Когда цветут липы

— Что это такое? — изумился Андрей, уронив на стол немыслимую бумажку. — Ты видел. Это заявление по собственному желанию, — спокойно и немного снисходительно, как маленькому, объяснил Дима. — Почему? — только и смог спросить. Хоть и знал ответ. Дима так и сказал: — Ты знаешь почему. Пока ты мой начальник, мы вынуждены скрывать наши отношения. Это очень трудно для меня: смотреть на тебя и не сметь прикоснуться. Не выдать себя ни словом, ни жестом. Подпиши, пожалуйста. Даже если не подпишешь, я все равно уйду. — Дверь закрой! — распорядился Андрей. — И садись. Дима сел рядом, тотчас же крепко сжал его ладонь обеими руками. Андрей покосился на дверь, но беспокоиться не стоило, их рук из-за стола видно не было. — Ну, что ты придумал? — тихо спросил Андрей, отвечая на ласковое пожатие. — Мы же взрослые люди, не школьники какие-нибудь озабоченные. Можем как-нибудь разделить, где работа, а где личная жизнь. — Я все понимаю, Андрюша, и с кем бы то ни было другим я смог бы держать себя в руках. Но не с тобой. С тобой это что-то рефлекторное, понимаешь? — он отвечал так же тихо, как будто извиняясь. — Я боюсь, что подведу тебя. — Только меня? — съехидничал Андрей. — А за себя не боишься? — Мы в неравном положении, — ответил Дима снисходительной улыбкой. — Ты начальник, я подчиненный. Про меня скажут, что я тебе сосу за премию, за прибавку к зарплате или за крутую командировку. Про тебя — что ты злоупотребил служебным положением. У тебя могут быть неприятности. Мне всего лишь придётся пережить пару глупых шуток. Как я и сказал, мы в разном положении. — Дима, — выдохнул Андрей и не знал, что ещё сказать. Он вдруг понял, что его Дима уйдёт. Он больше не увидит его вот здесь, в этом кабинете, в логове редких мудакций, на кухне, в гараже. Дни будут тянуться бесконечно, а ночи… Они не смогут видеться каждую ночь. У Димы своя жизнь, друзья, о которых он ничего не знает, девушки, да, конечно, девушки. Он видел его с девушками много раз. Вопрос вырвался сам собой: — Дим, ты — би? В смысле, бисексуал? — Да, — ответил тот, удивлённо вскинув брови. Очень легко ответил, будто его спросили: «А за какую команду вы болеете?» — «За Ливерпуль». — «Надо же, а я за Челси». А Дима добавил уже очень серьёзно: — Пока мы вместе, Андрюш, никого другого не будет. Ни парней, ни девушек. Приятно, немного щекотно погладил ладонь большим пальцем. Встал и с лёгкой улыбкой сказал: — Заявление все же подпиши. Я все равно уйду, Андрей. Иначе я тебя подведу, у тебя будут неприятности, и ты мне этого не простишь. Найти другую работу не так уж сложно. Но другого тебя мне не найти никогда. И вышел прочь, оставив дверь привычно открытой. Над злосчастным заявлением промучился полдня. Отпускать Диму страшно не хотелось, все казалось, что это первый шаг к разрыву, прочь друг от друга. Но осторожность подсказывала: так лучше. Лучше и для работы, и для отношений. И сам не заметил, как бумажку подписал. С новостью о потере пошёл к генеральному. Диме придётся искать замену, а это процесс долгий. Раньше сядешь — раньше выйдешь. Николай громких слов не стеснялся. — Бляяяя… — с отвращением бросил на стол подписанную Андреем бумажку. — Ну, что у тебя в отделе вечно за херня? Только нашли хорошего парня — на тебе! Что будем делать? Как уговаривать? — Бесполезно уговаривать, — ответил Андрей. — Парень хороший, но он твёрдо решил уйти. — Да ладно? — махнул крупной ладонью шеф. — На каждого можно найти приманку. Слушай, а что если его просто тупо деньгами завалить? Предложить тридцать процентов добавку? А ещё стэй-бонус, на год? Да ты не бойся, бюджета я тебе подкину! — Не в этом дело, Николай, — покачал головой Андрей. — Тут личное. У него конфликт. — С кем? — Со мной, естественно. Непримиримый. Характерами не сошлись. — Вот же пидор ты, Дымов! — воскликнул Николай. — Подождите, почему именно я? — возмутился Андрей, теоретически задетый. — Может быть, это он — пидор, а не я? — Да нет, — энергично потряс пальцем генеральный. — Тебя-то я как раз знаю. Трудный ты человек, Дымов. Конфликтный. Токсичный, блядь, как питон какой-нибудь! Андрей задумался о токсичности питонов. Потом спросил: — Так может, мне уйти? А вы тут целуйтесь со своим Калиновским. На моё место поставьте его, деньгами завалите. — Ладно, ты меня не пугай, — храбрился Николай, явно сдаваясь. — Все, блядь, такие гордые, прямо Версаль. Подумал, кого на его место поставить? — Временно Ерёменко. Но в перспективе она не потянет. Придётся искать нового человека. — Это пиздец, как не вовремя, — горестно покачал головой Николай. — Тайминг просто пиздецкий. СНВ на носу, потом эпилепсия, потом фьюжнс… Убил ты меня просто, Андрей. В конце рабочего дня, когда Андрей уже пробегал через холл, чтобы не опоздать на кроссфит, Николай его догнал. Сообщил с торжествующей улыбкой: — Уговорил я твоего красавца! Останется до выпуска СНВ! Ты серьёзно должен мне, Дымов! А ночью, уже после всего, касаясь губами груди Андрея, Дима шептал: — Не смог, не смог… Знаю, что должен. А как представил: целый день без тебя, просто так тоскливо стало, невыносимо. Но я уйду, так нужно, правда. Только чуть позже. Не могу же я сейчас бросить команду! Вот закончу проект, а потом уйду. И тогда мы уже будем вместе по-настоящему. Тогда нам не нужно будет скрываться. Андрей ничего не отвечал, лишь крепче обнимал широкие плечи, вдыхал любимый запах. Пусть ещё один день. Ещё пара месяцев, если повезёт. Пусть… Договорились пойти в выходные на каток. Дима совершенно по-детски обрадовался предложению, сразу же заявил, что кататься на коньках не умеет, но очень хочет научиться. На следующий вечер позвонил страшно довольный, похвастался, что купил где-то канадские хоккейные коньки «Байер». Назавтра принёс обновку на работу, сначала показал Андрею, обманом втянул его в поцелуй, с довольной ухмылкой удрал, пока Андрей не успел на него нашипеть. Потом демонстрировал коньки на адермовском диване. Разговор слышался издалека: — Новенькие, босс, — объяснял Слава Сиротин, генетик из Диминой группы, а также живой пример того, что ученая степень — отнюдь не гарантия интеллекта. — А знаешь, что это означает? — Что я не донашиваю чужую обувь?.. Какой же у него чудный голос, чувственный, низкий, глубокий и мягкий. Стоит услышать, и будто ток проходит по коже. — Это значит, надо разнашивать. Иначе они тебя покалечат. — А мне нравится, — подала голос Ерёменко. Вот же сучка, да она же кокетничает! — Такие серьёзные и в то же время красивые. И на вид вроде небольшие, хотя размер приличный. Приличный! Что она может понимать в размерах. Андрей видал и побольше, но у Димы не «приличный». У него — идеальный. Мудакции были в полном сборе. Молоденький интерн Серёжа при виде грозного начальства попытался сбежать, но остальные ничем не выдали паники, и мальчик вернулся. — Всем привет! Что обсуждаем? — Да вот, босс коньки новые купил, а я и говорю — разбить надо. Иначе покалечится, — пояснил Сиротин. Андрей взял уже знакомый ботинок, покрутил в руках. — Вам нравится, Андрей Александрович? Разве можно так выговаривать «нравится»? Только идиот не догадается, что вопрос не о коньках. Так спрашивают: «Малыш, тебе больше нравится на спине или на животе?» — Хорошие коньки. Разбивать придётся, для начала минут пятнадцать в день, не больше. И ещё надо заточить, а так — нормально. Вернул ботинок Диме, тот будто случайно коснулся пальцами руки. Преодолел легкий шок от смеси испуга и желания. Заговорил о деле: — Кто у вас занимается планом тестирования? Я должен подписать его не позже следующего понедельника, иначе МакКормик не успеет отослать отчёт в Нью-Йорк… А сам уже думал о походе на каток с теми же чувствами: со страхом и возбуждением. Если Дима не умеет кататься, он будет держать его за руки, под локоть, за талию. На глазах у всех на катке: у женщин с детьми, у подростков с хоккейными клюшками, у случайных прохожих. И что же в этом такого? Ведь он просто помогает другу, не так ли? Не так, не так… И каждому на том катке будет это ясно. А Дима радуется этому походу, как ребёнок, коньки купил, всем хвастается. Откуда он взялся такой, с какой планеты упал этот Маленький Принц? Закралась трусливая мысль — отказаться от похода. И высшие силы сжалились над ним. В пятницу после работы они ужинали в Cafe de Paris. Теперь это было их