Под коркой мы дышим пылью

      Ночной город тонет в свете фонарей и приторных неоновых вывесок. Я сижу на переднем сидении старого пыжика цвета клюквы и потягиваю сигу, изредка прокашливаюсь. Светловолосый ублюдок ведёт. Хуй пойми как так вышло, но после того злополучного дня в толчке, когда я, давясь пеной изо рта, зырил мульты под кислотой и чуть не въебал этому чуваку за просто так, он стал чем-то типа ебаного секьюрити для моей жалкой туши. Тогда я словил не хилый такой приступ, это могло стать конечной. Поставить точку на моем существовании. Стереть мое имя из книги жизни. Но нет же, блять, этот мудень, вследствие своих альтруистических позывов, решил помочь. Придерживал меня за плечи, пока я блевал своим гребаным желудком, как мне тогда казалось. И вот, мы проводим «ахуенно веселый досуг» за покатушками на старой тачке его бати в поисках его обдолбанной сестры. Кстати, с такой же целью он и пришёл в тот всратый бар, но нашел там меня. Вот же ирония, не долби его сестра, как пылесос ебаный, я бы сдох. Частенько на эмоциях я посылал его нахуй, но он либо не воспринимал это всерьез, либо же просто игнорировал. По факту меня никто не держал, но и валить мне не особо хотелось. В свои двадцать два года этот чел преуспел практически во всем, хоть выглядел гораздо старше своих лет, как мне казалось. Уже работая на нихуёвой такой должности в какой-то компьютерной компании, он шел в универе на красный диплом. Я не придавал этому никакого значения, хоть в глубине души уважал его, естественно никак это не выражая. Частенько он называл меня чсвшным уебком, я и не отнекивался, ведь это вполне было правдой. - К врачу бы сходил, - не отводя взгляда от дороги обратился ко мне Куникида. Я удивленно покосился на него. - С хуя ли оно мне надо? - Уже отбрасывая тлеющий окурок в пустоту бегущей трассы. - Не "с хуя ли", а "зачем", это во-первых, - он устало потер переносицу, приподнимая очки, - кашляешь, как раковый больной на последней стадии. Сделай рентген. - Я напиздел, что схожу, раздраженно закатив глаза. Частенько он уж слишком пекся о моей жалкой жизни. - И сколько раз я просил тебя не курить в машине? - Боже, да опять. - Я б и не курил, если б каждый раз не видел, как ты злишься. - На его лице в миг проявилось раздражение. Хоть максимально он и старался внушать впечатление серьезного и уравновешенного взрослого, но подпалить его было проще, чем снять шлюху в квартале красных фонарей. - Я не злюсь, - побелевшие костяшки пальцев на руках, что сжимали руль с такой силой, будто сейчас он треснет нахуй, говорили об обратном, - но ты можешь хотя бы изредка стараться не быть таким мудаком? - Я тихо засмеялся, съязвив: - Не-а. - Остаток пути мы провели в тишине. Я выглядывал в окно уложив голову на руках, ощущая как ветер ебашит в лицо. Пару остановок ушло на обход ночных клубов в поисках ебучей Люси. После смерти отца она попала в компанию каких-то обдолбышей и тут пошло-поехало. Куникида с восемнадцати лет работал, преуспевал в универе, делал все, чтобы держаться на плаву и обеспечивать достойное существование и себе и ей. В его хате добрая половина стен была заклеена какими-то чертежами и расчетами. Весь холодильник облеплен расписаниями, напоминаниями и какими-то планами, все по часам, по минутам. В кармане он вечно таскал блокнот со своим распорядком. И похуй, что практически всегда все шло не по плану. Если последний пункт его бабского ежедневника, исписанного на годы вперед, извечно гласил - найти Люси и привезти домой до 23:00, то в реалии же мы ни разу не возвращались раньше двенадцати. Я интересовался, хули он просто не сдаст её в диспансер и не забьет, но тема быстро закрылась. Как я понял, отец терпел мать, а его крест - терпеть сестру. - Она не помнит этого, - в один вечер мы распизделись у него на хате за стаканом доброго вискаря. Люси без задних ног спала в своей комнате, - сколько я не пытался объяснить, она не поймет. Мать была зависима, она была безумна от этого дерьма. Совсем маленьким я приходил со школы и видел, как её крутит, слышал, как вопит она по ночам мучаясь от ломки. Бывало я делал уроки, а она забегала в комнату, растрепанная, с дорожкой рвоты вокруг высохших губ, хватала меня за плечи своими костлявыми пальцами и начинала лепетать:"сынок, сынок, прошу, помоги мне, отец ведь говорил тебе где моё лекарство, маме очень плохо без него, сжалься, прошу тебя", - я шокированный замирал, не зная что делать. Отец никогда не говорил что и где прячет, а все что находил у нее - выбрасывал. В доме не было никакой срани. Но помешавшись она переворачивала вверх дном всю квартиру, каждый ящик был вывернут. Моя постель, их с отцом, все банки с крупами, ванна. Она не успокаивалась пока не перевернет все