Узы Алого пламени.

      Дыши.       В ушах звенит это слово, прокручивается в голове, отдается эхом, разлетается по черепной коробке, забираясь в самые дальние части сознания.       «Дыши!» — шепчет она себе самой вновь и вновь. И каждый раз, когда она пытается вдохнуть, набрать в себя воздух, дыхание сбивается, и лишь новый пышный букет окропленных кровью, смятых алых и черных роз, взлетая в воздух, кружится и падает к её ногам, а она, кашляя, падает на холодные плиты Перепутья. За что ей эти мучения?       Она ощущает, как задыхается, как розы забивают глотку, опутывают пустоту тела, связываются в хитрые сплетения, переплетаются в замысловатые узлы. Она знает, что спасения нет. Нет, не так. Оно есть — но оно недостижимо. И потому она умрет, умрет так жалко, как не пристало войну. Не падет в битве за честь и славу своего Короля, не умрет, защищая дорогих людей, а задохнется где-нибудь в пещерах Глубинного Гнезда…        — Ну и плевать! — Она вскакивает, и розы снова падают на запыленные камни одной из множества дорог, сплетающихся прямо здесь, сплетающихся так же, как сейчас завязываются узлы в ее теле. Словно нитями ткачей, словно паутиной мимика липнут к маленькой, и такой слабой сейчас воительнице цветы, липнет к ней любовь. Она путается в воспоминаниях, теряется в лабиринтах своего собственного создания. Но в лабиринтах есть выход. А здесь его нет. Нет, не так — он есть, но он недостижим.       Но почему же он недостижим?       Потому что невозможно добиться чужих чувств.       Ей нужны его чувства. Чувства Маэстро. Они нужны ей, как ему самому нужно адское пламя, нужны для того, чтобы не умереть, чтобы остаться живой. Но она знает — это невозможно. Это действительно невозможно. Но кто знает, может быть, сам Король Кошмаров сейчас мучился и страдал, кашляя ярко-розовыми розами с белой каймой? Именно. Об этом не знал никто.       А он действительно умирал, и причиной тому были действительно ярко-розовые розы с белой каймой. Такие красивые на первый взгляд, но он не мог их терпеть ни секунды, и тут же, выплюнув, прятал куда-нибудь, — не выносить же их из шатра, а то Брумм заметит, — чтобы не видеть этих ужасных, но вместе с тем прекрасных цветов. Столь же прекрасных, как та маленькая воительница, однажды промелькнувшая близ шатров.       «Дыши…» — шепчет, нет, шипит он сам себе, уставившись на розы, так и сыплющиеся из его окровавленной пасти, и он уверен, что сейчас выглядит так, словно сожрал кого-нибудь. Да как бы ему хотелось, чтобы это была не его кровь! Но это была именно его кровь, стекавшая с его зубов вперемешку с ошметками, когда-то бывшими прекрасными розами, вперемешку с его слюной. И от осознания того, что она принадлежит ему самому, становилось страшно, так неестественно жутко и некомфортно, что ему хотелось спрятаться от самого себя где-нибудь на Утёсах.       Он знает — выхода отсюда нет, выбраться из этой ловушки невозможно. Нет, не так. Возможно — но не для него. Ведь выход выводит к чувствам Стражницы, но перед ними стоит она сама, стоит с иглой наперевес, готовится атаковать его и рвать на куски. А он не будет сопротивляться, он слишком слаб. Да и убивать ту, в которой кроется ключ к спасению собственной жизни… Не равносильно ли это тому, что убивать себя?       Равносильно. А потому он будет терпеть. Она тоже терпит, терпит ужасную боль, но понимает — переступить через себя было бы слишком большим подвигом для неё.       Но она все же переступает. Переступает через себя и через порог шатра. И тут же врезается в Маэстро, пытающегося незаметно вышвырнуть прочь мучавшие его розы.