***
Когда башенный механизм показывает одиннадцать часов утра, переплетенная с дымком чернота продолжает парить над верхушками зданий, улицы — тонуть в призрачных желтых огнях, а тени — отплясывать свой безумный танец. Словно мистические сущности вторглись на оживленную территорию, захватывая в свои ловушки людей, не вовремя решивших покинуть дома-убежища. Запутали, сбили с толка, заворожили одним видом, создав иллюзию любимой ночи — никто из прохожих не желал вырываться из «капкана», как и принимать тот факт, что все происходящее сейчас — не более, чем утро. Слишком мрачное, таинственное. Слишком странное, как думает Микаса, взирая на окутанное темными тучами небо. — Солнце погасло! Теперь мы будем жить в вечной темноте, так сказать, расплачиваться за свои грешки, — двор одного из многочисленных заведений наполняется едким смехом, привлекая внимание застывшей в толпе прохожих Аккерман. Та оглядывает группу пьяниц за столиком у уличного фонаря, подмечая, что они действительно потерялись во времени, раз развернули пиршество в столь ранний час. Прогулка по торговому кварталу стала для Микасы возможностью забыться перед мерцающими огоньками. Вся тревога, въевшаяся в душу с момента нового дела, испарилась с воплями торговцев за прилавками, с веселыми песнями из кабаков, с ясной улыбкой, впервые появившейся на лице подруги. Маленький цветочек по имени Хистория вновь расцвел, словно вопреки пережитому кошмару. Блондинка смело следовала за людьми, заливалась смехом от лицезрения спектакля, что устроили какие-то пьяные мужики посреди улицы, постоянно оборачивалась к брюнетке, показывала товары, интересовалась, улыбалась. Не волновалась. Будто ничего и не было. Никакого Вайс-Элизе. — Я хочу остаться здесь, — тихо призналась Хистория, крепко вцепившись в ладонь подруги. — Никакой Трост с его воображаемой безопасностью больше не нужен. Я ведь могу, да? Могу быть рядом с тобой? Аккерман опустила взгляд, задумчиво разглядывая в лужах отблески фонарей. Она как никто другой знает это пожираемое чувство, необходимость держаться за тех, кто защитит от любой опасности, с легкостью прикроет собственной спиной. Она знает разрывающий на части страх оказаться лицом к лицу с прошлым, давно принявшим образ мужчины с улыбкой титана. Отчаянность, неизвестность — Аристарт как олицетворение тех слов, без конца мельтешащих в голове. Возможных вариантов завершения страданий. Какими бы отважными девушки не казались, но они навсегда останутся никчемными существами на фоне монстров, что скрасили жизни своими красками — бурыми, темными, похожими на городскую грязь. И Микаса, смотря в чистые глаза Хистории, с горечью понимает. Никакой Трост не поможет, никакие Стены не смогут обеспечить желанную безопасность. Только он — Дьявол с крестом на спине. — Следуй за тем, кто жизнью рискует, спасая тебя, — сквозь туман шепчет Кушель, точно зачитывая строки запретного стихотворения. Ее хищная улыбка пугает Микасу, как и полное отсутствие: мадам Аккерман не здесь, а где-то далеко, в чертогах помутневшего сознания. — Не прогадаешь, дитя. — Ты уже со мной, — облегченный выдох теряется где-то в шорохе ткани. Хистория прижимается к девушке, как к великой спасительнице, оставляя на ее куртке следы от внезапно нахлынувших слез. Если встречать опасность, то только вместе. Дыхание города, не менее шумное, чем вопли торговцев, стихает с появлением знакомой до острой боли эмблемой. Микаса невольно остановилась, замечая среди мельтешащих фигур обладателей бело-голубых крыльев — легионеры оказались в самой гуще толпы, с непривычной беззаботностью рассматривая вещицы на торговых столах. Кто-то начал хвастаться приобретенной безделушкой, а кто-то, одной фразой «Кто хочет выпить?» собрав себе команду, направился в ближайший паб. Иллюзия их свободы вызвала улыбку на губах, однако блеск зеленых глаз, что вычислили Аккерман на «расплывшемся» фоне, вынудил мгновенно измениться в лице и испуганно прошептать: — Господи, только не сейчас… Девушке не позволили даже подумать о любимом деле легионеров — постоянно доставлять неприятности, ведь один из них нагло схватил за руку и против воли увел в переулок. Неутолимо бурлящие чувства, отражающиеся в резких движениях и повышенной раздраженности, вынудили легионера буквально залететь вместе с брюнеткой на закрытый двор и распугать всех малолетних сорванцов, что под тряпичным навесом разыгрывали партию в покер. Оказавшись друг перед другом, они позволяют времени послушно замереть, а миру — уменьшиться до размеров огражденной старыми домами территории. Свет керосиновой лампы, оставленной кем-то на полуразрушенном крыльце, словно путался волосах, небрежно собранных в пучок, а после скользил по юношескому лицу, выделяя каждый изъян, начиная трещиной на нижней губе и заканчивая желтоватым пятном над левым глазом. Тяжелая служба отразилась на внешнем виде, превращая неугомонного героя в потрепанного, побитого пса, нуждающегося в заботе и ласке. — Эрен, — не успела выдохнуть Микаса, как легионер притянул ее к себе, прижался горячей щекой к виску и провел ладонью по спине, заботливо разгоняя последние частички тревоги. Прошлая встреча оставила горестный осадок, ведь возможность побыть наедине спустя мучительные недели сорвалась появлением «подпольного» бандита. Йегер, по сей день шипя от боли в мышцах — маленькое напоминание о той перепалке, — мысленно проклял «зверюгу», посмевшую забрать самое ценное. — Надеюсь, твой Аккерман сейчас ошивается на другом конце города, — тихим рычанием выделив второе слово, Эрен оглядел девушку снизу вверх, выискивая возможные следы насилия. Однако самое очевидное сейчас красовалось на ее лице — почти сошедшие с кожи синяки и новые боевые шрамы. — Боже, что эта гнида опять с тобой сделала?! — Это не он, успокойся, — нежным прикосновением к щеке Микаса усмирила бушующую натуру. Она и не заметила, как былое влечение вспыхнуло с новой силой, в один миг обращаясь в жизненную необходимость: