***
Лучи солнца просачиваются через высокие окна, яркие узоры играют по всему помещению, задевая своим светом витающие в воздухе мелкие пылинки, длинный письменный стол с нарисованной на поверхности эмблемой и фигуру, быстро передвигающуюся от одного угла комнаты к другому. — Господи! Я сейчас выйду на улицу и сам начну убивать! Солнечные зайчики путаются в коротких волосах, мягко скользят по вытянутому лицу, цепляя светлые брови и ресницы, вынуждая зажмурить глаза. В следующую секунду они отпускают фигуру, плывут по пространству и танцуют вместе с невидимыми искорками злости, исходящими от капитана Военной полиции. — Жа-ан, остынь, — лениво отозвался Спрингер. — И перестань маячить перед глазами, уже голова кружится, — продолжила Блаус. — Два месяца! — не унимался Кирштайн, продолжая наворачивать круги по кабинету. — Два месяца мы ничего не делаем! «Власти считают, исследования показывают»… Да нихера они не считают и не показывают! Закклай там что-то черкнул для вида, мы всех быстро проверили, никого не нашли и всем глубоко насрать! Конечно, а зачем волноваться, если убивают исключительно нищебродов?! — Ну… убийства всегда были и будут, ничего не поделать, — без сочувствия заявил один из министров на утреннем заседании. От такой честности Найл Док чуть не свалился на пол, а Жан, застывший позади начальника, почувствовал холодок по спине. Нет, все прекрасно знают, что правительству очень интересна жизнь гражданских, но… Как же сложно привыкнуть к жестокой реальности. — С каких пор тебя стало волновать происходящее? — удивился Конни. Неужели его товарищ посмотрел на жизнь под другим углом? Когда главнокомандующий передал дело о таинственных исчезновениях Кирштайну, тот чуть не взорвался от гнева и, вернувшись в кабинет после собрания, не разломал всю мебель, ведь быть детективом — не его призвание. В Стенах Розы и Марии эту проблему решали простые солдаты. А Стена Сина? Верно, только капитан, и главная миссия — защита правительства, нежели выполнение задания. Велит же судьба, с ехидной усмешкой заявляет, что именно Жан Кирштайн должен возиться в чужих телах и топтаться на месте, ибо проклятые убийцы не оставляют и следа! Ни следа, ни духа, ни свидетелей. Будто все, разом провалившись под землю, решили пойти против Военной полиции. Единственная важная зацепка во всем круговороте — символ, а также факт, что преступники являются настоящими живодерами. Иначе как объяснить их «хобби» — вырезать внутренние органы? В первый день, сжимая в руках бумаги, Кирштайн уже чувствовал горелый запах. Сначала он пытался сплавить работу на своих подчиненных, но те укрывались фразой-щитом «Мне поставили дежурство», затем, наплевав на все, явился в кабинет начальника и потребовал, чтобы Спрингер и Блаус тоже приняли участие в расследовании. Естественно, Спрингер и Блаус не подозревали об этом. Главнокомандующий дал согласие, и узнав о подлом поступке Жана, ночью Конни чуть не задушил его подушкой, а Саша организовала тайный сговор с кухарками, и целую неделю ему, предателю, не выдавали порции в столовой. Но шло время, полицейские свыклись со своей участью в виде резких подъемов и «путешествий» по населенным пунктам Сины, а вот убирать следы преступления… Нет, к этому не привыкнуть. Изуродованные физиономии все чаще всплывают в образах ночного кошмара. — Ему просто надоело просыпаться в такую рань, — ответила за товарища Саша. — Да! А вы?! Хотите сказать, что вам не надоело?! — Спрингер спокойно выдохнул. Вот теперь он узнает друга. — Вам в радость подбирать трупы?! Да быстрее бы нашли эту гниду и отправили по адресу! Я не могу так! Меня уже тошнит от всей макулатуры, — собрав со стола документы и недавно составленные отчеты в одну большую кучу, парень раскидал все по кабинету, — тошнит от расквашенных лиц малолеток, от их запаха, от свиней, что сидят в правительстве, от всей этой ситуации! Мы в дерьме, понимаете?! Мы в большой, глубокой за!.. — Хорошо проводите время. Жан не успел закончить свою речь. Он прикусил язык, когда товарищи резко подскочили с мест, быстро обернулся к двери и на автомате прижал кулак к груди, отдавая честь. Мысли кружатся в голове, капля пота скользит по виску. За такие громкие слова могут и отправить на постоянное место жительства куда-нибудь за Марию. — Приношу