место, Андрей это знал. И столик в самом углу, в тени, подальше от любопытных глаз, тоже принадлежал им. В другом конце зала квартет играл блюз, сплетал причудливые узоры печали и ленивого желания, от красного вина приятно немел язык. Дима молчал, поглядывал не испытывающе и не выжидающе, а скорее, с опаской. Андрей, наконец, решился: — Солнышко, не получится у меня на каток. Ты извини, я знаю, что сам тебя завёл, но тут такое дело. Мама позвонила, сказала: "Отец болеет". Я вообще не помню, чтобы он когда-нибудь болел, даже простудой. Я сколько себя помню всегда с ним на рыбалку, за грибами, в поход, на байдарках. По Неману на плотах сплавлялись, а плоты были на гондонах, ты не поверишь. То есть два слоя ДСП, а между ними — большие полиэтиленовые пакеты, наполненные надутыми гондонами… У меня и фотки есть, могу показать. А ещё за клюквой ходили на одно болото, там от автобусной станции десять километров надо пешком идти. Туда ещё ладно, а вот обратно, когда целый день раком простоял, да одно ведро клюквы в рюкзаке, а другое — в руках, а дорога песчаная, ноги увязают… Слово за слово вспомнился и легкий зимний поход в Карпаты, и намного более трудный — на Южный Урал, где от одной деревни до другой — полсотни километров по заснеженному лесу, а в деревне каждый дом обнесён забором в два человеческих роста, и после заката никто тебе не откроет… Вспомнилась поездка на Азовское море, где в каналах ловились маленькие, но вкусные и жирные бычки, только успевай удочку забрасывать… Или как на трёх машинах поехали в Нарву и поставили палатки на прибрежном песке, а местный егерь гонял их каждый день, а по вечерам пил с ними у костра мутный местный самогон и тосковал о золотых днях застоя… Наконец, остановился, поймав напряжённый взгляд Димы. Его глаза блестели в полутьме, крепко сжатые в замок руки подрагивали на белой скатерти. — Боже, как же я тебе завидую! — выдохнул Дима. И Андрею стало совестно. В самом деле, что это он расхвастался! — Солнце, я просто к тому, что отец у меня — кремень, а тут взял и расхворался. Сердце у него, оказывается. Вчера скорую вызывали, хотели в больницу, но вроде обошлось. — Андрюша, конечно, я понимаю! — тихо, но жарко воскликнул Дима. — Мне ли не знать, как важна семья. Поезжай, ведь ты им нужен. У тебя замечательные родители, я в этом уверен. Господи, подумаешь, каток. Сходим ещё, зима длинная. И скажи мне, если я могу чем-нибудь помочь. В крайнем случае могу обратиться к Надежде Анатольевне, у неё есть связи в самых разных сферах. Я прошу её нечасто, так что она мне не откажет. А я никогда и ни в чем не откажу тебе. Вроде бы все правильно сказал и от души, но что-то все же изменилось. Андрей спросил: — Поехали ко мне? — почувствовал молчаливый отказ, предложил компромисс. — А хочешь, к тебе? Мы так давно не были вместе… — Три дня, Андрюш, — с натянутой улыбкой обронил Дима. — Мы были вместе во вторник. Ведь во вторник ты не ходишь в зал… Знаешь, давай подождём до понедельника. Или до следующего вторника. — До понедельника! — воскликнул Андрей. — Могу приехать к тебе сразу после тренировки. Или прогуляю этот блядостный кроссфит, он у меня уже на последнем нерве. В бизнес-центре UMA Gym открылся, хочу проверить, как у них там. Удобно, близко, даже ехать никуда не нужно. Хоть перед работой можно забежать, хоть после. — Хорошо, я буду ждать. Странно он это сказал, с какой-то печальной покорностью. Розовый лосось в тарелке остался почти не тронутым, бокал белого вина — забытым. А между светлыми бровями пролегла глубокая складка, Андрей не видел её раньше. И вдруг очень сильно захотелось домой. Чтобы не чувствовать себя сволочью, чтобы не мучиться тем, как он недостоин такого парня, какой он трус и полное ничтожество. И ничего никому в жизни не может дать, кроме горечи в складке тонких губ, кроме преждевременной морщины на юном лице… А дома было темно, холодно и очень пусто. Дышала за окнами зимняя ночь, глухая тоска заползала под кожу. Сон не шёл, знакомая постель казалась слишком жёсткой, подушка — слишком плоской. В странном полусонном оцепенении набрал знакомый номер. Дима ответил после первого звонка, будто тоже не спал, будто