видеть Эрена, чувствовать его неутолимый жар, вновь посвящать ему улыбки и беспамятно отдаваться воспоминаниям, когда ничто не могло разрушить их крепкий союз. И возможно, девушка отдала бы душу ради жизни в окружении любимых, если бы не препятствующее «Возможно» — короткое, но вынуждающее усомниться в собственных желаниях. — Лучше скажи, что вы опять забыли в Сине? — Сина является запретной территорией? — возмутился Йегер, усаживая подругу на каменную лестницу и тем самым давая понять, что ближайшие полчаса она принадлежит ему. — Есть тут дельце, однако не столь важное, чем ты. Теперь это маленький долг — каждый раз вызываться в добровольцы, когда Смит поднимает разговор про Гермину. И Эрен, заняв место рядом, начинает говорить не только про секретные миссии в Гермине, но и про воинскую службу в целом — бодро, эмоционально, дополняя некоторые фразы грязными словами, что крутились на языке с момента времяпровождения в тюремной камере. Он вспоминает все: сорвавшиеся по вине кадетов задания, громкие выговоры главнокомандующего, войну с целым полицейским отрядом и даже того старика за решеткой; а после резко остужает пыл, позволяя мыслям о родной Шиганшине заполнить голову. — Карла скучает по тебе, — произнесенное ледяным тоном имя разогнало кровь, дабы целым водопадом облить сжавшееся сердце. Микаса поспешно опустила взгляд, боясь увидеть в глазах парня мольбу. Она знала, всем телом ощущала его нагнетающее давление, будто вынуждающее принять заманчивое предложение. Но имеет ли она право? — Постоянно спрашивает, вспоминает. Пришлось придумать умопомрачительную историю о Микасе, что нашла свой безопасный уголок в Стохесе. Теперь она подрабатывает в престижном заведении, живет в достатке, встречается с молодым парнем… а не со старой бандитской мордой. В воздухе померещился запах каленого железа. Именно так ощущались грядущие проблемы. — Микаса, послушай меня, — оказавшись рядом, Йегер схватил Аккерман за плечи и встряской попытался пробудить от дурного забвения. Он видел это по ее глазам, слишком оживленным, с плескающейся в глубине надеждой — поганый бандит просто вскружил голову бедной девице, мастерски подчинил к себе и теперь дожидался момента, когда можно будет завладеть женским телом. Если он еще не сделал этого, конечно. От осознания судорога охватила руки, пробуждая неконтролируемое желание повторить поединок и на сей раз выйти героем. — Брось. Брось все к чертовой матери, пока есть возможность, ведь это не кончится добром. Ты ничего мне не рассказываешь. Бесследно исчезаешь, внезапно появляешься, затем опять исчезаешь. Оно так не делается! Кто же так поступает, а?! — когда в дело вступили повышенные нотки, лицо парня налилось краской, а глаза вспыхнули таким гневом, что Микаса невольно сжала ладони. — Ты ведь сама говорила, что это страшные люди! Так какого ты подвергаешь себя опасности?! Вердикт, что вынесла девушка относительно недавно, терзал сознание вместе с сомнениями. — Микаса, — вновь зовет Эрен, вынуждая брюнетку вступить в зрительную схватку. — Ты. Я. Дом. Прежняя жизнь. Но сейчас, слышишь? Сейчас я буду рядом. Мы вместе разберемся с этой чертовщиной. Все сделаю и больше не оставлю. Никогда. Только вернись, чтоб тебя! — Эрен… — Я не закончил! — яростная жестикуляция нагоняла страх. Складывалось впечатление, что при новом всплеске легионер точно зарядит по лицу. — Головорезы, бандиты… Господи, ты даже не понимаешь, во что ввязалась! Вот что, скажи мне? — горячий выдох растаял на пересохших женских губах. — Что тебя удерживает, м? Ах, конечно! Один раз мелкий уебок мелькнул — и все, покорил сердце! Он же такой сильный! Вон, до сих пор носом дышать не могу. — Эрен резко понизил тон. — Только помни, что он остается разбойником. А на уме таких дикарей лишь одно — господство над всем. Власть, голод, сильное влечение — и все это приправлено пробудившимися, далеко не человеческими инстинктами. Бандиты и правда казались монстрами, что безостановочно поглощали человеческие души и строили бизнес на костях. Однако со временем, проведенным в стенах общественного заведения, все, что когда-то составляло мнение, перевернулось вверх дном. «Подпольные» разбойники — такие же люди, только вот пережившие на собственной шкуре гнев Всевышних. Нелегкая жизнь со своими законами вынудила свернуть с тропы, ведь для них не существовало даже малейшего шанса. Каждый выживает как может, верно? И не ради господства. Ради семьи. — Эрен, просто ответь на вопрос, — спокойно начала Аккерман. Как же хотелось высказаться и признаться в собственной ошибке. Ненавистно отвернуться от самой себя. — Ты бы смог бросить человека, что рисковал жизнью ради тебя? Что останавливался перед опасностью, скрывая тебя, жалкого и беспомощного, за спиной? Разве подобное не случается на ваших вылазках, когда вы бок о бок сражаетесь против титанов? Разве ты не чувствуешь перед кем-то долг, желание хоть как-то помочь, дабы не чувствовать на себе вину? Я сейчас чувствую это. Обязанность, Эрен. Я обязана ему за то, что он помог мне покинуть проклятое место. И знаешь, если бы не… — слова внезапно застыли сгустком в горле. — Меня бы давно расчленили. Создали бы из моих конечностей гребаную скульптуру. Да-да, и не смотри на меня так. Она могла быть всем: жертвой маскарада, деталью знаменитого творения Фицджеральда, куском мяса в грязных руках, новой строчкой в бесконечном списке великого Кенни-потрошителя… Могла, если бы не «старая дикарская морда». — Даже если пожелаю — не уйду, — твердо заявила Микаса, морально уничтожая легионера. Образ той беззащитной девчонки, следующей за Йегером верной тенью, давно погиб. Работорговцы убили ее, выпустили на волю не человека, а зверя, вечно сражавшегося за свое существование. — Потому что они — Аккерманы. Мой клан и моя семья. И я дала им обещание. Следующая реакция заставила девушку скривиться от отвращения. На всю громкую тираду Йегер лишь едко усмехнулся и покачал головой. — Клан, семья… Благородно, ничего