извинения, сэр, — выдохнул Жан, настороженно наблюдая за мужской фигурой. Барнабас Теманн — одна из главных шишек Военной полиции, причина нервных срывов и бессонницы. Таким мерзким личностям выделяют первоклассные котлы в аду и подбирают температуру огня под температуру горящих пятых точек подчиненных. Никто и не думал, что из-за одного очкастого ублю… высокопоставленного сотрудника служба станет настоящим испытанием. Казалось бы, главные мученики этого мира — легионеры, которые каждый день ощущают на себе дыхание смерти, но когда ты видишь эту серьезную рожу с глупыми усиками, слышишь недовольный, хриплый голос, терпишь невыносимое желание затянуть ремни снаряжения на шее, то понимаешь, что главный мученик — это ты, идиот, который с усилием пробрался в десятку лучших кадетов и повелся на роскошь жизни внутри Сины. Захотелось в Полицию? Тогда необходимо носить с собой краску для волос, дабы в любой момент закрасить внезапно появившиеся седые волоски. — Будьте добры, уберите, — Теманн указал пальцем на разбросанные бумаги и, хромая, подошел к столу. Каждое действие требовало титанического усилия, каждый шаг сопровождался тихим шипением. Мужчина кое-как занял место и расслабленно выдохнул. Он никогда не рассказывал о своей травме, да и солдатам не было интересно — они, придумывая шутки и прозвища, считали это возмездием за скверный характер. Троица быстро собрала все бумаги, аккуратно разложила по стопкам и замерла напротив стола, наблюдая за мужчиной. Тот приподнял очки и потер переносицу. — Лейтенант Блаус, — вдруг начал он, и девушка, вытянувшись в струнку, затаила дыхание. Взгляд карих глаз испуганно метался из стороны в сторону. — Д-да, сэр? — Штраф, — коротко и ясно. Кирштайн закатил глаза. Ну просил же оставить тот хлеб на месте! — Надеюсь, Вы понимаете причину? Саша, облизнув губы и громко шмыгнув носом, покачала головой. — Да, сэр. Единственное, что на данный момент грело душу ненасытной девчонки — полный желудок. Плевать она хотела на Теманна и его бесполезную систему штрафов. Если в столовой остались кусочки выпечки, то почему бы не взять? — Лейтенант Спрингер, — парень напрягся, — в последнем отчете о делах Полиции в Стенах Розы Вы допустили ошибку, написали от седьмого числа. Кирштайн и Блаус пожелали товарищу землю из мягкого пуха. Одна маленькая цифра могла превратиться в большие… нет, в колоссальные проблемы. — Но Вы же… — запнулся Конни, мысленно перебирая моменты того дня, когда ему почти по слогам отчеканили «седьмое», — Вы же сами говорили, что от седьмого… — Разве? — Теманн гордо поднял голову, и яркий блик застыл на линзах очков. — Насколько припоминаю, я говорил от семнадцатого, но никак не седьмого. Очень жаль, лейтенант, что Вы не смогли справиться со столь легким заданием. Вы должны исправить свою ошибку. — Но это ведь нужно… Конни давит порыв запустить что-нибудь тяжелое в начальника. Всю ночь он потратил на один отчет, кропотливо выводил на бумаге каждую букву и проверял каждое слово, перечитывая уже въевшиеся в голову строки по миллиону раз. Этот документ стал идеальным, самым лучшим среди всех существующих, да его можно было вставить в рамку и подарить Королю! Парень гордился своим трудом, и перед тем, как явиться в кабинет Теманна, он помолился всем Богам и перекрестил работу, а после, вернувшись в свою комнату, мысленно поставил свечку. Но реальность играет по своим правилам. — Переписать весь отчет, — звучит просто и легко, — и вдобавок написать еще один для следующего месяца. Только на сей раз будьте внимательны, пожалуйста. Мужчина протянул солдату его «идеальную» работу. — Да, сэр… — с натянутой улыбкой Конни забрал документ. Ему хотелось рыдать и рвать волосы, хотя, рвать ему нечего — просто рыдать. «Да чтоб ты сдох семнадцатого числа!» — Итак, — довольно улыбнувшись, мужчина открыл папку с эмблемой Полиции, — Ваш черед, капитан Кирштайн. Кто на этот раз? От бодрого тона Теманна стало не по себе. Зачем устраивать подобное представление, делая вид, словно тебя действительно волнует сложившаяся ситуация, если и так все прекрасно знают, что тебе плевать? Это одна большая игра, где участники, натянув на лица карнавальные маски лицемерия, создают остальным идеальную, неразрушимую иллюзию. — Фэйт Уорнер, шестнадцать лет, родом из Рагако, — Жан