Когда цветут липы

Трусость, вот как это называлось. Андрей знал это совершенно точно. Был бы он мужиком, появился бы в среду на кроссфите, положил бы хуй на всякие там взгляды да перешептывания, а мудаку Артурчику показал бы жирный «fuck». В конце концов, он из той же команды. Этот наглый щенок не может запалить Андрея, не запалившись сам. Но нет, перебздел. Отменил подписку по интернету, а когда Алекс, тренер и владелец «ЭраФита», позвонил ему, Андрей не только не ответил, но и заблокировал номер. И кто он после этого? Коню понятно, ссыкло и слабак. Да и потом, не поздно ли пить «Боржоми»? За пять лет на кроссфите он пересекся с сотней людей. И очень скоро каждый из них так или иначе услышит об открытии Артурчика. Причём это не какие-то левые парни и девчонки, это люди его круга. Молодые, обеспеченные и активные. Они ходят в те же кабаки, салоны и клубы, отдыхают на тех же курортах и там же катаются на лыжах. Встретить любого из них где угодно, например в новом грузинском ресторане, — раз плюнуть. А если так, не все ли равно? Его конспирация теряет смысл. И, может быть, это даже к лучшему. Решение будет принято за него, а ему останется только устоять на ногах, когда придёт буря. И он устоит. Он не шестнадцатилетний пацан, которого злой папаша может выгнать из дома. Им всем придётся смириться с разочарованием, такова жизнь. Работа не ладилась, буквы на экране не хотели складываться в слова. Он понял, что в десятый раз перечитывает одно и то же письмо и с каждым разом понимает его все хуже. Решительно отвернулся от экрана, вскочил, подошёл к окну. Поглядел на холодный дождь, на дрожащие от ветра чёрные ветви сквера. Не одному ему херово. У него как минимум есть крыша над головой. Ноги сами вынесли из кабинета. Группа Димы в полном составе собралась в обычном гадюшнике с диваном и кофейным столиком, где Сиротин увлечённо вещал о GATK recalibration. Сам Дима, вопреки обыкновению, сидел вдалеке от всех, хмурился, покусывая губу, вглядывался в экран. Приближения Андрея не заметил, пока он не заговорил: — Привет. Что это у тебя? — Привет. Идеографы AR. Не нравится мне, слишком высокий процент false positives в делециях. Думаю поменять нижний лимит. А ты что скажешь? — Если менять, то сейчас, пока СОП ещё не подписан. — Да, я согласен. Но ещё хочу проверить EGFR Exon 8. Если уж вносить изменения, то сразу все. Андрей понизил голос: — Как себя чувствуешь? Услышал в ответ такое же тихое: — Отлично. — А бледный, под глазами круги. Кстати… Сегодня к тебе или ко мне? Дима нахмурился, проговорил, пряча глаза: — Знаешь, я, наверное, сегодня допоздна. Но потом врать перестал, взглянул на Андрея виновато: — Андрюш, мне сегодня хотелось бы побыть одному. Не обижайся. — Без обид, конечно… — Но на выходные мы же едем за город, да? Грузинская кухня? — неуверенно улыбнулся Дима. — Слушай… — промямлил Андрей, — тут такое дело. В пятницу родители из Москвы возвращаются. Отца выписали. Я хотел выходные с ними провести. — Конечно! — Улыбка Димы стала радостной и немного выжидающей. — Значит, твой отец поправился? Это же здорово! — Да, таблеток навыписывали, плюс рекомендации по здоровому образу жизни, типа, не бухать, ходить по пять километров в день, соблюдать диету, избегать стрессов. Всякое такое. Дима улыбался все так же, вопросительно, немного даже заискивающе. И Андрей вдруг понял: его парень ждёт, что его пригласят за город, познакомят с родителями. И Дима по-своему прав. Ведь сам он представил Андрея семье давным-давно. Да и с клиникой для отца помог. — Ладно, дай мне знать, что ты решишь с EGFR. Если хочешь, можем сделать оговорку, типа: рекомендуем дополнительные диагностические меры. И улыбка погасла. Дима снова уставился в