не скажешь. А вот главное? Самое главное! Не все причины назвала, дорогая. В одну секунду он и его гадкая улыбка затмевают пространство. Он становится отравляющим воздухом, скользящим по позвоночнику страхом и острой болью в висках. Шепотом у самых губ. — Смотри, как бы твоя влюбленность боком не вылезла. А затем пустым местом. — Что?! Не успела краска коснуться щек, а адреналин забурлить в крови, как Микаса вынужденно сбавляет пыл и расслабляет ладони. Раздавшийся позади знакомый голос спасает ее от новых проблем. — Микаса? — в темноте переулка мелькает золотой цвет. Хистория неуверенно выходит на тусклый свет и, широко распахнув глаза, оглядывает застывшего подле подруги легионера. Того самого, что когда-то спас ее от ненормального торговца. Эрен, словно выпавший из мира, мгновенно выпускает из внимания брюнетку и переключается на миниатюрную блондинку, ради которой он и отправился за решетку. Девушка что-то шепчет Аккерман на ухо, хватается своей изящной ручкой за ткань куртки и напоследок оборачивается, одаривая холодной эмоцией. — Мои чувства — мое дело, — словно пройдясь острым концом по нервам, Микаса возвращает Йегера из забвения. Губы девушки кривятся от злости, а затем растягиваются в подобие ухмылки, из-за чего собеседнику становится не по себе. Для «нежной» девушки, с которой он провел свое детство, такая эмоция совсем не подходит. — Прощай, Эрен. Освободиться от прошлого? Легко. Потому что нет никакой связи. Сейчас, когда она сама решает свою судьбу, каждое принятое решение завершается облегченным выдохом.***
Дешевый спектакль для таких же дешевых любителей. Подобные мысли беспрерывно крутились в голове капитана Полиции, восседающего за общим столом. Казалось, что все происходящее представляло игру, где главными врагами считались собственные коллеги. Громогласные речи верховных, а в особенности Барнабаса Теманна, медленно выталкивали из реальности, вынуждая в ответ лишь опускать взор на собственные ладони. За все три часа Кирштайн ни слова не сказал, только бросал взгляды на гадкие физиономии и к концу задержал внимание на главнокомандующем. В тот миг он увидел начальника таким, каким не видел никогда. Отсутствующий, потерянный — Найл Док просто смотрел в пустоту, не зная, как поступать дальше. Череда убийств, кражи, потери и бесконечное число вопросов, у которых не существовало ответов. Жизнь начала двигаться в таком темпе, что Жан иногда задавался вопросом: «А стоило ли?». Стоило ли каждый день отдавать честь Полиции? Новое происшествие этому доказательство. Нападение неизвестных и похищение тела Киллиана Гаусса привело не только к выводу, что сам Гаусс являлся противником закона, но и к тщательной проверке всех военнослужащих. Подобный расклад посеял хаос, ведь каждый солдат скрывал за спиной грешок. И Кирштайн не исключение. Меж листов блокнота оказывается аккуратно вырезанный портрет девушки, той самой, что посмела сбежать из-под охраны вместе с подружками. Возможно, она имела отношение к убийству Киллиана. Возможно, Жан был близок к роковой разгадке. Не зря чутье подсказывало ему хранить изображение таинственной брюнетки рядом с документами, символами, под которыми скрывались знаменитые потрошители. Верховный главнокомандующий Закклай бьет по столу, когда стрелка часов останавливается на нужной цифре. Собрание объявляется закрытым, однако все вопросы остаются открытыми. А идея перевестись в Гарнизон начинает разъедать мозг. Оказавшись на свежем воздухе, на людной аллее, растянувшейся перед штабом, Кирштайн наконец позволил себе расслабленно выдохнуть. Верховные остались в здании, подчиненные разбежались по делам — он мог смело насладиться минутами спокойствия. Мог, если бы рядом не образовались фигуры, одинаковые лысые головешки… — Думал, это будет продолжаться целую вечность. Зверинец, не иначе, — констатировал Спрингер, следуя вместе с товарищем за Кирштайном. Ему тоже пришлось несладко: начальство отчитало за документы, которые были отправлены к черту самим Найлом, затем дополнить картину решил Барнабас со своим трепом. Конни мастерски сохранял спокойствие на протяжении всего собрания, однако его ладони горели от желания размазать лица присутствующих о ближайшую поверхность. — Все вспомнили, даже ту ебанину столетней давности. Просто зла не хватает! — Когда они начали говорить про резню в пабе, у меня перед глазами будто образовалась та оторванная голова, — продолжил Йен, скорчив гримасу. — Она мне иногда снится. Приходится бегать по ночам в другое крыло ради… — Так вот кто заблевал весь туалет! Кирштайн особо не вслушивался в разговор товарищей, он словно отдалился от происходящего, прокручивая в голове одну фразу. Выход. Нужно срочно искать выход из этого адского лабиринта. Закрыть глаза на глупый приказ и найти их. Единственных, кто сможет помочь. Внезапный вопль вырвал капитана из раздумий. Тройка полицейских застыла на месте, наблюдая за развернувшимся у военного транспорта представлением: разгневанные солдаты силой пытались прогнать неизвестную женщину, что вздумала «украсить» их карету траурными лентами. Нарушительница порядка представляла из себя простую оборванку, что по ошибке забрела на королевские земли: старое черное платье, напоминающее мешок, порванный платок на голове и множество колец на пальцах. Обычно такие персоны шастают по нищенским улицам и предлагают наивным узнать судьбу за пару монет. — Эй! Живо прекратить! — вспыхнул капитан, буквально вырывая из лап товарищей бедную гражданку. Та, словно потеряв рассудок, продолжала верещать на всю аллею, проклиная защитников закона. — Что произошло?! — Эта старуха ненормальная! — рявкнул один из солдат. — Мы только отлить решили, как тут появилась она со своими гребаными лентами! — Люди должны знать убийц в лицо! Знать тех, из-за кого мы носим траур! — отчаянные крики привлекали внимание прохожих и зарождали страх. Понимая, что от недовольства граждан уже не скрыться, Жан отдал