***
Мир становится необычайно тихим — точно долгожданный штиль, воцарившийся после смертоносной бури. Крики мадам Аккерман, ее зверский взгляд и ладонь на шее… Оставшись за кухонным столом вместе с Изабель, Микаса старается переварить пережитое и увиденное, однако судорога не желает униматься, как и страх, холодом скользящий по позвоночнику. Несомненно, попытаться пробудить женщину от кошмара — убийственное решение. — Все, — облегченный выдох вырывает из раздумий — Фарлан возвращается на кухню морально выпотрошенным. В течение часа он усмирял настоящего зверя: закрылся с ним один на один в спальне и не выходил до тех пор, пока на его месте не появилась настоящая Кушель. — Уложил обратно в постель, но спать не хочет. Сказала, чтобы мы убрали все острые и режущие предметы. Боится «соблазна». Черч точно тень — бесшумно подходит к шкафчикам и берет первую бутылку спиртного, пытается наполнить стакан, но из-за лихорадочного состояния проливает часть жидкости на стол. — Ничего не меняется, — стиснув зубы, он сдерживается не только от громких ругательств, но и от желания перевернуть все вверх дном. Бандиты, пролитая кровь, прикованная к кровати мать и новый бонус — смерть Кенни. Прошлое никогда не оставит в покое. — Ненавижу. Комментировать произошедшее Изабель не решается. Она так же тихо встает с места и собирает представляющие возможную опасность предметы: ножи, точильные пилки, даже вилки. Микаса же устало протирает глаза, будто в надежде избавиться от назойливых картинок, а после пододвигает Черчу свою чашку с успокаивающим чаем. — Леви ни слова, — предупреждает он и, расценивая действие брюнетки совсем иначе, подливает ей спиртное быстрее, чем она успевает возразить. «Подлечиться» необходимо всем. — Особенно про это. Прикрой шею чем-нибудь. Пальцы сами касаются горящего горла; боль затихла, но волнение продолжает расползаться под ребрами, и сил не остается даже на простой ответ. Принимая новый, теперь уже крепкий чайный напиток, Микаса неосознанно повторяет чужую привычку — на секунду прикрывает глаза.***
С появлением пригласительного он возводит рамки и разделяет свою жизнь на «До» и «Три дня». На первый день он уходит вечером и приходит на рассвете — уставший, вспотевший, будто совершивший кросс от Сины до Марии. Зверский взгляд и стертые в кровь костяшки свидетельствуют: кое-кто решил вспомнить бурную молодость. Фарлан пытается вразумить, но в ответ получает тотальный игнор; Изабель старается вывести на разговор и, слава святым, ей почти удается — на всю ее многословную тираду Леви бросает сухое «Хорошо»; и только тихая Микаса, что резко отдает предпочтение кофте с высоким воротником, не действует на нервы. Тактика «Не вмешиваться» сохраняет ей жизнь. Когда заведение погружается в ночную тишину, она осторожно заглядывает в спальню и замирает. Умиротворенная картина спящей в объятиях сына женщины выталкивает ее из реальности. На второй день напряжение одолевает всех, включая и служащих таверны. Утром он принимает следующее решение: срывает с пояса кобуру и отбрасывает револьвер, оставаясь полностью безоружным; даже излюбленный охотничий нож скрывается в верхнем ящике стола. Наблюдательной Микасе не понять тонкостей бандитских встреч — нельзя вечно полагаться на «помощников», особенно на вражеской территории. Первой жертвой медленно закипающего Леви оказывается стул в кабинете бывшего представителя подполья — взирая на гору щепок, складывается впечатление, что мужчина буквально разорвал дерево голыми руками. Следующей жертвой становится тканевый мешок, некое подобие бойцовской груши, на которую вымещали злость разбойники. Однако кулаки Аккермана необычайно тяжелые, и обшивка мешка просто порвалась с шестым ударом — Микаса, украдкой наблюдая за этим процессом, мысленно вела счет. До третьей жертвы дело не доходит, а вот последний день уже стоит на пороге. Микасе кажется, что пространство обращается в густую массу — температура накаляется, ругань все чаще прорезает воздух, от бандитов разлетаются агрессивные искорки и исходит бешеный жар. Кто-то посылает завтрашний день к черту и хватается за бутылку, кто-то же направляется в неизвестное для девушки заведение — в обрывках разговоров она улавливает название «Триумф». Есть и такие, которые решают посвятить вечер выяснениям отношений: спор