Когда цветут липы

Новый день. Новый год. Новая жизнь. Это Андрей знал совершенно точно. Никогда ещё не случалось с ним такого… Счастья? Это слишком избитое слово. Разве оно может вместить в себя это чувство неуязвимости, эту уверенность в том, что он всё может и ни от кого больше не зависит, это ласковое тепло в груди, от которого невозможно не улыбаться и хочется петь, и верить в хорошее, и делать глупости? А тот, кто подарил ему это — счастье? — ладно, пусть будет счастье, сидел на пассажирском сиденье и улыбался каким-то своим мыслям. Он был безоблачен, и ясен, и загадочен, и сводил с ума. Внешне холодный и сдержанный, он оказался чувственным и страстным любовником, одновременно настойчивым, требовательным и заботливым. Может быть, даже слишком заботливым. Обернулся, сияя золотым теплом, положил на колено тёплую ладонь. Спросил: — Андрюш, похоже, я сегодня утром перестарался. Ты как, в порядке? — Солнце, — честно признался Андрей, — «в порядке» и близко не стояло. Я просто в улёте. Если у нас будут проводить трахотроны, ты победишь со счётом 100: 0. Даже если против тебя будут «Чиппендейлз» и «Казаки». Дима разбудил его ещё до рассвета осторожными и ласковыми прикосновениями, которые переросли в такой же медленный и немного сонный секс, сладкий и тягучий, как мёд. Будто во сне качался он на тёплых волнах, растворяясь в эйфории чистого животного удовольствия, где нет ни сегодня, ни завтра, ни стыда, ни страха. И оргазм был такой же, долгий и густой, вибрирующий в паху, в животе, в груди одной протяжной низкой нотой. Ему хватило бы и этого, хватило бы, чтобы вспоминать месяцами, мечтать и переживать заново. Но в дУше его парень — да, его парень! — снова оказался рядом, и свёл его с ума, и втрахал в тёмную итальянскую плитку, растворил в струях теплой воды, смял и растопил, заставил скулить, умолять, трястись и цепляться ногтями за скользкие стенки. Кажется, он потянул в паху сухожилие и сорвал голос. Совершенно точно, его анус немного побаливал и воспаленно пульсировал. Несомненно, никогда в жизни не было у него лучшего секса. Даже если бы его порвали на британский флаг, после чего он не смог бы ходить неделю и сидеть — месяц, он никогда не пожалел бы о таком сексе. — Серьезно, Дим, большое тебе человеческое спасибо за такое перестарание. Дима с улыбкой потянулся к нему, будто за поцелуем, но Андрей ушёл от контакта. Стеклянная коробка автомобиля создавала зыбкую иллюзию уединения, верить ей не стоило. — А почему мы так далеко остановились? — наивно поинтересовался Дима. — Я всегда здесь паркуюсь, — соврал Андрей. — В бизнес-центре может не быть свободных мест. Брехня, конечно. Особенно сейчас, когда народ кто в отпуске, кто в отгулах. Но одно дело — прийти на работу вместе с кем-то, может, на улице встретились. И совсем другое — привезти его на своей машине. Это уже подозрительно. Могут пойти слухи. Только слухов ещё не хватало. Особенно если они верные. К тому же пройтись было приятно. Свежее бело-розовое утро, лёгкие облака в акварельном небе, сухой и морозный воздух. И рядом тот, дороже кого нет на свете, светлый принц, стройный, тонкий, хрустальный звон белой зимы. А рядом с ним и офис выглядит по-другому: эта сиреневая ёлка в вестибюле и раньше здесь была? А кофе, который принесла ему Вика, он разве всегда был таким: крепким и ароматным, густым и бархатным? Сколько у него в почтовом ящике сообщений, и все ждут его, Андрея, ответа, все хотят от него чего-то, и это так здорово!.. Дима позвонил по рабочему ближе к полудню. Сказал тихо, одним дыханием: — Уже соскучился. Пойдём пообедаем? Ответ пришёл сам собой: — Извини, не могу. У меня звонок. И тотчас же подумал: «Ничего страшного не произошло. Дима не называл имён, явок, паролей. Он мог звонить кому угодно». В конце дня Дима послал ему СМС: «Я ухожу. Встретимся завтра? Или