Конни приказ утихомирить товарищей, а сам увел женщину подальше от свидетелей. Попытка спокойно решить дело не увенчалась успехом — Жан буквально оказался грушей для битья, монстром в глазах несчастной, что погубил самое ценное в ее жизни. — Роза, моя милая доченька! — сквозь слезы взмолилась женщина, нещадно дергая капитана за руку. Ее лицо покрылось красными пятнами, а глаза пылали такой дьявольской ненавистью, что Жан и впрямь ощутил на себе вину. — Что она вам сделала?! Почему?! Почему вы делаете это — забираете у нас детей?! Моей Розе было семнадцать, считай, вся жизнь впереди! Но вы, ублюдки! — она не побоялась ударить полицейского кулаком в грудь. — Вы сломали нашу жизнь, забрали то, что удерживало нас в этом поганом мире! — Послушайте, — схватив виновницу будущих проблем за плечи, Жан на миг усмирил бурю. — Как Вас зовут? — Лин… — ответила она, меняясь в лице. — Какая к черту разница?! — Лин, прошу Вас, — стараясь как можно мягче начать непростое дело, Жан приобнял несчастную, словно позволив ей передать свою боль ему. Лин не выдержала, спустя недовольство она все же прижалась к его груди, жалобно всхлипывая. — Расскажите мне четко, ясно, в подробностях. Что с Вашей девочкой? Почему Вы обвиняете Полицию? — Моя Роза пропала две недели назад, — говорить женщине давалось с трудом. Конечно, как можно найти в себе силы, когда твой ребенок покинул этот мир, толком и не увидев его? Кирштайн был поражен ее волей и бесстрашием, ведь выйти в одиночку против «стаи» хищных полицейских — убийственное решение. Подобные подвиги всегда сурово наказывались. — Ее никак не могли найти, но… Четыре дня назад мне сообщили, что ее тело было найдено в районе Хлорбы, и мне пришлось бросить дом в Стенах Марии. Вчера я видела ее в последний раз — маленькая, хрупкая, без пальцев на руках и перешитой грудью. Мне сказали, что… — она судорожно выдохнула, — ее выпотрошили. Забрали органы и оставили тело на улице. Жан затаил дыхание. В голове возник образ недавнего документа, где на одной из страниц было замечено короткое «Роза». — Полиция пообещала разобраться. Однако я знаю, кто так зверски убил мою девочку, — сжав лацканы военного плаща, Лин притянула ошарашенного капитана и со всей ненавистью прошипела ему почти в губы: — Ваша поганая гвардия за все ответит, за каждую ушедшую душу. Думали, никто не пронюхает? Я пронюхала. И я сделаю все, чтобы народ знал правду. — Откуда?.. — только и смог вымолвить Жан. Мысли напоминали убийственный ураган: кто же настоящий живодер? И стоит ли верить этой женщине? Казалось, даже малейшие предположения могли обернуться в нечто страшное, ведь кого он смеет обвинять? Это же Полиция — великая гвардия, первые защитники закона и правопорядка. Да его вздернут от одного плохого слова, посчитав предателем. — Я увидела это, когда… — Лин опустила взгляд, никак не решаясь ответить. Однако с повторным, настойчивым вопросом она призналась: — Когда гадала. Ваш герб был последним явлением моей Розы. Конец. Конец всему, включая и нервную систему Кирштайна. — Я вижу по глазам, что Вы не такой, как Ваши коллеги, — гадалка словно испытывала жертву на прочность, видела насквозь, подмечая слабые точки, а после надавливая на них со всей силы. Ее шепот вынуждал сомневаться в самом себе. — Пожалуйста, найдите его. Того, кто сделал это. Найдите и превратите его недолгую жизнь в ад. Сделайте это за пролитые слезы матерей. Губы обдало жаром после внезапного наплыва прошлого, клятвы, что пять лет назад произнес Кирштайн перед военным знаком. Иного выбора нет. Если судьба преподнесла ему это проблемное дело на блюдце, то он доведет его до конца. И к черту все. Даже проклятое осознание, что становиться «хорошим полицейским» уже слишком поздно. — Я клянусь Вам, — оказавшись во власти гипноза, Жан оглашает себе смертельный приговор. Мечта занять место главнокомандующего растворяется, кожу начинает обжигать невидимая цепь ответственности. — И клянусь не чертовым королевским орденом, а своим сердцем. В убитой горем душе зарождается надежда. — Я буду молиться за Вас, а его — проклинать. Убийца умрет в адских муках… как моя дочь. Черная ленточка, маленькая частичка большой боли исчезает в ладони — Лин забирает ее у капитана, прежде чем оставить на растерзание внутренних голосов. На шеях полицейских виднеются ярлыки, и только Кирштайн получает защиту от ее смертельного слова «Виновен».***
Очередная ночь обещала пройти под грохот стихийного хаоса, вновь развернувшегося за почерневшими окнами, под напевы посетителей и звон бутылок. И возможно, так бы оно и было, если бы главным персонам заведения не пришло на ум устроить «ремонтные работы» в подвальном помещении. Время не стояло, оно продолжало сочиться сквозь пальцы, а таверна все оставалась в воспоминаниях того кровопролития. С мыслью «Нельзя стоять на месте» бандиты взяли на себя ответственность и главные проблемы, возникшие во время «восстановления». Людей не хватало, как и денег, что раньше лились водопадом на головы беззаботных разбойников — бизнес на продаже алкоголя приостановлен, основной механизм их деятельности сломался и покрылся ржавчиной. А точнее сгорел на цепях, оставив от себя пепел да горький привкус. И шляпу, конечно. Труды обратились для них в очередное испытание. Смогут ли они преодолеть это, пока в воздухе мерещится смрад ушедшей легенды? Пока до ушей доносится звук ускользающих возможностей? Бандиты не могли ответить на собственные вопросы, они даже не знали, на какой ноте начнется завтрашний день. Или на какой завершится сегодняшняя ночь… А завершается она тяжелым топотом незваных персон. С важным видом гости вторглись на чужую территорию, вселяя страх в человеческие души. Убийственные взоры и недобрые улыбки, опасно выглядывающие из чехлов рукояти ножей — бандиты Вилли Ильза загнали служащих таверны в ловушку и пропустили в центр зала своего предводителя. Не белобрысого монстра, что по слухам блуждал по Сине и зализывал раны, а тощую гиену