экран, спрятался, закрылся. Ответил ничего не значащим, строго официальным: — Да, конечно. Спасибо. А серое небо обрушилось на землю холодным дождём. А дождь серыми оспинами проел снег и обнажил жирные проплешины черной земли. Вокзал пах торфом и мазутом. Отец, необычно бледный и молчаливый, казался немного чужим. Его взгляд скользил по перрону, по зданию вокзала, по лицу Андрея, ни на чем не задерживаясь. Бойкая болтовня мамы не обманывала никого. Серые плети дождя хлестали лобовое стекло, темное полотно дороги ложилось под колёса. Дом встретил их теплом и запахом сдобы. Андрей все же подсуетился заранее, накупил пирогов и набил холодильник едой, ведь от Антона не дождёшься. Пообедали, обменялись новостями, потом сели смотреть телевизор. Отец задремал, мама ускользнула, затеяла стирку, Антон уткнулся носом в телефон. А Андрей вдруг подумал: «А что, если бы я действительно пригласил Диму? И сказал бы: «Знакомьтесь, мой парень». Сейчас он сидел бы рядом, и не было бы так холодно и одиноко». Поздно вечером, за дверью собственной спальни набрал знакомый номер. Автоответчик проговорил голосом Димы: «Здравствуйте, это Дмитрий Калиновский. Оставьте номер вашего телефона, и я перезвоню вам при первой возможности». Андрей сообщения не оставил. Холодная дождливая ночь разделяла их, и не было ей конца. И, может быть, сейчас, именно сейчас его любимый подносит к губам стакан виски и улыбается чьей-то шутке, едва слышной в ярких вспышках навязчивой мелодии. И этот кто-то глядит на него жадно и откровенно и с нахальной уверенностью роняет на колено тяжёлую руку… Дима сказал: «Пока мы вместе, никого другого не будет». Но вместе ли они? Он набирал Димин номер несколько раз, но слышал всё тот же автоответчик. В воскресенье вечером не выдержал, сорвался, погнал в город, через дождь и туман, но не было света в знакомых окнах, и охрипший домофон молчал. Еле дождался понедельника. Увидел Диму на совещании АДЕРМ и немного успокоился. Бросил сухо и холодно: «Калиновский, зайди ко мне». А сердце замерло и сладко, и болезненно от одного золотого взгляда. Дима вошел в кабинет, затворив за собой дверь. Сел рядом, прижался лбом к плечу. Андрей обнял его за плечи, прошептал в тёплые пряди у виска: — Господи, я так соскучился… Где же ты пропадал все выходные, горе моё? И услышал в ответ тихое, горькое: — Мне так плохо. Ты все дальше, и я не могу дотянуться… — Я здесь, солнце, я с тобой. Я только твой. — Нет, нет… Ты совсем не мой. В дверь постучали. Андрей поспешно отшатнулся. Острая мордашка Ерёменко просунулась в щель, зашелестела скороговоркой: — Андрей, Дима, у нас вопросы по клиническим аннотациям… Вот же сука, нашла время. Дима медленно поднялся, изогнулся с ленивой грацией. — Пойдём, Лена, посмотрим. После полудня Андрей послал СМС: «У тебя или у меня?» Получил желанный ответ: «У меня. После восьми». После восьми время остановилось. Ночь повисла за окнами, залилась холодными слезами, завздыхала, царапаясь в стекло. Бешено колотилось сердце, и восторг с болью пополам гремучей смесью бежал по венам. Дима был неосторожен и, кажется, немного порвал его, но это такая ерунда. На тёмных простынях следов не видно. Он позаботится о себе завтра. А сейчас лежит на плече тяжелая голова, и касается груди быстрое дыхание, и пусть будет так всегда, каждую минуту и до самой смерти. Ради этого можно перенести любую боль. Впрочем, любую ли?.. Дима поднялся рывком, шумно перевёл дыхание. Андрей сразу понял: вот оно. Самое страшное, самое главное. Тихий голос набатом в ночи, а в нем столько горечи, столько скрытой боли: — Не могу так больше. Не могу делать вид, что всё нормально, что всё меня устраивает. — Дим… — Я мог бы ждать месяц, год, десять лет. Но ведь ничего не