Фарлана и Изабель слышен на весь первый этаж. Магнолия вновь рвется в бой, но из-за твердого решения мужчины завтрашний день она проведет в таверне, будет сходить с ума и рвать волосы от страха за товарищей. Ее уже трясет от истерики — слезы блестят на веснушчатых щеках, глаза пылают ненавистью, а рука хватает первый предмет. Кружка, пролетевшая по залу, разбивается у дверей, за которыми скрылся Черч. Микаса становится свидетелем против воли — окружающие цепляют ту невидимую «дрянь» и звереют прямо на глазах. Во дворе разворачивается очередной мордобой, на втором этаже шипят друг на друга официанты. У комнаты персонала показывается Хистория, и ее холодный взгляд вынуждает удалиться в подвальное помещение с не менее холодным выражением лица. Вспоминать последний разговор не хотелось — кулаки начинали гореть, кожа — зудеть, а в груди образовывалось что-то вязкое и тяжелое. Подвал встречает ее ледяным светом и непривычной пустотой: на столах сверкают кружки и дымятся окурки, на веревке, протянутой от шкафа к решетчатой перегородке, висят новенькие мужские сюртуки. Вдруг из темноты коридора доносится схожий с рычанием звук, и Микаса подпускает к себе напряжение. Оказывается, она не единственный человек, который прячется от всего мира. В комнате, где хранились военные товары, она встречается с нарушителем тишины. Мужчина готовится к предстоящей «мясорубке» — с тем рычанием подтягивается на железной перекладине, и льющийся с потолка свет оттеняет его обнаженный торс, четко вырисовывая для женских глаз рельеф мускулов. Блестящая от пота кожа, сочетающиеся с линиями шрамов выступившие вены и неотъемлемая деталь — уродующий спину ожог в форме креста. Да, миру хватает несколько секунд, дабы стать неинтересным фоном, и это заставляет Микасу мысленно ударить себя по лицу. Разум начинает подводить, ведь засматриваться на бандита, еще и не в первый раз — непозволительно. Здесь должна стоять огромная точка. Точка, крест, хоть что-то, но не причина упреков со стороны Эрена. Сейчас не лучшее время думать о подобном. — Соскучилась? — низкий голос вовремя отрезвляет. Завершив тренировку, мужчина обвел гостью хищным взглядом, и у той сработала «защитная реакция»: присела на край стола и скрестила руки на груди, вернулась к своему образу — гордому, неприступному. Коснешься ее — мгновенно уколешься, а если попытаешься противостоять острому желанию, то быстро примешь поражение, ведь зависимость возьмет свое. Он не признавал, но сейчас она как запретное вещество: после одного «употребления» жадно хотелось еще. — Спасаюсь от бури, — ответа лучше она подобрать не смогла. Мысли разом сгустились, а под кожей словно пробилась сотня маленьких иголочек, разносящих острую боль от задрожавших пальцев до влажных висков. Уже привычное чувство, вспыхивающее исключительно при тесном контакте с Аккерманом, который точно назло испытывал ее терпение, подбираясь в своем непристойном виде так близко, что становилось страшно. В последние дни Леви действительно пугал, и не только потому, что он заразил людей своим страшным гневом. Сейчас он напоминал первичный образ Кенни, который отпечатался в памяти после побега из таверны — непредсказуемый, готовый уничтожить всех, кого сочтет нужным. Или же просто так, ради утоления жажды убийства. Не отводя взгляда, Микаса затаила дыхание, когда Леви протянул руку вперед и… просто забрал со стола полотенце. Так и завершился их первый за три дня «разговор» — неоднозначной нотой, проклятущим полотенцем на плече Аккермана и полным одиночеством Микасы, горьким послевкусием, словно пришлось вдохнуть едкий дым. Мужчина направился в кабинет Кенни, а вот девушка предпочла переждать «бурю» в общей комнате. Мужские костюмы приковали внимание: темно-серые, с расшитыми лацканами и металлическими вставками на ремнях, еще не заляпанные кровью мерзавцев из Розы. Микаса не переставала думать о грядущей встречи противников закона, волнение не обходило ее стороной, отражаясь в каждом нервном движении. Все тяжелело внутри, а ладони и лицо покрывались липким потом лишь от осознания, что завтра, возможно, бандиты и вовсе не вернутся в родное заведение. Разумеется, для них подготовили ловушку, может, даже выбрали подходящее местечко для могил. Переживать уже как обязанность, ведь Микаса — часть «подпольных». Но почему-то