только начал зачитывать характеристику жертвы, как вдруг его перебил кашель Спрингера. Услышав до боли знакомое слово, парень пошатнулся, махнул рукой, шепча «Простите», и под гневный взгляд начальника отошел к двери. — Дальше? — А? А, да, сейчас, — Кирштайн опустил взгляд на документы, — с третьего числа этого месяца считалась пропавшей без вести. Труп был найден в пригороде Гермины, — он мельком взглянул на безмятежное лицо мужчины, — рядом с воротами. Поблизости находился заброшенный склад. Возможно, преступники хотели спрятать тело именно там, но… не успели? — Теманн задумчиво покрутил кончик усов. — У жертвы отсутствовали пальцы на руках и внутренние органы, на шее были найдены следы от веревки. Лицо было полностью… — Ох, не надо об этом, — перебил Барнабас, скорчив гримасу. Ему не очень хотелось выслушивать то, как именно живодеры надругались над внешностью жертвы. — Что-то еще? Важная деталь? — Символ и… — Кирштайн приблизил листок к лицу, — платье. Когда врачи и санитары, обнажая страшные раны, исследовали юное тело, Жана одолели мысли. Фэйт — простая девочка из маленькой деревушки, что оказалась в руках маньяка по велению злой судьбы. У семьи — из родственников только больная на голову бабка, которая не сразу заметила пропажу — совсем не было денег, жили в страшных условиях. Так откуда взялся наряд? Украла? Или убийца решил украсить последние минуты? — Платье? — в темных глазах Барнабаса загорелся интерес. — Какое платье?***
Повисшую в кабинете тишину прерывает глухой стук по крышке рабочего стола. Каждый короткий удар отражался невыносимой пульсацией в висках, рябью в глазах и дрожью в пальцах. Это издевательство над пребывающем не в самом лучшем состоянии организмом. Виновника шума по-хорошему просят остановиться один раз, второй, но тот не желает отказываться от своих замыслов, продолжает играть с хрупкими нервами бандита, получая от этого удовольствие. — Если ты не прекратишь стучать, то я оторву тебе пальцы и засуну в одно место. Терпение невидимым паром исходит от тела, пропитанный ненавистью взгляд ловит тень улыбки на губах. — А что, совсем худо? Язвительный тон племянника выжигает последнюю каплю спокойствия. Прижав ко лбу мокрую тряпку, Кенни собрал оставшиеся после гулянок силы и толкнул ногой угол стола. Деревянные ножки затрещали, на пол рухнула папка с документами, пустая бутылка покатилась к самому краю, и если бы не отличная реакция Леви, то от нее бы остались одни осколки. Аккерман поставил бутылку на место и скрестил руки. Воздух пропитан таким отвратительным кислым запахом, что невольно вспоминаются «родные просторы»: пронизанные гнилью и грязью узкие улочки, тонкий писк бегающих по переулкам крыс и вонь, разъедающая кожу каждого, кто находился под «куполом». Хочется поскорее скрыться от нахлынувших воспоминаний, покинуть подвальное помещение и вдохнуть свежий воздух, а лучше запереть любимого родственничка в этой газовой камере, дабы он задохнулся от собственного перегара. — Ты выполнил то, что я просил? — прокряхтел Аккерман-старший, жмурясь от нового прилива боли. Сотня маленьких молоточков бьют по вискам и задевают каждый нерв, скулы сводит от гадкого привкуса — во рту словно раскинулся собственный Подземный город. От таких сравнений разболелся живот, и мужчина, бегло осмотрев кабинет, приметил железное ведерко у старого шкафа для «неожиданного» случая. В знак подтверждения Леви кивнул в сторону двери. — Все на складе. После «шоу» с участием пленницы и долгих семейных разборок, Кенни решил передать племяннику свою работу — сделать круг по территории Сины и доставить товары новым владельцам. Раз девица принадлежит ему, то пускай отрабатывает. Такая идея разожгла гнев Аккермана-младшего с новой силой, но заботливый дядя мигом потушил его. Он отсортировал награбленное, закрыл глаза на отсутствие некоторых вещей, собрал небольшую группу «полицейских», дабы не было лишних проблем, и с фразой «Не гавкай, пошел!» выставил племянника за дверь таверны, даже не позволив ему вернуться домой после маскарада, сменить одежду и элементарно умыть лицо. Сам же Кенни присоединился к празднованию в честь удачного ограбления. — Присмотрите за девчонкой, — напоследок попросил Аккерман. Вдруг во время его отсутствия к пленнице нагрянут незваные гости? Только