с мерзким голосом: — Аккерман где? — оставив приветствия на другой момент, Скотт Легнер обвел взглядом каждого присутствующего, надеясь вычислить среди испуганных физиономий вечно хмурую морду. — Глухие? Где этот поганый черт? Служащие заведения так и не осмелились ответить, они лишь отступили на шаг от опасности и скрылись за щитом в виде «подпольных» бандитов, явившихся на шум. — Какие люди! — радостный вопль Фарлана вмиг разогнал напряжение. Мужчина бесстрашен, он вышел к врагам с голыми руками, тем самым призывая решить дело мирным путем. Зачем продолжать войны, когда можно тихо обсудить причину их визита? — Скотти, ты предупреждай, что заглянешь в гости, порядок бы навели! Как видишь, ремонт… — Мистер Черч, — с ехидством протянул Скотт, — смотрю, Вы уже в норме. И да, нам ничто, кроме отсутствия Аккермана, не мешает. Можете не волноваться. — О-о, простуда — страшная штука, — отогнав воспоминания тех дней, когда жар приковал к постели, Фарлан взмахом руки разогнал лишних персон по безопасным уголкам заведения и как истинный джентльмен пригласил гостей к столу. — Что ж, проходите, присаживайтесь, будьте как дома. Считайте, это наш закон: «Сначала алкоголь, потом Аккерманы». — «Спиртное — лучшее средство для выявления правды», — заняв место, Легнер вальяжно закинул ногу на ногу. — Не это ли Вы хотели сказать на самом деле? — И это тоже. Оставшись без бармена — Майрон быстрее всех метнулся на второй этаж, — Черч принял на себя роль гостеприимного хозяина. Однако решил он подать разбойникам великий продукт, как под рукой очень не вовремя образовалась проблема в виде Изабель — единственной девушки среди голодных мужчин. — Быстро наверх, — отразив в голосе вспыхнувшую суровость, Черч надеялся, что настырная Магнолия наконец выключит дурочку и покинет их «аномальную зону», скроется от похотливых взглядов, но девушка продолжала действовать на нервы, не желая оставлять товарищей. — Изабель. Иди. Сейчас же. — Не можете справиться со своей девкой? Плохо воспитали! — прыснул Легнер, наблюдая за покрасневшим от возмущения лицом Изабель. — Да я тебе… Эй! — несмотря на то, что данные ублюдки являлись «бойцами» Ильза, Изабель без страха бы выплеснула накопившееся, если бы не приказ возлюбленного. Напарники подхватили девушку и унесли на второй этаж, игнорируя посыпавшиеся ругательства. Им еще новых жертв не хватало из-за непослушности подруги. — Сегодня накажу и перевоспитаю, — мысленно попросив у любимой прощения, «хозяин» расставил перед гостями бутылки. — Итак, покрепче или?.. — А может, Вы все-таки приведете сюда мелкого гандона? — возмутился один из товарищей Скотта. — У нас важное дело. — Ты сейчас со своим важным делом нахуй отсюда пойдешь, — в похожей манере ответил Черч, поставив стакан на стол с такой силой, что по воздуху прокатилось глухое эхо. Проявлять грубость к «пешкам» — простительно, но непростительно вести себя неподобающе в чужом пространстве. Дегустация предоставленного продукта продлилась недолго, Скотту и его дружкам вмиг перехотелось допивать виски. В зал явилась их общая цель. От фирменного убийственного взгляда в горле образовался сухой комок. А вот и Демон, с которым не пройдет ни одно едкое замечание, ни одно насмешливое слово. В его присутствии язык не повернется ляпнуть что-то из такого, о чем они говорили несколько минут назад, не страшась грязных прозвищ и ругательств. Теперь, когда он занимает место напротив, откидывается на спинку стула и несколько угрожающе начинает стучать пальцами по столу, никто не посмеет пойти на рискованный поступок. Никто не выйдет в открытую против Леви Аккермана. Не здесь. Не сейчас. — Обещал приехать через неделю. А прошло две, — нагнетающий тон Леви усилил дрожь в теле собеседника. Не только слушать, но и смотреть на мужчину было по-настоящему страшно: напряжение охватило каждый мускул, словно оповещая о готовности вступить в бой в любую, какую только пожелает Скотт, секунду. Однако было одно, что привлекало внимание и давало надежду, раскрывало истинную сущность этого страшного человека. Тонкие нити растянулись по белку правого глаза, окрашивая его в насыщенный алый, ярко выделяя на фоне темного синяка. Великий «герой» устал, настолько, что наверняка держался из последних сил. Только не ломался до конца. Как назло. Легнер нутром чувствует — они на верном пути. Еще немного, и сталь разломается под давлением, появится возможность нанести внезапный удар. Это их суровая реальность, здесь свои правила. Дата и время уже назначены, осталось лишь верно ждать, когда дьявольский огонек окончательно погаснет в «разноцветных» глазах Аккерманской шавки. — Появились кое-какие дела, — уклончиво ответил Скотт. Пускай маленький сюрприз останется в тайне. — Но ради Вас мы нашли время приехать сюда. — Или ради того, чтобы передать мне?.. — опустив взор на конверт, что собеседник сжимал в руках с момента своего появления, Леви требовательно протянул ладонь. Легнер усмехнулся, мысленно подметив привычку бандита переходить сразу к делу. — Поздравляем, мистер Аккерман, — с радостной оглаской начал он, вручая будущему смертнику последнее послание. — Человек, на которого работает мой босс, приглашает Вас на скромный ужин в скромном местечке под названием «Эдем». Понятие райского сада не существовало — четыре буквы олицетворяли самый «лучший», последний уровень их легендарного ада. Никакой святости, только чистые людские грехи да животная похоть. «Эдем» был всем для незаконопослушных граждан: помпезным рестораном для ценителей невообразимых блюд, домом громкой музыки и безумных танцев, местом платных любовных утех и притоном для настоящих отбросов, скрывающихся под видом аристократов. Одно заведение, расположившееся близ района Стохеса, сочетало мечты всех, у кого в жилах не кровь, а черная грязь. И Леви, являясь носителем знаменитого клейма, прекрасно знал эту опаснейшую точку. Однажды, когда первая миссия на поверхности завершилась грандиозной победой, Кенни