подождать тебя?» Андрей торопливо ответил: «Подожди, поедем вместе!» — «За тобой зайти?» — «Не нужно, давай встретимся возле машины через 10?» — «ОК» К машине почти бежал, бежал по промерзшему асфальту, мимо желтых фонарей, мимо витрин и голых деревьев. Успел раньше Димы. Увидел его ещё издали, такого стройного и тонкого, увидел, как ветер трогает пряди его волос, и сердце пропустило удар. Противиться не было сил, он позволил этому чуду крепко обнять себя и послушно впустил в рот его твёрдый язык. Услышал тихий вздох: «Боже, я уже соскучился!» И только потом сказал: — Дим, мы должны быть осторожны. Здесь нас любой может увидеть. — И что же? — удивился Дима. — Ты меня стесняешься? Не ответив, Андрей завел мотор. Спросил: — Ко мне? — Нет, домой, пожалуйста. К знакомому подъезду приблизились в молчании. Дима выходить не спешил. Коснулся прохладными пальцами щеки Андрея, заглянул в глаза. Сказал негромко, растерянно: — Я не понимаю. Я что-то не так сделал? Андрей поймал его руку, прижал к груди. Сказал, будто сердце вырвал: — Дима, я люблю тебя. Так люблю, что и слов таких не знаю. Но мы должны быть осторожны. Никто не должен знать, что мы встречаемся. Мы с тобой должны серьёзно шифроваться. Ты сможешь? Сделаешь это ради меня? Его глаза сияли в полутьме. Казалось, он услышал лишь первую фразу. — Конечно, Андрюш. Я сделаю все, что ты захочешь. Только люби меня, хорошо? Вроде бы хорошо сказал, именно так, как и нужно. Но, провожая взглядом высокую фигуру, тёмную на фоне освещённого подъезда, Андрей уже знал: не может быть так хорошо. Хорошо — это не для него. Снова бежал он по пустым, тусклым коридорам, по грязным лужам мертвого неонового света, мимо одинаковых закрытых дверей. Бежал и знал: он не успеет. Он уже опоздал. Не сделал чего-то важного, чего другие сделать не могут, а значит, подвёл всех. А длинные серые кишки коридоров все не заканчивались, а тусклый свет стал нервно подрагивать, и наждачкой царапал горло спертый воздух… На мгновение пришёл в себя, увидел знакомую спальню и красные глаза будильника, но сон не отпускал, затягивал в серую трясину, где продолжалась бессмысленная гонка и не было выхода из тусклого лабиринта несделанного, несвершившегося, не, не, не… В душном тумане между явью и сном он протянул руку, ладонь скользнула по прохладному полотну простыни. Один. Он снова один, и постель его пуста. Усилием воли отогнал тяжёлый сон. Вот бы и вправду его Дима оказался сейчас рядом. Прижаться лбом к его плечу и ещё часок подремать. Даже удивительно: тело ещё не оклемалось от последствий двухдневного марафона, а душе уже тоскливо. Уже хочется близости, тепла, обещания, что все ещё будет и все будет хорошо. Ничего, следующую ночь они проведут вместе, сначала поужинают, а потом он непременно привезёт его сюда. И на этой же самой кровати встанет на колени, раздвинет ноги как можно шире, возьмётся за изголовье, прогнется в спине, и будет скулить от невозможного желания, и умолять трахнуть его поскорее. Слишком живое воображение послало вдоль спины электрический разряд, задница послушно поджалась. Впрочем, может быть, он поедет к Диме, а значит, надо на всякий случай закинуть в машину обычный набор: свежую рубашку, белье, бритву, зубную щётку… Хотя в Диминой квартире у него уже есть зубная щетка. И тапки, а это что-нибудь да значит. Подъем. Да, подъем, вот что чувствовал Андрей, натягивая теплый спортивный костюм, зимние кроссовки, шапку-бини, перчатки. Необычное чувство беспричинной радости будоражило кровь, заставляло лететь вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, подставлять лицо утреннему полумраку, одновременно морозному и влажному. Хотя причина для радости была, самая лучшая причина, с золотыми глазами и с треугольником чёрных родинок чуть правее пупка. Он обязательно поцелует каждую из них сегодня вечером