особое переживание она испытывала именно за однофамильца, представителя клана, вечного защитника. Нет сомнений, что Леви безжалостно разорвет каждого, однако что-то порождало мерзкое ощущение, когда морально сгораешь от внутреннего жара и одновременно дрожишь от внешнего, скользящего до самой поясницы холода. Некое предчувствие, от которого становилось не по себе. Очень похожее на то, что терзало в день смерти Кенни Аккермана. — Как Кушель? — голос спас девушку во второй раз, и та поспешно убрала пальцы со лба, возвращаясь к невозмутимому виду. Терпеть головную боль было невозможно, но нежелание предстать слабой оказалось сильнее. Неужели чувствовать опасность — очередная Аккерманская фишка, о которой не успел рассказать отец? — Лучше, — врать получается мастерски, даже не сводя с Леви глаз. — Засыпает только с Изабель, при мне зачитывает стихи про титанов. Я стараюсь отвлекать. Ненависть к самой себе разрывает на две части: одна подмечает, что пользоваться доверием бандита не самое правильное решение, другая же пытается успокоить, ведь проблем ему и так хватает. — Я заставлю ее забыть эту дрянь, — заявил мужчина, раздраженно вытирая шею полотенцем. Натянуть футболку на потное тело считалось целым кощунством, и он продолжал расхаживать в одних штанах, тем самым действуя девушке на нервы. — Откуда она такое знает? — Подземный город, — ответ слишком очевиден. — Там дерьмо любого сорта и для всех. Теперь, когда страх не позволял спать, мадам Аккерман то и делала, как зачитывала строки о гигантских монстрах. В такие моменты она словно отворачивалась от реальности, погружалась в самую черную точку своей души, не замечая ничего вокруг. И достучаться, на самом деле, до нее почти невозможно. Хотя, однажды Микасе это удалось. — Это Джеральд Соломон, — произнесла Кушель не своим голосом — низким, охрипшим, почти мужским, словно в нее вселилась демоническая сущность. — Он был… самоубийцей. — Джеральд? — повторила Микаса скорее самой себе. Острая боль пронзила голову, а дрожь охватила пальцы. — Почти как Фицджеральд… — Кто такой Фицджеральд? — спросила женщина, не отрывая пустого взгляда от трещин на потолке. Вопрос «Кто же такой господин Фицджеральд» остался без ответа. Но Микаса знает. И вряд ли она когда-нибудь его озвучит. Не успела девушка погрузиться в мысли, как Аккерман привлек ее внимание, резко протянув неизвестную бумажку. Микаса неуверенно приняла и раскрыла, как оказалось после увиденной четверки букв, злосчастное пригласительное от разбойников Вилли Ильза. Брюнетку точно током ударило. — «Эдем»?! — О, ты знаешь это место? — последовала усмешка. — А кто не знает?! — не самые приятные воспоминания пробрались под черепную коробку. — Знаменитый ресторан близ Стохеса, где собираются настоящие сливки общества… На деле любимое местечко преступников, бордель и притон «подпольных» торговцев. Под заведением целая паутина подземных коридоров, по ним доставляют контрабанду. Однажды меня отправили в «Эдем» и… отвратительное впечатление. Благо сбежать удалось. В который раз. Конечно, пришлось сломать одному ублюдку нос и пальцы… шлюхе, что пыталась меня остановить. Теперь смесь холода и жара распространялась под кожей с удвоенной силой. Аккермана пригласили не на ужин, а на свои же похороны — вера в его успех угасала, а некогда брошенные слова Киллиана Гаусса посейчас звучали в сознании. Кенни погиб. И раз сам «Потрошитель» пал от руки белобрысого монстра, то Леви… Но что она смеет сравнивать? Старика и мужчину в расцвете чудовищных сил? — Теперь ты знаешь, что нас ждет, — нагнетающим тоном заключил Леви. — К чему ты клонишь? — Завтра, — он прервал зрительную схватку и посмотрел на костюмы. — Завтра вечером я попрошу кое-что. Это будет последнее. Микаса судорожно выдохнула. — Так понимаю… отказываться нельзя? — Именно.***