утянул своих малолетних учеников в интереснейшую авантюру, оправдывая ее как «Райский приз после тяжелой работенки». Младший Аккерман раскусил ловушку слишком поздно — бандит оставил его и Фарлана наедине с незнакомыми полуголыми женщинами, с фирменной хищной улыбкой подметив: — Пора становиться мужиками, сопляки. Только вот становиться мужчиной в четырнадцать лет Леви не особо понравилось… — Человек, на которого работает твой босс, — отогнав не самые приятные воспоминания детства, Аккерман взглянул на Легнера исподлобья, и тот несколько пугливо сглотнул подступивший к глотке ком. — Я правильно понимаю? Все, кто присутствовал в зале и удерживал нить разговора, с опаской переглянулись. Даже служащие таверны с предводителем в лице Изабель ощутили напряжение от услышанных слов, наблюдая за происходящим с балкона второго этажа. — О да, — протянул Скотт, натягивая улыбку. — Можете готовиться прямо сейчас. Однако напоминаю, мистер Аккерман, что не стоит выплескивать свой страшный гнев на меня и на моих людей — на наших плечах нет вины. Пускай он получает сполна, мне плевать. Он не Бог мне, я не верен ему. — Настолько продажный? — вмешался Фарлан. — Или боишься? — Все мы продаемся, чтобы выжить. Всего мы боимся, что сильнее нас. По щелчку пальцев разбойники оставили трапезу и толпой направились к выходу. Короткое дело подошло к концу, и сияющий от преждевременной радости Скотт Легнер подхватил со стола шляпу, вежливо поклонился и бросил напоследок: — Увидимся через три дня, господа.***
Она с некой опаской оглядывает ее — не только потому, что женщина спит своим настоящим сном, имея возможность проснуться в любой момент. Волнение вызывают темные сосуды, что окрашивают морщинистое лицо, выделенные четкими полосами скулы и синеватые губы. Мадам Аккерман будто сливается с серыми простынями, обращается в прозрачную материю под холодным светом — и только седеющие волосы остаются «живым» черным пятном. Микаса осторожно проводит пальцами по выпирающей косточке на тыльной стороне ладони и ведет вверх, к нитям синюшных вен. У Кушель руки самой Смерти — жутко холодные и страшно костлявые, но притягивающие внимание. Женщина как магнит, хочется беспрерывно изучать взглядом, открывать все новые и новые изъяны ее необычайной внешности. — Бандиты, — уловив позади себя девичий шепот, Микаса отвлеклась от нездоровых пятен на коже женщины и обернулась к блондинке, застывшей на пороге спальни. Та обняла себя руками, будто создавая защиту перед монстром на кровати. — Какие-то бандиты явились сюда, Аккермана искали. Нас всех на верхний этаж отправили. — Привыкай, — выдохнула брюнетка, ловя себя на странном чувстве. Нечто похожее на волнение внезапно встало поперек горла. — Подобные личности будут частенько заявляться. Райсс поджала губы. — Знаешь, среди них я успела заметить одного человека, он напомнил мне кое-кого, — тонкий голос раздался едва ли не над ухом. Хистория осторожно опустилась на колени по левую сторону от кресла Микасы. — В один миг мне стало не по себе и… Аккерман нахмурилась, заметив не только странное поведение, но и тень страха в глазах девушки — та окаменела за секунду, не зная, как продолжить начатый разговор. — Кого напомнил? — подцепив привычку прямолинейного мужчины, Микаса резко схватила Хисторию за руку, всем видом вынуждая ответить на вопрос. Райсс играла с нервами: хранила молчание и нервно кусала изнутри щеку, будто жалея о своем поступке. Даже с повторной фразой она продолжала выжигать взглядом пространство, теряться в собственных раздумьях, но до тех пор, пока дрожь не прошлась волной по всему телу — точно разряд, подталкивающий к действию. — Господи, Микаса, — склонившись к коленям Аккерман, Хистория зажмурилась от боли — невысказанной правды, что нещадно опалила язык. — Прости меня. Нужно было рассказать об этом в первый же день, а не бояться. Я боялась, слышишь? — задрав голову, она открыла покрасневшее от слез лицо. — Мне было страшно даже думать об этом. Осознавать. Понимать, что это действительно так. Можешь считать, что я тронута головой, но это — реально. Брюнетка растерялась от внезапного поворота событий. Что же от нее скрывали? — Помнишь последнее торжество? — вопрос окончательно вытолкнул из реальности. Воспоминания Вайс-Элизе растворились в плывущие по воздуху черные точки. — За день до этого произошло кое-что. Ночью, когда я возвращалась в нашу комнату… я встретила Бонни. Она была жива, понимаешь?! — боясь нарушить сон женщины, Райсс подвинулась ближе и перешла на шепот. — Почти жива. Он морально уничтожил ее, превратил в… сказать не осмелюсь. Я не знаю, как она нашла в себе силы говорить, но… Перед своим «уходом», она рассказала мне все. Все, Микаса. Она видела Его. Сжав ладонь подруги до едва уловимого хруста, одержимая животным страхом Райсс наконец произнесла то, что разрушило ее жизнь с момента роковой встречи: — Я знаю, кем на самом деле является Валентайн Фицджеральд.Одно слово. Бесчисленное количество ушедших душ.
Можно ли убить? Да, конечно. Забытые слезы только подтверждают. Возвращение контроля над разумом уже кажется нереальным, как и восстановление защиты, вознесенной жалкой иллюзией. Фраза — и Микаса забывает истинное значение слова «Человек». Она перестает быть человеком, когда выбегает на улицу и оказывается жертвой крупных капель — дождь остужает тело, бережно смывает слезы, мгновенно пронизывает ледяным ощущением, что так же быстро уничтожает ее внутренний мир, оставляя «ожоги». Боль от невидимых ранений стягивается крепким узлом в сердце, вынуждая Аккерман закричать изо всех сил — и кричит она так долго, истошно, выплескивая накопившееся за двадцать лет жизни, что голос в конечном итоге срывается до судорожного хрипа. — Ну почему ты раньше не сказала?! Когда алкоголь обжигает разодранное горло, Аккерман наконец начинает чувствовать. Некто словно проводит невидимой ладонью, вытирая с лица капли дождя и превращая представленное перед глазами подвальное