и ещё те, в углу глаза. У парка, где дорога шла под гору, дети уже накатали ледяную дорожку. Обычно это бесило, но в этот раз Андрей взял разбег и прокатился на хорошей скорости, едва сдержав восторженный вопль. Надо будет позвать Диму на выходных в парк, на каток. Он ведь катается на коньках? Не может не кататься. Круг по парку, мимо самых ранних прохожих, через школьный стадион, ещё пустой, и обратно, домой. Скромная дистанция в пять километров, давным-давно вымеренная для дней, когда нет кроссфита, в то утро показалась короче обычной. Слишком много весёлой энергии кипело в крови, слишком легко утоптанный снег ложился под рифленые подошвы. А дома — горячий душ и крепкий кофе. И что же может быть лучше после утренней пробежки? Одевался с особой тщательностью: надел серо-голубую под цвет глаз рубашку, расстегнул верхние пуговицы, чтобы видно было ямку между ключицами и треугольник белой майки. Темно-синий пиджак, черные джинсы, кашемировый шарф, пальто. Обувшись в коридоре, Андрей оглядел себя в зеркало и довольно улыбнулся. Обычно собственная внешность его не впечатляла, но в то утро на него глядел из зеркала довольно симпатичный молодой мужик с квадратной челюстью, высокий и стройный, да и вообще ничего такой. Андрей хитро подмигнул своему отражению. Мужик в зеркале оскалил белые зубы. Предусмотрительно оставил машину на дальней стоянке. Направился к зданию неспешной походкой, и сам не заметил, как ускорил шаг, скорее бы только увидеть его. В кабинете едва сбросил пальто и попросил Вику о кофе, а сам направился в раздолбайский уголок, где сидела Димина группа АДЕРМ, алгоритмы детекции редких мутаций, в простонародье — редкие мудакции. Почти в полном сборе они уже сидели на большом угловом диване, на журнальном столике — кофе, печенье, планшеты, телефоны, на плазменном экране на стене — график проекта СНВ. И Дима, в светло-сером свитере, сияющий улыбкой, самый красивый. — Всем привет! — поздоровался, с трудом отрывая взгляд от милого лица. — Калиновский, у вас сегодня звонок с МакКормик, я вам на нём нужен? — Вы очень мне нужны, Андрей Александрович! Господи, как он это сказал! Чуткая на скандал Ерёменко тут же оторвала от планшета любопытную мордашку, по-собачьи повела острым носиком. Турнуть бы эту лису, сплетницу, не будь она нереально крутым программистом… Ответ в духе «без начальства пёрнуть не можете» напрашивался сам собой, и был бы он вполне в духе хамоватого самодура Дымова, но Андрей просто коротко кивнул: — Хорошо, тогда в девять в моём кабинете. И скорее прочь, пока не вырвалась наружу идиотская улыбка, пока он ещё не растёкся лужицей ванильного мороженого прямо на полу под журнальным столиком за одно это «Вы мне очень нужны…» А в условном уединении кабинета вдруг настигло вечное: «Спалишься. Вот он, этот не знающий страха мальчишка, спалит вас обоих». И улыбка погасла. Работа прогнала и ненужные тревоги, и приятные мысли. Даже когда в тесном кабинете, едва вместившем всех «мудакций», Дима сел рядом, пришлось сконцентрироваться на строгой заказчице. Её часы к тому времени уже показывали десять вечера. А после совещания, когда все выходили из кабинета, Дима заглянул Андрею в глаза и очень ласково задержал ладонь на его плече. Это мог увидеть любой. Андрей замер, как попавший в ловушку кролик. Кажется, на этот раз пронесло. Вроде бы никто не хлопнулся в обморок, не забился в истерике, никто не захихикал, не указал пальцем. И на том спасибо. Но печальной обреченностью горчила простая мысль: «С Димой нужно поговорить. Он не знает, чем рискует. Он слишком молод и беспечен, избалован привилегированным воспитанием способного мальчика из хорошей семьи. В таких семьях не ругаются матом и считают гомофобию знаком дурного тона. Он просто не знает, что тех, кто придерживается этого тона, ровно девяносто девять процентов. Пора