Фарлан и Изабель могли обеспечить ей безопасность. Путешествие по районам Сины превратилось в целую пытку. Утренняя прохлада, онемевшие пальцы, капризное поведение Моргана, внезапно накатившая усталость, острая боль свежих ран, бесконечный гул напарников… Желание выплеснуть накопившееся и задушить кого-нибудь голыми руками встало поперек горла, и казалось, что даже железная выдержка не поможет избежать новых жертв. Мужчине еще никогда не было так противно от самого себя: белоснежная рубашка пропиталась багровыми каплями и запахом пота, на брюках тускло мерцали остатки пепла, а к обуви прилипли хлюпающие после каждого шага ошметки. Всю поездку Аккермана не покидало чувство, что дух двадцатого числа будто следовал за ним тенью, нагоняя страшные образы Вайс-Элизе. Из-за ночных происшествий он спрятал увиденный ужас в дальний уголок сознания, но сейчас, когда голова свободна от мыслей, воображаемые картинки сами всплывают на поверхность, назойливо мелькают перед глазами и на время исчезают при встречи с покупателями. Ситуация ухудшилась в разы, когда картинка сменилась на женские черты, на черные пряди, на яростный огонек в глазах… Опустив взгляд на свои руки, Леви заметил тонкие полосочки, оставленные ногтями неугомонной девицы. После упоминания девушки в розовом платье — имя вылетело из головы, — беседа с пленницей перетекла в новую схватку, и Аккерман отделался парой царапин на щеке и ладонях. Психованная, думал он, посадить бы обратно на цепь. А что он хотел? Чтобы после всего случившегося она сидела в уголке тихо-мирно и послушно отвечала на каждый вопрос? Не тот характер. Ее можно понять: только вырвалась из притона и уже оказалась в новом, только почувствовала сладкий вкус свободы, как его перебила горечь дешевого спиртного. Работорговцы и бандиты… И как тут с ума не сойти? Леви наблюдает за мучениями дяди, как он вытирает лицо холодной тряпкой и жмурит глаза, кряхтит и стонет, жалуясь на боль в висках. Бедняга, угораздило же его так напиться! Но Аккерману не жаль, он холодно отвечает на его вопросы по типу «Кто купил товар, а кто совершил обмен» и мысленно подмечает: Кенни никого не оставит в покое, особенно девчонку — грех не поиграть с нервами племянника. Он либо превратит ее жизнь в ад — лично выставит на аукцион с подписью «Товар самого Валентайна Фицджеральда!», — либо заставит плясать под свою дудку, и плевать ему будет на всякие там «законы». А если бы Кенни не явился на торжество? Был бы шанс спасти ее? — Мне нужно сходить кое-куда, уладить одно дельце. Леви, отвлекаясь от раздумий, удивленно поднимает бровь. И куда же он собрался в таком состоянии? — Но учти, что я вернусь к вечеру. — И что с того? Думаешь, я не справлюсь с остальными без тебя? — Может быть, но не в этом суть, — недобро усмехнулся Аккерман-старший, убирая тряпку с лица. — Я очень надеюсь, что к моему возвращению девочка будет на своем месте, а не так, что она внезапно исчезнет и чудом окажется у тебя дома, — он прищурился, — или хуже того, сразу в спальне. Я ведь так хочу познакомиться с ней поближе! Самообладание медленно трещит по швам. — Не переживай, до вечера мы точно успеем развлечься, — ответил Аккерман-младший и направился к двери, дабы поскорее скрыться от нахлынувшего потока слов. Положив ладонь на металлическую ручку, он уже собирался покинуть кабинет, как вдруг застыл на месте, словно обдумывая или вспоминая что-то. А если бы Кенни не явился на торжество? Был бы шанс спасти ее и подарить свободу? Сейчас все могло быть по-другому. Перед глазами мелькают картинки, переливчатые, красивые, насыщенные алым и черным. — Кстати, совсем забыл, — перебив гневную тираду дяди, Леви остановился на пороге и обернулся. — Угадай, кто жутко соскучился по тебе и уже едет в гости? Вопрос «Кто же?» не коснулся слуха. Мужчина скрылся за дверью, лишив Кенни подробностей.***