помещение в пустоту. Эхо собственных криков проносится в голове, постепенно затухая. Наступает тишина. Теперь Микаса — мертвая тишина в пустоте. И если кто-то бы вновь попытался разрушить ее, то она бы без промедления приступила к губительным действиям. Но когда в темноте образуется силуэт, ее рука не тянется к бутылке в надежде запустить снарядом в нарушителя. Тот не представляет из себя возможную угрозу или ненавистную на данный момент блондинку, гость останавливается по другую сторону от стола и смотрит прямо в глаза, заставая невозможное. — Ты был прав, — подобные эмоции от девицы, впитавшей в себя амплуа «бесстрашной», были настоящей редкостью. — Нужно бояться людей, а не явлений. Даже в первую их встречу она героически держала себя в руках. Сейчас же не остается сил скрывать очевидное — высеченная гордостью маска наконец дает трещину. А слова Эрена эхом раздаются в голове. Микаса не стесняется своих слез, открыто показывает их Леви, искажаясь в болезненной гримасе. Ее буквально передергивает от страха перед грядущим, она готова вывернуться наизнанку, лишь бы попытаться избежать наказания за свои совершенные деяния. Лишь бы… Тщетно. Собственное клеймо начинает расщеплять кожу до самого мяса. Она снова оказывается в мужских руках после неудачной попытки сбежать — Аккерман собственнически притягивает ее к себе и тяжело выдыхает в изгиб шеи, прикрыв глаза. Мимолетное спокойствие, желанное как доза морфия для одержимого, кажется вечностью, что впитала всю горечь и оставила только исходящий от тел сильный жар. Никакого холодного ощущения от прикосновения к мокрой одежде, подпитанная алкоголем кровь словно кипела в жилах, достигая максимально опасной температуры и грозясь испепелить окончательно. Но погибнуть им не суждено — девичья рука аккуратно ложится на мужскую грудь и разрывает тесный контакт, передачу неукротимого, пропитанного болью пламени от плоти к плоти. Микаса, словно повторяющее звено сегодняшнего кошмара, скрывается во мраке коридора, оставляя мужчину наедине с пустотой. Она знает — ее страх просто никчемная мелочь на фоне бандитских проблем, не будет собственного прощения. Предательски понимает — она не хочет подвергать его опасности. Однако Леви мысленно дает себе обещание. Он обязательно его выполнит.***
С мерзким осознанием складывается впечатление, что гниль наконец образует пузырчатые массы у самых оснований стен, возводя вокруг мужской фигуры истинное обличие окружающего мира. Его «мир» — штаб Военной полиции, сейчас утопающий в ночных тенях; и только отблески молний, что пугающе мелькают за высокими окнами, помогают не заблудиться в темноте окончательно. Нарушившие тишину шорох документов и скрип массивной двери — неспокойствие привело капитана Кирштайна в главный зал. Мгла царила и здесь, скрывая вычурные росписи на стенах и окутывая силуэты рабочих столов, кроме единственного, притаившегося в самой глубине. Теплый свет скромно разгонял черноту вокруг места еще одного страдальца, которому Морфей не пожелал спокойной ночи — и на удивление Кирштайна, этим «некто» оказался капитан Теманн, в одиночку распивающий бутылку крепкого, исходя от тяжелого состояния мужчины, спиртного. Сейчас с этим потерянным взглядом, с покрасневшими щеками и развязной ухмылкой Барнабас не походил на того, кого привык видеть Жан — дотошную змею, впрыскивающую яд всем оказавшимся под контролем. — Капитан, — с ехидством растягивая гласные, пролепетал Барнабас, наградив прибывшую персону своим ценным вниманием. Треснувшие очки скучали в стороне вместе с клубками тряпок, на усах виднелись странные красноватые капли. Чем же он тут занимался? — Чего это Вы разгуливаете в поздний час? Неужто бессонница? О, еще и с документами… Ответственно! — Осмелюсь задать Вам тот же вопрос, — оказавшись на позволительном расстоянии, Жан приметил под дрожащей рукой военнослужащего конверт с письмом. — Кто-то порадовал хорошими новостями? Раз за бутылку схватились. — А, это, — нервным движением Теманн скрыл конверт от глаз наблюдательного капитана. — Это не Ваше дело. Не забывайте, я на одну ступень выше, так что… — он диковато оскалился. — Имею полное право бухать тогда, когда вздумается, без разрешения. Я ведь не спрашиваю, зачем Вам архивные данные в три часа ночи. — И на том спасибо, — пересилив себя ради «доброжелательной» улыбки, Жан поспешно развернулся и зашагал к выходу, не имея желания продолжать пустой разговор. Однако не успел он оказаться в зоне недосягаемости света, как военнослужащий повторно окликнул его, на миг меняясь в лице: — Земля скрывает множество тайн, — загадочное начало пробудило скользящий по позвоночнику страх. Жан, не в силах пошевелиться, недоумевающе оглядел начальника, к которому словно вернулась ясность ума. — Нужно лишь прислушаться. — Простите?.. — Совет как хорошему полицейскому. Поток мыслей разом атаковал голову, а после, обращаясь в липкое чувство, принялся глодать изнутри. Реальность перестала восприниматься всерьез — человек, которому, как казалось капитану долгие годы, язык не позволял выговаривать подобное, просто взял и «похвалил» его. Или же это господство спиртного? Увы, для Жана мимолетная твердость не являлась аргументом в искренности, и он, мысленно отдаваясь сомнениям, все же покинул зал, когда Барнабас вернул внимание алкогольному продукту. Сейчас Кирштайну никому не хотелось верить. Особенно коллегам — носителям убийственного ордена. И как же он был близок, когда обобщал свой хаос предпоследним словом. Смерть пропитала их воздух. Но если Кирштайн улавливал лишь слабые нотки, то Барнабас, буквально скрючившись за столом, ощущал проклятущий смрад каждой частью своего вымученного тела. Из-за нескончаемых приступов боли, сдавливающих грудь до жалкого хрипа, что мгновенно возрастает в страшнейший кашель и… остается на салфетке бордовыми каплями. Благодаря немногословному письму с изящной «А» на конце.***
Вдох, а после облегченный выдох — знак того, что живой.