напомнить ему: здесь совершенно точно не Беркли. Если он сам ещё этого не заметил». Послал СМС: «Поужинаем сегодня? Как тебе Cafe de Paris?» Ответ пришёл тотчас же: «Конечно! Теперь дожить бы!» И смайлик в конце. Как на такого злиться? В свободные от кроссфита дни Андрей задерживался в офисе допоздна, работы всегда хватало. В тот вечер ушёл раньше обычного, но Дима уже ждал его в кафе. Хоть он и занял дальний столик в самом тёмном углу, Андрей увидел его сразу, будто его взгляд, а следом и тело потянулись именно туда, где сидел его парень, блестел глазами, прятал улыбку за стаканом воды, который он так медленно и чувственно подносил к губам, что сердце пропустило удар. Сердце не обманешь, так говорят. И вправду, вот это сладкое замирание, будто перед прыжком в пустоту, его невозможно контролировать, это и есть голос сердца. Когда идёшь к нему и не видишь ни пола, ни стен, ни людей, а только его глаза… — Привет, прости, что заставил тебя ждать. — Ничего, я только что пришёл. Врет, красного вина в его бокале — на донышке, корзинка с хлебом наполовину пуста, еды не заказывал, ждал его, а сам голодный… Дима накрыл его руку ладонью, сжал тепло и сильно, и Андрей на мгновение потерялся в этой простой и честной ласке. А потом — будто током ударило. Выдернул ладонь, прошептал-прошипел: — Дим, ты что? — А что? — о, это инфантильное калифорнийское непонимание! Он что, не заметил, что уехал из Беркли? — Мы же сейчас не на работе. Здесь нас никто не знает. — Дима, пожалуйста… Провел ладонью по лицу, собираясь с силами. Поговорить надо. Так и сказал: — Надо поговорить. Дима сразу подобрался, будто приготовился к удару, и это было так плохо, так неправильно. — Я слушаю тебя внимательно. Заговорил сбивчиво, волнуясь. Мысли неслись вскачь, и слова за ними не успевали. А где-то позади и мыслей, и слов бабочкой в стекло билась бессильная паника: он не поймёт, не простит, не… — Дима, солнце. Я смотрел на тебя два года и мечтал, и мучился. Мечтал о тебе и мучился, что никогда, ты понимаешь?.. Вообще без надежды. Любил тебя без всякой надежды. А оказалось, что и ты, ну, небезразличен. — Это кошмарное преуменьшение… — Солнце, да, пусть. Это такой подарок для меня. Я хожу и сам себе не верю: как я могу быть таким счастливым? Это я, вообще, или кто-то другой? — Я тоже, Андрюш… — Но ты должен понять меня… Вернее, нет, ничего ты мне не должен. Но я просто прошу тебя, постарайся понять. Так не вовремя подошёл официант. Андрей сунул ему нераскрытое меню, проговорил: — Фирменный салат, оливки, луковый суп. Седло барашка средней прожарки. Дима бросил так же безучастно: — Мне тоже салат и барашка. И бутылку пино-нуар «Карнерос». Будто подтвердил: еда — это просто еда. Разговор важнее. Он продолжался. — Дима, я не готов к каминг-ауту. И, наверное, никогда не буду к нему готов. Поэтому я очень тебя прошу: давай обойдёмся без эксгибиционизма. Пожалуйста, никаких публичных проявлений чувств. И не только в офисе, повсюду. Пожалуйста. Ты можешь это сделать для меня? Пауза оказалась долгой, выматывающе долгой. Наконец, Дима отозвался. Конечно, он понял все неправильно. — Ты меня стесняешься? Нет, подожди! Лично я горжусь, что ты выбрал меня. Я готов трубить об этом на каждом перекрёстке: «Вот этот потрясающий мужчина мог заполучить любую женщину и любого парня, а выбрал меня!» — Господи, Дим! — выдохнул Андрей. — Господи, конечно, я не стесняюсь. Я, если честно, даже не совсем верю, что ты со мной. Просто я не хочу, чтобы кто-то знал, что я — гей! Разве это так трудно понять? — Да, трудно. Для меня трудно. Послушай, разве этот абстрактный «кто-то» так уж важен тебе? Какая разница, что он о тебе думает? Если ты ему важен, он поймёт. В противном случае, если кто-то не может принять тебя таким, какой ты есть, значит, он не нужен тебе. По сути, вы чужие люди. Вам не по