыпью безумных созвездий. Андрей скрутил абсолютине серебристую шею, жадно глотнул ледяного огня. О да, то что надо! Пусть не будет больше ни страха, ни обиды, только ночная дорога, и шум мотора, и демон в бутылке. Неважно куда, лишь бы прочь отсюда. Неважно, что произошло с ним в прошедшем году, это уже в прошлом, а в новом он, скорее всего, умрет, и скорей бы! Город захватил его в плен, накинул арканы улиц, ослепил жёлтыми глазами светофоров. Андрей не узнавал этих перекрёстков, домов и скверов, поворотов и фонарей. Где-то вспыхивали в небе разноцветные огни, откуда-то доносились крики и смех. Но в тихом дворе перед домом, где стены темного стекла отражали зимнюю ночь, жизнь остановилась. Андрей откинул сиденье, опрокинулся назад, снова прижал к губам почти пустую бутылку. Как громко звучало его дыхание в тишине автомобильного салона, громче стона, громче плача. За окном мелькали снежинки. Может быть, ударит зимний шторм и занесёт его с головой, чтобы никто не нашёл, не услышал, не полез с вопросами, советами, с глупыми непонятными претензиями. Господи, а то он сам не знает, какой он удивительный уёбок. Сухой, циничный, холодный мудак, всегда таким был, таким и подохнет. Зачем же ему такая любовь, привязанность, зависимость? А вот именно за тем. Чтобы он понял, как хреново бывает тому, у кого все есть, кроме самого главного, единственно нужного. Чтобы научить его скромности и смирению, ткнуть мордой в дерьмо, напомнить: все мы грязь и тлен, и ты ничем не лучше других. А он и так это знает. Он хуже. Он — трус и мудак… Далеко вверху в темноте вдруг вспыхнул прямоугольник света. Когда-то он уже видел это, видел тонкий силуэт, темный на ярком. Последний глоток, слишком маленький. Пустая бутылка полетела за сиденье. Стёкла запотели, белесый туман занавесил окна. Кто-то стучал, вот же грёбаный дятел. Разве они не спят зимой, когда так холодно, просто до костей пробирает морозом. А стук повторялся, назойливый, резкий. Рука сама собой нашла тумблер, стекло поползло вниз. Быстрые снежинки сразу же впились в кожу, закружились перед глазами. Чьё это лицо, белое и прекрасное? Я знаю тебя, демон. От тебя нет защиты. — Андрей Александрович! Андрей! Лицо на мгновение оказалось в фокусе, затем снова поплыло. Он знал его. Он знал только его. Сколько на свете людей, а он — один. Другого не было и не будет. За что ему это, зачем?.. — Андрей, вам плохо? — Дима. Д-и-и-м… — какое же у него классное имя, как песня. — Мне пиздец, как хорошо. Дверца распахнулась, впуская целую стаю нахальных снежинок. Вон, вон, все на хер! Это «биммер X5», кожаные сиденья, уже можете таять. Кто-то назойливо тянул его за рукав: — Пойдёмте же, Андрей! Вам нельзя здесь оставаться. Ярко освещённый подъезд, чистилище искусственного мрамора, зыбкий пол, клетка лифта. Бледное лицо напротив, давний мираж, мучительный и прекрасный сон. Андрей протягивает руку, но мираж ускользает, как и положено миражу. Андрей согласен. Это лицо недосягаемо. Оно — мечта, а мечта никогда не должна сбываться. Сильные и осторожные руки усаживают его на мягкое, а вокруг тепло. Вокруг — стены цвета слоновой кости, а на них японские гравюры и янтарный светильник. — Господи, Андрей, вы же в тапках! Простудишься, горе моё, радость моя… И картина, которой не может быть под солнцем, только в бреду воспалённой фантазии: златоглазый бог растирает, греет в ладонях его босые ступни, и не какие-нибудь лапки, а копыта сорок четвёртого размера… И оттого, что этого не может быть никогда в жизни, становится так стыдно. — Дима… Дима, ты прости