Каждое действие — взмах перебинтованной рукой, попытка изобразить улыбку, даже проклятое моргание — словно протекает в первый раз. Но он не срывается на ругань и не демонстрирует отвратительный характер, ведь жизнь предстает перед ним в новых, манящих светлых красках. На душе остается приятное тепло. — Вкусно? — язвительно интересуется женщина, принявшая на себя роль заботливой мамочки, у которой одна из основных обязанностей — кормить с ложки взрослого мужика. Сначала пострадавший пытался корчить гримасы и отворачивался, однако смекнув, что возможность побыть королем выпадает не часто, начал послушно отвечать на «заботу» и получать от данного процесса некое наслаждение. Хитрый говнюк. — Конечно же вкусно, я старалась. А знаешь, что это? Перемолотые бараньи яйца. Резкая смена настроения только веселит Аду. — От-травить р-решила? — плотная повязка убивает возможность нормально говорить. Мужчина так и норовил оттянуть пальцами мешающую ткань, раскрыть страшное увечье, за что мгновенно получал по здоровой руке. И сейчас, шикнув после нового хлопка, он насупился как маленький ребенок и отвернулся от ложки «целебного» супа. — Еще носом воротить вздумал. Убью, — угроза надзирательницы меняет все взгляды, и страдальцу ничего не остается, как смиренно принять свою участь. — Я решила, что ты подохнешь от моей руки. Вернула с того света — могу и отправить обратно. — М-мечтай. Ада не сдерживается от хитрой улыбки, отмечая одно из главных лидирующих качеств, что обязательно поможет пострадавшему вернуться на «поле битвы». Подобные картины наблюдались крайне редко — многие оказавшиеся в тяжелом положении теряли смысл в своем существовании и начинали бесконечные самокопания, что в конечном итоге приводили… к напрасным трудам. Должность «спасительницы» как выжженный знак на душе женщины, пережившей немало потерь из-за простой человеческой слабости. Калеки никому не нужны? Жалкая отговорка тех, у кого нет желания идти против судьбы, бесконечно подбрасывающей сюрпризы. А вот зверь не посмеет сдаться. Даже с полным ужасом на лице. Подобные эмоции и тенью не проскальзывают, когда в его руке оказывается зеркало, наконец появляется возможность взглянуть на самого себя. Мужчина лишь ненавистно рычит на отражение: иссохшая кожа обтягивает уцелевшие зоны, оставляя хоть какое-то упоминание, левая часть полностью покрыта уродливыми следами от снятых швов. Если бы не они, то сейчас вместо соединенных кусков красовалась бы открытая рана, раскрывавшая не только сочащиеся слюной десна, но и, возможно, сами кости. — С-скажи, когда ты нашла… У меня уже?.. С оборвавшимся вопросом Ада вынужденно переключает внимание на черную квадратную стопку в руках. Хищный рев становится громче. — Да. Жалобный треск дерева разрезает воздух — рукоять зеркальца ломается в мужской ладони. Неукротимая злость тянется невидимым паром, обращая мужчину в истинного Дьявола, что переливчатой надписью сейчас выпадает у женщины — и она, совершенно не удивившись, оставляет карту на одеяле, рядом с перебинтованной рукой. — Эта блядина в-вырезала мне глаз. Повязка, которая изо дня в день выводила мужчину из себя, на деле скрывала новый, пожизненный элемент его зверского образа — пустую глазницу, едва прикрытую обрубком века. — А ты разве не чувствовал? — Ада решается поднять взгляд лишь тогда, когда остатки зеркала летят на пол. Старая вещица теперь не подлежит восстановлению. — Я нихера не ч-чувствую. — Не ври, — очередной выплеск эмоций вовремя прерывается появлением следующей карты. Выведенная серебряной краской надпись «Сила» притягивает внимание мужчины и мгновенно нагоняет очертания воспоминаний. — На тебе раны заживают, как на собаке. Еще пару недель, и сможешь хоть титанов шинковать на филе. Хотя… учитывая грядущее, тебе необходимо встать на ноги уже завтра. — Ты н-не говорила, что балуешься колдовскими штучками, — приняв черный квадрат, пострадавший мельком оглядывает переливающиеся, несколько знакомые узоры. — И что за грядущее? М-моя «незавершенная игра»? — Именно. Забудь про глаз, сейчас от твоей воли зависит многое. Включая и жизни близких людей, — с упоминанием последнего на лице мужчины мелькает странная тень. — Знаешь, что я сейчас вижу? Женщину. Очень близкую тебе женщину, настолько, что сам Бог отвернулся от вас, — перевернув новую карту, Ада хмыкает, а после расплывается в зловещей улыбке. — О, какая красота. Любишь такой аркан, как «Смерть»? В уцелевшем глазу вспыхивает огонек гнева. — Ч-что ты имеешь в виду? — Смерть возвышается за ее спиной, — отбросив бумажных помощников, Ада оказывается на минимальном расстоянии, и ее дыхание вновь опаляет уцелевшие участки кожи. — И не только. Сейчас перед тобой стоит выбор: остаться или уйти. Останешься — погибнет мужчина, затем еще один, а после, — ведьма взглядом указывает на роковую надпись, — эта женщина. Но если ты соберешь последние силы и уйдешь, то у тебя появится шанс спасти их.Спасти или остаться?
Великий мученик выбирает из разложенного по одеялу ряда случайную карту. Один таинственный образ нагоняет болезненные отрывки из прошлого, вынуждая прогнившее сердце впервые сжаться. — Также играет важную роль другой вопрос, — темные глаза Ады гипнотизировали скрытую под костями сущность. — Вернется ли «Потрошитель»? Великое для преступного мира прозвище жгуче вертелось на языке, с гадким комом слюны обволакивало глотку и опускалось до самого черного образования души. Слово, что долгие годы застывало на мертвых гримасах жертв, било фонтаном густой жижи из-под искусно рассеченной кожи, а после разлеталось по воздуху громогласными заголовками газет. Один человек вынуждал содрогаться от страха целые гвардии и военные учреждения, мастерски сбивая с толка, каждый раз оставляя с ворохом неразрешенных загадок. Пара рук — бесконечное количество окропляющий землю тел. — «Потрошитель» погиб. Монстр Подземелья растворился в смраде так же внезапно, как ворвался — и вновь ярко, громко, оставив на истории след. Даже сброшенные в пустую бездну тридцать лет не стали преградой для людей, живущих за счет легенд и тайн. Новые сплетни, слухи, душераздирающие истории под кружку крепкого спиртного — все дополнялось собственными деталями. Он был страшнее любого гиганта — дикий, неуправляемый, непобедимый. Обладающий чудовищной силой. Тридцать лет назад Кенни-потрошитель гордо предстал на эшафоте и открылся народу Митры таким, каким его и описывали: невообразимо мощный, как скала, и высокий, словно колоссальный титан. Цепи на его руках выглядели слишком жалко, как и застывшие подле представители королевской гвардии. Жестокое правосудие должно было состояться с минуты на минуту, однако внезапный поступок заключенного, не менее кровавый на фоне остальных, посеял настоящую анархию. «Потрошитель» свершил казнь сам, вспоров себе глотку появившимся будто из ниоткуда лезвием ножа. А после таинственно исчез в облаке дыма, что полностью укрыл разнесенный на мелкие куски пьедестал смертников. Сопровождавший уход легенды последний взрыв остался в памяти многих, в том числе и самого мужчины. Ему хочется горько усмехнуться, ведь ненавидеть зверя, скрывавшегося под кожей «Потрошителя» — целое состояние души. Сейчас он ненавидит все: поглощающее чувство омерзения и смазывающую, будто дезинфицирующую раны чужую кровь. Его покрытые вязкой жижей руки неистово горят, напоминая. Живой, поганец. Не Бог сделал его таким, а он сам. Он и его острое желание выжить — просто крепко зацепиться за предоставленную возможность и держаться до тех пор, пока не наступит час. Умереть от чужой руки? Никогда. Этот ублюдок распрощается со светом сам, уйдет собственной смертью, старым и дряблым. С дикой, пугающей, фирменной в семье Аккерманов улыбкой… — А вот Кенни вновь взойдет на трон. И пока в руке холодным светом переливается карта «Император», пока сердце продолжает отбивать ритм, грозясь пробить грудную клетку от нетерпения, Кенни Аккерман будет наслаждаться каждой прожитой секундой. Место на дьявольской доске почета уже занято.