«Манипуляция. Шантаж. Да, точно! Фэйт же была рядом, стояла третьей по счету! Он видел ее, запомнил цвет платья и решил придумать целую историю, дабы внушить страх. Чтобы держать здесь…» Бешеным течением проносятся в голове самые разные предположения. Это невыносимо. Невыносимо сидеть взаперти, чувствуя давление от четырех толстых стен, слышать за ними громкие голоса и пьяный смех, пугающий грохот, что вмиг прерывается ругательствами. Вдруг звенят бутылки, опять поднимается смех. Тихие шаги босых ног по холодному камню. Пленница, обнимая себя забинтованными руками, весь день не могла найти себе места: металась по камере, как зверь в клетке, корчилась от голода — в какой-то момент она даже засмотрелась на засохшие остатки еды, что принесла Изабель в самый неподходящий момент, — и без конца колотила железную дверь, получая в ответ лишь грозное «Заткнись там!». Никто не заглядывал к ней, все словно позабыли о ее существовании. Но затишье продлилось недолго, до тех пор, пока не отворилась дверь соседней камеры. Увидев за решеткой четверку разбойников, Микаса быстро отошла подальше и скрылась в тени, игнорируя комплименты и воздушные поцелуи в свой адрес. Один из гостей — помятая морщинистая морда, засаленные волосы, пятна алкоголя на одежде — настойчиво пытался вывести ее на разговор, остальные же чего-то возились в углу. Девушка думала, что они перебирали хлам в ящиках, но когда настырный поклонник решил помочь товарищам, то появилась возможность получше разглядеть их занятие. — Пошли, Стивен, взбодришься, а то совсем раскис. Брюнетка замерла. Бандиты, подняв с пола тощее, покрытое грязью и кровью тело, понесли еще одного пленника, о котором Микаса даже не подозревала, к выходу. Неужели все это время она была не одна? Возможно, он был жертвой по желанию злой судьбы. А возможно… Вдруг он был их сообщником? Натворил плохих дел и понес наказание. Девушка уже вряд ли узнает. Часы протекали мучительно долго. Любая попытка выбраться на свободу не увенчалась успехом: дверь не открывают, на крики никто не реагирует, железные прутья соседней камеры не ломаются, решетка на маленьком окошке под самым потолком — тоже. Микаса перерыла все ящики — полезными предметами оказались лишь старая жилетка, пара лоскутов ткани и некое подобие спичечной коробочки. Надевая мужской жилет, пленница думает, что лучше бы нашлась обувь. «Уже вечер» — пролетает в голове, когда за окном с видом на каменную стену усиливаются голоса и начинает играть музыка. На расписанных красками заката улицах гуляет народ и распивает напитки. И никто даже не подозревает, что совсем рядом, за углом от черного хода «Перевала Трины», в незаметной «ямке» из камней скрывается окошко подвального помещения… После очередного рыка охранника за дверью, девушка отчаянно взвыла и со всей оставшейся силы ударила по твердой поверхности. Вскрик. Яркая вспышка боли застилает глаза, волной окутывает покрасневшие костяшки. Пальцы дрожат и не могут согнуться, всю ладонь будто сводит судорогой. Микаса скользит вниз по стене, прижимая к груди руки, опускается на холодный пол и прерывисто дышит, силясь сдержать нарастающую панику. Невыносимо ждать своего конца, невыносимо размышлять, каковы намерения бандитов. Одно только предположение, как они, дождавшись глубокой ночи, всей группой врываются в камеру и продолжают начатое, ломает на мелкие кусочки маску хладнокровия и бесстрашия, открывает истинные эмоции. Попытки справиться с чувствами только ухудшают состояние. Страх совсем близко, он нависает сверху и крепко сдавливает девичье горло, со злорадным смешком нашептывая прямо в ухо: «Покажи мне, кто ты на самом деле». Только он знает, что вся ее храбрость — дешевая игра. Ей страшно, по-настоящему страшно. Боль растекается по всему лицу и пульсирует в висках, слезы обжигают глаза. Одна из них предательски скользит по щеке. Девушка ломается, и Страх готов танцевать от счастья, ведь миссия выполнена. Он сломал «редкий товар». Но радость длится недолго, потухает быстро, как вспыхивает — Микаса смахивает слезу. Не хочет признавать свою слабость? Запах тлеющих надежд витает в воздухе. Микаса хмурится и шумно дышит. Неужели ее надежды настолько ощутимы? Девушка поднялась с пола, с опаской подошла к стене, встала на носочки и попыталась выглянуть в окошко. Слишком высоко. Быстро передвинув ящики в другой угол камеры — никто и не отреагировал на странный шум, — пленница забралась наверх и скорчила гримасу от едкой вони. Кто-то бросил сигарету прямо в «яму». Просунув пальцы через решетку, Микаса забрала белый окурок и покрутила перед глазами, задумчиво смотря на спрятанные в пепле яркие крупинки. Однажды со словами «Хочешь почувствовать себя взрослой?» ей предлагали вкусить