меня, я уже в порядке, я сейчас поеду… — Никуда ты не поедешь! Ты — в хлам, а такси сейчас не дождёшься. Пойдём, я уложу тебя. Вставай, солнце, давай, я помогу тебе. Маленькая спальня, разобранная кровать. Тихий голос, от которого хочется плакать, и петь, и летать. — Я помогу тебе раздеться. Ничего такого, Андрей, просто так тебе будет удобнее. Ну, вот и хорошо. Ложись. Вот так… Сейчас я принесу тебе горячего чая и пару таблеток на всякий случай. Его накрывают одеялом. А он никак не может понять: отчего ему так хреново в этом райском мираже? А, оттого что это мираж! Сейчас он заснёт, а проснётся в пустой квартире, где хоть волком вой, хоть бейся головой о стену. — Вот… Не слишком горячий, с мёдом. Садись повыше. Под спиной оказывается подушка, в руках — большая керамическая кружка. Постепенно проясняется картина, но реальнее не становится. Несколько глотков горячего и сладкого. — Вот, это NyQuil, я его всегда покупаю в Штатах. Помогает отлично. Правда, не знаю, как он сочетается с алкоголем… Только во сне, в бреду может случиться так, что он протягивает руку и касается щеки, кстати, не такой уж и гладкой, а немножко колючей. Это только во сне и бывает, чтобы его руку не оттолкнули, а наоборот, прижали мягко и ласково. — Андрей… А он и не знал, что его простое имя может звучать как молитва, как признание. — Дима, Дим… Посиди со мной, не уходи. Он откинулся на подушки, не сводя взгляда с любимого лица. — Дим, ты светишься в темноте. Мне больно на тебя смотреть. Ты — солнце… Этого не может быть, в реальности ничего такого не происходит, потому что эти тонкие и сильные руки никогда ведь не могут касаться его виска, щеки, шеи так ласково. А если этого нет, тогда и стесняться не стоит. — Дима, иди сюда. Ты не знаешь, как я скучаю по тебе. Ты не знаешь, как мне херово без тебя. Всю жизнь без тебя, это просто край… И вдруг он оказывается рядом, глаза в глаза, лицо в лицо. А глаза у него шальные, сумасшедшие глаза у него. И можно дотронуться до его лица, а губы чуть приоткрываются, а там так тепло и влажно. — Андрей, милый. Если бы ты не был так пьян. Я чувствую себя насильником… — Дим, ты не знаешь. Я просто сдохну сейчас без тебя, Дим… Его губы так осторожны. Такие ласковые и нежные, влажные, тёплые. Целовать их, ласкать языком, легонько прикусывать — это такое счастье. Так и плавиться бы в этом неспешном огне, растекаться бездумной лужицей, покачиваясь на волнах эйфории. Но как же убого устроен человек, что ему всегда всего мало. Теперь хочется обхватить его за шею, прижаться всем телом, почувствовать его вкус, и тепло, и дрожь упругих мышц. Поднять его майку, провести ладонью по груди, по рёбрам, по гибкой спине. Услышать тихий вздох: — Андрюш… Андрей, что ты… Что ты делаешь?.. А он ничего и не делал. Просто раздвинул языком нежные губы, вошел в теплый и влажный рот, скользнул по дёснам, погладил нёбо. Просто нырнул под резинку боксеров, приятно ощущая ладонью упругость гладкой кожи, и обхватил жесткий и горячий ствол, сжал сильно и ласково, провёл рукой так же, как и сам любил, не слишком быстро, но властно, не остановишь. А его сладкий и жуткий сон и не останавливал. Он простонал ему в губы что-то запредельное, и придвинулся ближе, и ткнулся ему в ладонь. А потом гибкие и сильные пальцы обхватили его плоть, осторожно обвели головку, задвигались странно, непредсказуемо, то сжимая, то чуть заметно лаская, то скользя по всей длине, то осторожно поглаживая, и Андрей заметался, резко вскидывая бёдра, лаская желанный рот, теряясь в мареве невозможного, невыносимого восторга.