изменится, не так ли? Я так и останусь твоим грязным секретом, твоим позором, доказательством твоей неполноценности. Ты никогда не позволишь мне стать частью твоей жизни, не так ли? — Дим… Ему нечего было сказать, но, похоже, ответа и не требовалось. — А я так бы хотел этого, Андрюш… Я так бы хотел. Я все сделал бы для тебя. Я точно смог бы понравиться твоей семье, на все бы пошёл ради них. Они уже мне родные, понимаешь? И брат твой, и родители, и племянники. Твой отец любит рыбалку? Я куплю любые удочки, я всему научусь! Мама увлекается садоводством? Да сколько угодно, я буду копаться с ней в земле с удовольствием! И детям любые игрушки, книги, классы — все что угодно. Могу возить их в школу, на кружки, ездить с ними отдыхать. Что угодно, Андрюша. Но ты ведь никогда не позволишь мне этого. Ты отгородился такой высокой стеной, так резко провёл границу! — Дим… Его глаза горели в полутьме, темные на бледном лице. Голос дрожал, прерывался: — А хочешь, уедем? Я не скрываю, мне больше нравится здесь, но если ты захочешь — уедем! Любой из нас без труда найдет работу в Долине, а там мы сможем жить вместе, не скрываясь. Все время вместе, Андрюш, каждый день. Никогда не разлучаться. Пойми, мне никто не нужен. Только ты. Это такое чудо для меня, чудо, о котором я даже не молился и надеяться не смел. — Дим, — малодушно промямлил Андрей, — пожалуйста, дай мне время. Мне нужно подготовить почву. Пожалуйста, будь терпелив. Подожди ещё немного. — Сколько, Андрей? Сколько мне ждать? И скажи мне правду: ты когда-нибудь действительно сможешь принять себя таким, какой ты есть? Сможешь принять меня? Не осуждая, не презирая? — О чем ты говоришь! — возмутился Андрей. — Кого я осуждаю, тебя, что ли? Да я сам себе не верю, что ты выбрал меня. Но если ты хочешь сосаться под каждым фонарем, так сказать, в подтверждение чувств… — Глупости, я вовсе не это имею в виду! — перебил Дима. — Я не собираюсь устраивать никаких демонстраций. Если ты помнишь, я сам подал заявление, потому что я понимаю: таким отношениям не место в офисе. Я всегда был честен по отношению к тебе! — А я нет? — повысил голос и Андрей. Они ссорились впервые, и это было физически больно и страшно обидно. — Я тебе соврал в чем-то? Что-то пообещал и не исполнил? — Да! Ты предложил мне переехать к тебе! Хотя прекрасно знал, что этому никогда не бывать. А я очень хочу жить с тобой! Если хочешь, я перееду к тебе завтра же, сегодня же! Ну что, мне собирать вещи? — Солнце, — Андрей резко потёр лицо ладонями, будто отдирая что-то липкое, грязное, — я тоже очень хочу жить с тобой. Но… В наступившей тишине стало слышно, как хлещут в окно струи дождя и свистит простуженный ветер. Голос Димы тоже прозвучал очень тихо: — Вот именно, «но». Это ведь всё система приоритетов, Андрей. Что тебе важнее: быть со мной или считаться гетеросексуалом? Выбирай. Я приму любой твой выбор. Горечь сменилась гневом. Перемена была такой внезапной и острой, что закружилась голова и качнулась под коленями постель. — Я не выношу ультиматумов, Дима. Ты должен был это понять, если ты хоть немного меня знаешь. Я очень плохо на них реагирую. Фактически одним-единственным образом. Послышалось едва слышное, неживое, будто шорох дождя: — Это твоё право, Андрей. Одевался неторопливо, из последних сил стараясь казаться спокойным. Руки не дрожали. Аккуратно застегнул каждую пуговицу на рубашке, нашёл на тумбочке телефон, в прихожей надел пальто и обулся. Особенно погордился тем, что дверью не грохнул, обошёлся без хамских жестов. А на улице дождь ударил в лицо, и Андрей обрадовался этой жёсткой и холодной пощечине. Он сразу понял: холод, и тьма, и чувство полного вакуумного одиночества — это теперь навсегда. Привыкай, Дымов!