пути. — Да? — вскинулся Андрей. — А если этот «кто-то» твой отец? Или мать? Или брат? Вам все равно не по пути? Снова заявился официант, принёс вино и пузатые бокалы. Андрей глотнул и вкуса не почувствовал. Дима поднял бокал и поставил его на стол, не отпив. Его рука дрожала. — Андрюш, ты хочешь сказать, что даже твои родители не знают?.. — Не знают! — отрезал Андрей. — И никогда не узнают. Пойми, они — простые люди. Выросли и всю жизнь прожили при совке. Для них что пидорас, что наркоман, что педофил, что сифилитик — все равно. Конченый человек. То есть, ты же не будешь ходить по улице, размахивать хером и всем показывать: смотрите, какой у меня сифилис? Точно так же и с однополой любовью. Для них это стыдная болезнь. На небольшой сцене в противоположном углу вдруг расположился дуэт: скрипач и пианист. Бросили в зал пару нестройных нот, перекинулись парой слов, притихли. А потом полилась мелодия, негромкая и ненавязчивая, ускользающая, туманная. — Но ведь это ужасно, Андрюша. Ведь это означает, что ты всю жизнь обречён притворяться, скрывать, играть какую-то роль. Его рука придвинулась ближе и замерла, не коснувшись пальцев Андрея. Голос окреп: — Ты ведь не просил родиться геем. У тебя нет выбора. Вернее, выбор есть: всю жизнь лгать и скрываться или открыться, принять удар и сказать: «Я таков, каков я есть. Каким сотворила меня природа, или бог, или что там ещё есть». Почему ты думаешь, что твои родители тебя не примут? Они ведь любят тебя. Любят — значит поймут. Значит, твоё счастье для них важнее, чем то, что скажут соседи. — Дима, ты такой наивный, — усмехнулся Андрей. — Не равняй моих родителей с твоими. От тебя же за версту разит частной английской школой, уроками верховой езды и носовыми платками с монограммой. Я же вижу: ты — мальчик из привилегированной семьи. И это отлично. Я тебя с этим от души поздравляю. Ты владеешь пятью языками и на каждом говоришь, как ёбаный Байрон. Но не все такие, пойми. Не все семьи такие. Не все родители такие. Мои не поймут. — И ты никому, никогда?.. Какой вопрос, одним дыханием, и глаза огромные, как блюдца. Горе ты моё, какой же ты ещё мальчишка. — Один раз по пьяни признался лучшему другу. Единственному другу, если на то пошло. И, похоже, его потерял. А дальше понесло. Будто вскрывая нарыв, выплескивая то, что накопилось где-то глубоко под рёбрами. — А ещё, у меня племянник и племянница. Я уж понял, детей у меня не будет, но эти — они мои, понимаешь? Они такие… Маленькие, а уже личности. И каждый раз что-то другое у них, так жадно они все впитывают, так быстро растут, и умные, и смелые, и такие… Без страха, без этих всех комплексов, самые настоящие. Они — как надежда, понимаешь? Как у Битлз «Imagine», это про них. Вот, а мамаша их — ограниченная, тупая сука. И если выяснится, что я гей, мне их просто никто не доверит. Меня близко не подпустят к ним, понимаешь? Принесли еду, и это было, пожалуй, кстати. Слишком надолго затянулась пауза, слишком насыщенной она оказалась. А в полутёмном зале пела скрипка, и хрупкая её тоска опиралась на надёжный рокот клавиш, и в маленьком зале этой музыке было тесно. — Андрей, какие у тебя планы на выходные? Он улыбнулся, пригубил вина. Похоже, разговор свернул в более приятное русло. — У меня большие планы. В пятницу вечером накупить еды и вина. Отключить телефон, запереть дверь. После чего затащить тебя в постель и не выпускать до утра понедельника. Как тебе такой план? — Великолепно! — отозвался Дима. Но вид у него был такой, будто он готовит себя к поединку, а не к оргии. — Позволь мне внести одну маленькую коррективу. Я хотел бы поехать с тобой в одно место. Давай в субботу навестим одну женщину. — Женщину? — удивился Андрей. — Да. Для меня она как мать. Совсем другое тепло переливалось в любимых глазах, и было оно похоже на медленное течение полноводной реки.