или же, пока отец не вернется с работы. - Залпом осушив стакан, он продолжил свой монолог, ведь я сидел рядом, но витал где-то в облаках. Не помню, чтобы когда-то еще он говорил так много за один раз и так искренне. - А когда родилась Люси, он не выдержал и сдал мать в лечебницу. Я навещал её два раза в неделю. Отец же ездил туда каждый день. Она таяла на глазах. Последний раз, помню, когда был в том здании, с обветшалыми белыми стенами, халатами, людьми, она лежала на кровати и смотрела в пустоту. Взгляд был расфокусированным и безжизненным. Она не отзывалась на имя, никак не реагировала на свет или голоса, движения. Спустя три дня я уже стоял на похоронах в черном костюме, глядя, как гроб с её телом пожирает сырая земля. Я было хотел сказать: "да, блять, хуёво", - но решил, что молчание тут будет более уместно. Единственное о чем он попросил очень серьезно, так это не долбить у него дома и даже не думать о подобном при Люси. Хотел заметить, что эта маленькая соска снюхала дорог больше, чем я сиг выкуриваю за день, но смолчал. Его снисхождение и терпение к моей персоне, да и вообще присущие ему альтруистические замашки ко всем обдолбанным этого мира на изи объяснялись его желанием помочь так, как он не смог матери.       Куникида заглушил мотор, тихо бросив: "вываливайся". Я захлопнул дверь и мы зашагали к очередному клубешнику. Внутри было жутко душно, смрад пота и перегара царапал горло, вызывая тошноту. Куча живых тел дергаются под говенное музло, свет ебашит как заставки в сраных китайских мультиках. Ад эпилептиков, епт. Сначала мы заходим в обоссаный толчок, но там нет никого, помимо парня, блюющего в писсуар. Начнется рейд по танцполу, я лениво бегу взглядом по шумной толпе, но малиновой шевелюры маленькой соски не нахожу. Куникида вклинивается в толкучку танцующих и обходит почти весь зал. Не в силах дышать этим дерьмом я иду к выходу, достаю сигу из мятой пачки мальборо, закуриваю. Ободок молодой луны скрывает серое облако. Нихера не видно звезд, все небо покрыто какими-то испарениями, бездонная мерзкая серость. Спустя две сиги из клуба выходит Куникида, под руку ведет за собой Люси, что едва ноги перебирает. Вульгарная красная помада размазана вокруг рта, на ней куча дешевых побрякушек, что в свете фонаря отливают пластмассой, с плеча спала шлейка, лифон выглядывает из под платья, что и до бедер едва достает. Коленка стерта в кровь, а черные колготы поползли стрелкой вверх. В свои ебаные пятнадцать лет она выглядит на все тридцать, как дешевая подзаборная шалава. - Рю, привет! Я так рада тебя видеть, жаль, что ты никогда не ходишь со мной танцевать, какой же ты жестокий, что не уделишь даме один сочный вечер в клубе. Танцы ведь сближают, танцевать так весело, а музыка, боже, она так дает в голову, я начинаю чувствовать себя так прекрасно, - она не умолкает ни на секунду, и ежу понятно, что под спидами. Речь путается, некоторые фразы она повторяет по несколько раз подряд. Я кидаю сигу на пол и топаю к машине. Куникида открывает заднюю дверь и пихает Люси на сиденье, не взирая на тупое бабское нытье и сопротивление. Затем садится за руль, не промолвив ни слова, и направляется в сторону дома. Она пиздит всю дорогу, не умолкая хотя бы на ебаную секунду. Несет какую-то херню своим писклявым голоском. У меня разболелась голова. Такая хуйня повторяется уже какой раз, а я все ощущаю это как ебаное дежавю, ведь вечера абсолютно идентичны.       Я ахуенно проводил свое свободное время (все свое время). Между приступами, что накатывали с неумолимым желанием сдохнуть, обдолбавшись всем, чем можно, я валялся у Куникиды на хате и читал разную хуйню. От сборников Ремарка, Хемингуэя и Джека Лондона, до непонятных мне книжек по машиностроению и компьютерному обеспечению. Из научной инфы в голове не оставалось нихуя, от эмоций после депрессивных романов так же - пусто. Но долбить я стал значительно меньше, не по своему желанию, а само как-то получилось. Я нихуя не завязал, просто старался делать это реже. На поплывшую голову слова никак не хотели складываться в предложения, завиваясь в черные виноградные лозы. А чтение, к моему удивлению, пиздец как увлекало. Я напиздел, что нашел подработку, чему Куникида обрадовался. Но свои "рабочие часы" я проводил на площади в попытке спиздить побольше в суетливой толпе. Награбленное вполне канало за зарплату официанта в каком-то вшивом баре, я уже и названия его не помню, но чувак был крайне доволен. В его глазах моя умирающая жизнь начала лечиться; как там говорят, первый шаг - признать, что все хуёво, а потом что-то с этим сделать. Так вот, он искренне верил, что я что-то да делаю с этим. Пиздеть я умел ахуенно.       