серую зависимость. Микаса никогда не понимала, почему именно курение считалось признаком «взрослых», а может ей и не дано понять. Но одного запаха, горького, ядовитого, хватило на то, чтобы навсегда отказаться от такой вредной привычки. Тогда ее друг отобрал сигарету и засмеялся: «Ну и молодец! Девушкам нельзя курить». Воспоминания как дым, поднимаются ввысь и растворяются. Микаса села обратно на пол, но уже с окурком в руках. Она крутила его пальцами, долго рассматривая со всех сторон. Еще одно нахлынувшее воспоминание вызывает холод по всему телу. Такие четкие, реальные силуэты… В просторной комнате поднимается женский визг, полон страха и одновременно радости. Темноволосая красавица Бонни держит в своей маленькой ручке спички и расплывается в такой безумной улыбке, что в воздухе ощущается дух вечно улыбающегося Аристарта. К ней подлетает еще тройка девушек, все они дрожат от волнения и сдерживают слезы. — Это наш шанс, — хором, словно читая мысли друг друга, объявили «товары» Фицджеральда. Нет других вариантов, нет другого выбора. Желание выбраться из Вайс-Элизе застилает глаза. Они взбудоражены, они готовы отомстить за пролитую кровь невинных жертв. — Вы что?.. — окинув встревоженным взглядом сорок женских фигур, что метались по комнате в поисках легковоспламеняющихся предметов, охрипшим голосом спросила Лили. — Вы хотите устроить пожар?.. Совсем с ума сошли?! — Это шанс, понимаешь?! — рыкнула Эстер, собирая тряпки и старую бумагу. — Мы сможем выбраться! — Да вы дуры! — завизжала шатенка. — Мы же все погибнем, сгорим заживо! Никто не будет нас спасать! Вы слышите меня?! — Успокойся! — рявкнула Микаса и как следует встряхнула подругу, дабы привести в чувство. — Мы — ценные товары, с нас пылинки сдувают. Когда начнется пожар, Аристарт быстро освободит нас, будет шанс сбежать! — Ничего не получится! Нас поймают и на фарш пустят, а потом отправят наше мясо на рынок! И первой на растерзание пойдет Бонни! Из-за тебя мы все погибнем! — Закрой свой рот, паршивка! — в ответ крикнула темноволосая. — Я ради всех рисковала собственной жизнью, чтобы достать эти чертовы спички, а ты еще смеешь говорить такое?! Это я тебя первой брошу в огонь, поняла?! — Лили, — уже спокойно позвала Микаса, сжимая девичьи плечи. — Послушай, сейчас Валентайна нет в замке, здесь только Аристарт и служанки. Они не смогут справиться с таким потоком. Мы сбежим, слышишь? Если будем действовать сообща, то все получится. — Нет, Микаса… — глотая слезы, прошептала Лили, — мы все умрем. Свободы не существует! Собрав в центре комнаты необходимые вещи, девушки застыли на месте и с восхищением уставились на спичку. Их мечты реальны, вот-вот сделаешь шаг и уже почувствуешь спасительное тепло, новый и чистый воздух. Бонни чиркнула малюсенькой палочкой и затаила дыхание — колыхающийся огонек как свет долгожданной свободы. — Остановитесь, идиотки, пока не поздно! Мы все умрем! Обезумевшую Лили схватили за руки и оттащили от Бонни, позволяя той кинуть кусочек горящего дерева в собранную кучу. Темно-серый дымок поднимается вверх, жгучее пламя медленно поглощает ткань и бумагу. Огонек надежды горит в их телах. Они любуются своей работой, щурятся от яркого света и улыбаются, ощущая присутствие свободы. Одна из жертв подлетает к окну и кричит во все горло «Пожар!», тем самым привлекая внимание служащих замка. — Отпустите меня! Я не хочу умирать из-за вас! Ненавижу! — бедную Лили повалили на пол и удерживали за руки и ноги, словно дикого зверя. — Пожар! Помогите! Смех и крики о помощи скрываются в глубинах сознания. Хруст черепа раздается в голове — напоминание о том, что конец Лили наступил по другой причине. Серые глаза уже блестят не от слез, а от гнева. Иного выбора нет. Сжав в ладони окурок — пепел неприятно обжег кожу, — Микаса вспомнила о коробочке. Металлическая коробочка, тонкая бумага, ткань, мелкие камни на случай, если ничего не получится. Девушка разложила предметы и протянула руку вперед, но вдруг остановилась. Страх подобрался со спины и тяжело задышал над ухом, спрашивая: «А стоит ли?» Стоит ли ради свободы рисковать чужими жизнями? Она понимает, чем рискует на данный момент. Под угрозой стоит не только жизнь невинных людей, но и собственная. А если охранник сбежит? Если не успеет открыть дверь? Вся жизнь