сидел у окна с телефоном в руках. — Дим, солнце, — пробормотал в прямоугольник неяркого света. — Я так скучаю. Не хочу ждать до понедельника. Не могу. В ответ быстрое, жаркое, одним выдохом: — Приезжай! Или хочешь, я к тебе? — Нет, не надо! — застыдился Андрей. Его любимый не собачонка, чтобы по первому свисту мчаться через ночной город. — Я сейчас приеду. Правда, можно? — Нужно! Андрюш, нужно! Жду! Собрался быстро. Сразу решил, что прямо от Димы поедет к родителям. Дорога через спящий зимний город показалась приключением, и даже жалко было, что так быстро пришлось свернуть с широкой пустой магистрали в уютный дворик и остановиться у подъезда темного стеклянного дома. Впрочем, в квадрате знакомого окна темнел тонкий силуэт. Его ждали. Целоваться начали прямо в коридоре и уже не смогли добраться до спальни. Андрей скинул на пол куртку и ботинки, одним рывком стянул джинсы вместе с бельём. Упёрся ладонями в полосатые обои справа от вешалки. Любимый понял его без слов, он всегда понимал его именно так, на другом уровне. Он взял его бесцеремонно, жёстко, немного болезненно. Именно так, как надо. Именно так, как и положено трахать ночного гостя в коридоре полутёмной квартиры, когда нет сил ждать до понедельника, и притворяться тоже не нужно, и вообще ничего не нужно, кроме сильных рук на бёдрах, жадных губ и каменно-твёрдого члена, наполняющего до краев. Утро подкралось на мягких лапах, подразнило перламутровым светом между неплотно задвинутыми шторами, тихими шагами и уютным позвякиваньем где-то поблизости, божественным запахом свежесваренного кофе. Андрей со стоном повернулся на живот, потянулся до хруста в сонных конечностях. И сразу — негромкий голос: — Доброе утро, спящая красавица. Темный силуэт в дверном проёме, блик света в светлых волосах, в руках — белое полотенце. — Диииим… — простонал Андрей. — Иди сюда!.. Тихий смех: — О, нет! Если ты меня поймаешь, не выберемся из постели до полудня. А тебе ещё за город ехать. Андрей не возражал бы против быстрого минетика, и сам в долгу бы не остался. Но Дима говорил правду: нужно было ехать. Родители ждали его, мать волновалась, отец болел. Он зарычал в подушку, которая так замечательно пахла Димой, подтянул колени к груди, выгнул спину. — Ты бессовестно меня соблазняешь. Но черта с два. Я намерен сегодня умерщвлять плоть. Я практически святой Вандриль. — Зараза ты, Калиновский, больше никто. — Я кофе тебе сварил. Хотел в постель принести, но подумал, что это слишком банально… Или все же принести? — Не надо, солнце, — собрал волю в кулак Андрей. — Я встаю. В душ — и тогда кофе. Душ был контрастным: ледяным–обжигающим–ледяным. Кофе — крепким и ароматным. К кофе прилагались теплые воздушные круассаны, сыр и повидло. А по ту сторону стола сидел его Дима, одетый в белоснежную футболку, такую простую и удивительно нарядную, яркую какую-то, чистую. Самая простая одежда выглядела на Диме нарядно просто потому, что это он её носил. Андрей понял, что не хочет уходить, не именно сейчас, а вообще никогда. — Дим, это твоя квартира? Или ты снимаешь? — Снимаю. Хорошее место, рядом с центром, а самое главное — вдоль озера велосипедная дорожка. Я много езжу на велике, как только растает снег. — Дима, переезжай ко мне, — вдруг предложил Андрей, сам себе удивляясь. — У меня ведь большая квартира, её можно по-разному переоборудовать. Хочешь, стенки сломаем, лофт сделаем, супер-текно, стекло-металл, все дела. А хочешь — другую купим. Зато, представь, будем вместе все время, и ездить никуда не нужно. — А если к тебе родители захотят приехать или друзья, то мне придётся переночевать у Леры? Или просто в «Бессоннице» посидеть? Только нужно будет убрать следы моего присутствия. Но ведь это не займёт много времени. Андрей и сам понял, что сморозил глупость. Молчание повисло над уютным кухонным столом. Оно разъединяло. Но Дима протянул руку, сжал Андреевы пальцы. Сказал тепло, примирительно: — У меня арендный договор до первого июня. Подождём? Если к тому времени мы оба будем готовы, я перееду к тебе. Идёт? — Идёт, — ответил таким же теплым рукопожатием. С благодарностью за понимание и ещё, трусливо — за отсрочку.