Как-то в очередной раз завалился к нему на хату немного переборщив с пылью. По началу все было четко, но к ночи меня ебнула паранойя. Я считал движение секундной стрелки, что ровно укладывалось в ритм стучания моих зубов. Трусило знатно и я уже слышал, как к двери подходят, как медленно останавливается фигура карателя, тыча дулом пистолета в мыльный глазок. В окна смотрели лица. Тянулись руки теней из-под дивана. Они воровали мое дыхание, вырывали его из горла вместе со связками, наматывая на когтистые черные пальцы. Я закрывал глаза, открывал, не мог ни уснуть, ни перестать придумывать в своей голове всякую ересь. В темных углах на меня глядели миллионы непонятных существ, сверкая своими мертвыми глазами. Когда по ощущениям меня чуть не разорвало на части я вскочил с дивана и прибежал в комнату к этому зануде. Было немного неудобно, он уже часа два как спал, но мне было страшно пиздец просто. - Бля, бля, чувак, мне что-то хуёво пиздец. Это, сорян, блять, проверь дверь, прошу тебя, - я реально трусился от страха. Это была просто глупая паранойя на отходах, но по ощущениям просто трэш. Я не боялся смерти, наоборот, уверенно шел к ней по жизни, но в мозгу перемкнуло и ебучие инстинкты самосохранения, под действием пары дорог, визжали как сучки, заставляя что-то сделать. Он заворочался на кровати и пробубнил в подушку: - Спать иди. Я реально был в истерике, матернулся про себя и продолжил пиздеть. - Я никогда не прошу ни о чем таком, ебаный в рот, ну глянь че там, не могу я уснуть. Сука, тебе сложно что ли? Пойдешь потом спать, я отъебусь, честно, - потряхивая его за плечо я просто уссыкался от стыда и страха одновременно. Что-то пробубнив он раздраженно поднялся, потирая глаза, и не одевая тапок пошел к входной двери, посмотрел в глазок, повернул замок...- н-не открывай, блять, совсем дурак? - Там никого нет. - Он устало выдохнул и повернул ручку, - сам удостоверься. - Я трусился у стенки, но заставил себя открыть глаза. Передо мной была пустая парадная, мигала лампочка, возле которой сгустились комары и мелкая мошкара. - Все? Ты доволен? А теперь иди спать. - Он закрыл дверь на замок и направился в комнату. - Д-да, спасибо, - ситуация была пиздец комичной, если не считать того, что у меня запросто в любой момент могло остановиться сердце.       Пришла зима и сразу стало не сладко. Мы кутались в рваные одеяла, которые не грели нихуя, содрогаясь у бочки. Прижимались плотно друг к другу, потирали отмороженные пальцы, покрасневшие и застывшие словно лед. В холода пиздить было намного сложнее, люди шагали укутанные в своих одеяниях до кончиков носа, а на улицах никто не торговал. Даже несмотря на весь этот пиздец мы отыскивали в помойках по максимуму. Сторожевой не спал всю ночь, поддерживая костер, чтобы с утреца мы не проснулись во льдах. Сменяли друг друга каждый день. В пургу нихуёво так снега заметало, сколько мы не закрывали вход какими-то картонками. Наоми не вставала с матраса, Джуничиро держал её на руках, укутав в свою куртку. Большую часть времени она спала, кашляла во сне. Когда просыпалась, он давал ей поесть, и обменявшись парой фраз в надежде на лучшее, вновь укачивал на своих руках. Я понял, что это конец в тот раз, когда она сплюнула кровь вместе с мокротой на свою белую ладонь. Меня мучили кошмары. Ежедневно какой-то сгусток из смерти и отчаяния прокрадывался в кинозал моего подсознания и включал свой фильм. Красный асфальт, усеянный стеклами, кусок арматуры торчит из шеи матери, а она сквозь боль проклинает меня на чем свет стоит, я вижу как ее мозг, покрытый пленкой, дрожит как желе в треснувшей черепной коробке. Я лежу возле помойки, почти мертвый, а крыса вгрызается в живот чуть ниже пупка. Я, захлебываясь собственной кровью, даже вскрикнуть не могу, чувствуя, как заживо меня пожирают, оплетают моими же кишками, опаивают моей же кровью. Джон стоит спиной к солнцу и его силуэт ослепляет меня. Лицо белое как мел, а из тела прорастает виноградная лоза. Я вижу, как под кожей она движется, разрывает плоть, вырываясь наружу, уничтожает его полностью, крепко сжимается вокруг скелета.       Я просыпаюсь от холода, в мокрой одежде, в ледяном поту, вскрикивая. Испуганными глазами ловлю взгляд белобрысого. Мы спим на одном матрасе. Он обеспокоенно, очень тихо говорит. - Я тут. - Так, будто я об этом не знаю. - Ты чуть не задушил меня во сне. - Глаза округлились от удивления. Чертыхнувшись себе под нос я промямлил: - Извини, не специально же. - Немного грустно улыбнувшись он ложится обратно на матрас, а затем шепотом добавляет. - Ты бормотал мое имя и плакал, - я застыл, а услышанное показалось очень жестокой шуткой. - Мы можем разделить боль пополам. Ничего не ответив я повернулся к нему спиной. Это же бред, да? Но в ту ночь я так и не сомкнул глаз.