оборвется на одном промахе, все труды и старания затеряются в неукротимом огне. Микаса провела пальцами по лбу — боль просочилась через жилки. Какая-то часть отчаянно кричит «Остановись!», другая уверенно заявляет «Действуй!». Разве кто-то был любезен к ней? — Господи, помоги, — умоляет пленница, взяв в руки найденные предметы. Она не в силах управлять своим телом, руки сами натирают прогнившие деревяшки об коробку, яростно и лихорадочно, отчего сводит мышцы. Раз, два. Ничего не получается. Тихое рычание слетает с губ. Три, четыре. Невидимым пламенем горит ее тело, но не рядом шелестящая бумажка. Пять. Шесть... Девушка отбрасывает жалкое подобие спичек, берет острый камушек и нещадно стирает, бьет об темную сторону коробки. Перед глазами мелькают не резко вспыхнувшие искры, а воспоминания: кровь на запястьях, остатки кожи на шлифовальной бумажке, внезапный визг Изабель. Маленькие огоньки красиво летят в воздухе, переплетаясь и вместе оседая на бумажку. Долгое время она отказывается возгораться. Дымится, трещит, сдается. Безумная улыбка расцветает на лице. — Пусть все получится, — шепчет Микаса, аккуратно поджигая самодельную подушечку из ткани и бумаги. — Пожалуйста, пусть все получится… Девушка быстро убрала руки от решетки, соскочила с ящика и подбежала к двери, прижимаясь к ней спиной. Забытое чувство радости сдавливает грудь. За окошком бушует пламя.***
Солнце прячется за Стенами. На крышах домов играет алое свечение, густые столбы тянутся в воздухе. Смех проносится вдоль оживленных, пропитанных ароматом еды улиц, сливается с громкой музыкой и топотом ног. Серебряные кружки звенят, стучат по столам; одна случайно оказывается под рукой невнимательного гостя и падает на землю. — Ну ты и свинья, Фрэнки, — хохотнул мужчина, хлопая товарища по плечу. Тот с разочарованием посмотрел на пенную лужицу и позвал официантку, дабы повторить заказ. — Кстати… — улыбка исчезла с лица, уступая место хмурой гримасе, — прекрати курить в таком состоянии, а то совсем плохо будет. — Ч-во? — заплетающимся языком спросил Фрэнк. — Я уже д-вно бросил! — Да-а? — удивленно протянул собеседник и почесал щетину. — Тогда почему от тебя воняет? — От меня? Где? — мужчина принюхался к себе — ощущается только вонь алкоголя, — а затем жадно втянул воздух — просачивается гарь. — А-а! Так не от м-ня пахнет! Горит, наверно, что-то… Мужчины не придали особого значения и вернулись к своему разговору. Через некоторое время в толпе показалась знакомая официантка с кружкой в руках. Подойдя к столу, она уже хотела поставить заказ на стол, как вдруг ощутила странный запах. — Ой, а что… — удивленно хлопая глазками, начинает она, но не успевает. Над головами проносится вопль. Собравшийся во дворе таверны народ испуганно смотрит на темный дым. — Пожар! Пожар! Музыку перебивает пронзительный крик.***
— Парни, мы горим! — раздалось за стеной вместе с грохотом столов и стульев. Кто-то из бандитов заверещал как баба и, судя по тяжелому топоту, уже унес ноги. Вот они — гроза всей Сины. Те, которые удерживают в страхе целые районы. Томас, исполняющий роль сторожа, резко вернулся из царства снов, бегло осмотрел коридор и заметил легкий дымок, плывущий по полу. — Помогите! Пожар! — Черт, девка… — от неожиданности мужчина выронил из рук связку ключей. Громко закашляв от едкого запаха, Томас нырнул под табурет за ключами, схватил их и, поднявшись на ноги, подлетел к двери. Сначала это дело показалось весьма интересным — красивая барышня под боком, можно в любой момент заглянуть в гости. Но разве была возможность? Когда мелькает фигура Аккермана, то рука не поднимается совершить такой смелый поступок. Затем стало не так весело, как раньше — слушая бесконечный треп за стеной, мужчина почти лишился здравомыслия, и его желание «развлечься» перетекло в жажду задушить пленницу. Не выпускать, но защищать. — Дверь открывай! Живо! — звучит намного требовательнее. Томас мешкает, мысленно представляет, как будет хорошо, если бесполезный «товар» сгорит в огне — и спокойно, и проблем меньше. Но есть Аккерман и его тяжелый кулак… Охранник даже не подозревает о всей сложившейся иронии. Щелкает замок, скрипят ржавые петли. Густая пелена бьет в лицо. Фраза «Шевелись!» еле касается слуха. Мужская ладонь крепко сжимает девичье плечо, и две фигуры скрываются во мраке коридора. Спасительный выход уже пропускает лучи уходящего солнца… нет, свет поглощающего все на своем пути огня. Охранник только и успевает жадно поймать воздух — за спиной доносится женское «Прости меня!». Со взмахом руки, сжимающей железный предмет, проносится вся жизнь. Картинки летят с невообразимой скоростью и резко падают в темноту. Боль. Темнота. Тело мужчины летит вниз по ступеням.***
Аккерман и подумать не мог, что за десять минут его отсутствия случится подобное. Он чуть не свалился с Моргана, только завидев охваченную темным облаком обезумевшую толпу. Люди с ведрами в руках носились по всей улице, галдели, верещали от страха, ведь буйное пламя окутало заднюю часть таверны. Кто же знал, что над местом возгорания окажется флаг? Флаг, старые тряпки на балконах, белье на веревках… Все вспыхнуло ярким светом, медленно превращаясь в пепел. — Но учти, что я вернусь к вечеру. — И что с того? Думаешь, я не справлюсь с остальными без тебя? Замечательно он справился с остальными, Кенни точно будет в восторге. Подвальное помещение образует сплошной туманный силуэт, тени бандитов мелькают то тут, то там. Громкие голоса сливаются воедино, перебивают топот и треск ломающихся предметов. Вовремя же Аккерман отправил своих друзей по домам — на одну проблему меньше. Да и отродье… Стоп. Девчонка. — Леви! — услышал мужчина свое имя. Добравшись до коридора, Леви оказался в самой пучине дыма — жар обжег кожу, осели мелкие крупицы. Видимо, поблизости находился очаг возгорания. Аккерман, прикрыв лицо, различает в темноте фигуры товарищей, слышит их страшную ругань и какие-то странные хрипы. — Том ранен! — верещит один, удерживая тело охранника. У того кровь блестит на виске, струей тянется вниз и впитывается в одежду. — И девка сбежала! — орет второй, подлетая к напарнику и помогая дотащить раненого до безопасного места. Гнев как пламя, кружит вокруг и выжигает плоть. Брюнет рычит, взмахивает кулаком, и рядом застывшие товарищи дергаются в сторону, боясь оказаться под ударом. Ну что за наказание?! — Так, помогите Томасу, а затем займитесь пожаром! А вы, — он указывает на «солдат» Военной полиции, — за мной! Никто не успевает и слова вставить — Аккерман вместе с «полицейскими» скрывается в тумане. Она не могла убежать далеко.***
На пока нетронутых хаосом и новостями о пожаре улицах царит спокойствие и умиротворение. Здесь никто не знает о страшном случае: шумят уличные торговцы, восхваляя свои товары, бодро зазывая новых покупателей; резвятся дети, носятся по дороге и пропускают мимо ушей ругань взрослых; переулки наполняются смехом и звоном кружек, жизненными историями и шутками. Эта часть города словно иной мир, не имеющая ничего общего с другими районами. Но в один момент слышится топот босых ног и виднеется высокая фигура. Чумазая, лохматая, с грязными бинтами на руках. Народ оборачивается, удивленно смотря на внезапного гостя, появившегося из тени, перешептывается и смеется, отворачивается. Доходяга, думают они, ничего особенного. Кто-то заливается смехом, а кто-то пугается. Девушка подлетает к прохожим и тихо, еле слышно просит о помощи, спрятаться куда-нибудь. Ее безумный, блестящий из-за слез взгляд возбуждает страх у остальных, ее действия вызывают гнев у торговцев. Они раскидываются громкими бранными словами, тем самым привлекая ненужное внимание, и размахивают тряпками, прогоняя хулиганку, посмевшую потребовать у них помощь. Никому не нужны чужие проблемы. Увы, таков уж закон. Микаса — маленький испуганный воробей, оказавшийся в настоящем мире. Она останавливается в тени домов, переводя дыхание после долгого бега, оглядывается по сторонам и хватается за голову окровавленными руками. Она не знает, что делать дальше. Куда бежать? Где спрятаться? Трепещущее сердце сжимается так больно, мучительно, что тело сводит судорогой. Легкие горят собственным пламенем, ноги будто налились свинцом. Кажется, она слышит звон разбитых надежд. Осколки скользят по дорожке и оказываются под подошвой военных сапог. Бандиты, скрывающиеся под видом совсем иных личностей, встречаются с отчаянным взглядом серых глаз. И вдалеке сверкают лишь черные от грязи голые пятки. — На помощь! — пронзительный женский крик кружит над головами прохожих. У помощи слишком высокая цена.