То, что происходило с ее телом, когда она оставалась наедине с этим человеком, не поддавалось описанию. Потели ладони, испуганно билось сердце, отдавая пульсацией в уши. Животный страх, словно напротив сидел титан, медленно разжевывающий теплую плоть и поглядывающий на нее так, будто с намеком, что следующей жертвой станет именно она. Однако вместо гиганта — скрюченная за рабочим местом фигура в военной униформе, а вместо тела — листы документов, что не давали покоя со вчерашнего дня. Саша Блаус перевела дыхание и вернулась к письму, стараясь не обращать внимание на капитана Теманна. Видимо, пребывание в компании неугомонной подчиненной совсем не радовало, раз Барнабас предпочел работать за дальним столом. В последнее время он не походил на себя: побледневшее, осунувшееся лицо и воспаленные глаза, отражающаяся в каждом действии слабость и странные хрипы, что постоянно отвлекали от дела. Казалось, из-за общего недомогания он даже позабыл о больной ноге, чего говорить о привычке постоянно унижать солдат. За три часа он и слова не сказал в адрес Блаус, заполняя документы и закрывая рот тряпкой при очередном приступе. Не хотел заражать подчиненную? Как это благородно. — Я закончила, сэр, — спустя еще один час невыносимого молчания, прерываемого хрипами, Саша поднялась с места и направилась к капитану, как вдруг тот остановил ее взмахом руки. — Оставьте бумаги на столе и уходите. Мысль, что солдатам Военной полиции все же удалось наложить на ненавистного капитана порчу, появилась очень не вовремя. Саша поджала губы. Пусть Барнабас и его система штрафов снились ей в кошмарах, но он оставался человеком. Больным человеком, которому бы не помешал осмотр врача. — Сэр, Вы слишком погано выглядите, — пожалуй, каждый знал, что у Саши отсутствовал инстинкт самосохранения. Говорить правду в лицо она никогда не боялась. — Я могу прямо сейчас позвать доктора Бодта. — С каких пор Вас интересует состояние моего здоровья, лейтенант? — попытка вернуть голосу привычную суровость не увенчалась успехом. — Я отдал приказ. Вы свободны. — Но… — Лейтен.. — Барнабас прервался на полуслове. Кажется, Блаус перестает дышать вместе с мужчиной, для которого воздух обращается в густую массу. Одно мгновение — и он забывает принцип дыхания, тщетно ловит ртом кислород, пока не вырывается хрип, впоследствии разрастающийся в кашель. Теманн выталкивает из легких последние сгустки так же быстро, как судорожным движением сбрасывает документы со стола — отчеты разлетаются по полу, создавая хаос; а после хватается за тряпку, поспешно вытирая влажный рот. Саша чувствует подкрадывающийся со спины страх, когда взглядом улавливает то, что Барнабас с нескрываемым ужасом рассматривает на ткани — мокроту, смешанную с кровью. — С-сэр… Девушка пробудилась от оцепенения слишком поздно. Мысли образовали сплошной комок, а слово навязчиво крутилось на языке, готовясь слететь в любой момент либо тихим сожалением, либо же громким высказыванием, что обязательно разлетится по всему штабу и затронет ухо каждой любопытной персоны. — П-пошла отсюда, — пропустил капитан сквозь зубы. В его глазах отражался сумасшедший блеск и, как показалось Саше, виднелись слезы, а руки дрожали так, словно начался новый приступ. — Я что сказал?! Убирайся! Блаус понадобилась секунда, дабы отпрянуть от больного мужчины и, позабыв обо всем, вылететь из зала.***
— Я рад, что тебе лучше, Хитч. Но в город ты не поедешь. Звание «капитан Военной полиции» не только красиво и гордо слетало с уст, но и требовало добросовестного выполнения всех… отчетов. Подробный отчет всего: каждый шаг каждого солдата, деятельность отрядов и иных гвардий за неделю, за месяц, за год, за всю поганую жизнь. Документы уже начинали вытеснять Кирштайна из собственного кабинета — еще пару дней непрерывной работы, и он окончательно потеряется в бумажной лавине, выставив на второй план дело с живодерами. Будто само мироздание желает, чтобы он прекратил копаться в чужом, а точнее — в военном. Найти того, кто это сделал… Нет, он не оставит. Пока вина на Полиции, точно не оставит. — Ага, и гнить в штабе?! — посетитель в лице Хитч Дрейс не вызывал никакой радости. Девушка, пережившая штурм похитителей Гаусса, вернулась в «строй» два дня назад и, к удивлению капитана, уже стремилась к великим подвигам. — Нет уж, спасибо, я еще жить хочу. — Я тоже, — вырвалось у Жана. — Пойми, группа собрана, Док подписал. Так что, — он вручил подчиненной зеленые папки, — будь умницей и перебери это, раз есть свободное время. — Переберу в Стохесе, — едко ответила Дрейс, скрещивая руки на груди и тем самым выражая недовольство. — Вон, этот, что с каской вместо волос, поедет со всеми, хотя до сих пор с бинтами! — У рядового Фройденберга обязанностей больше, — неугомонная девица начинала сводить с ума. — И хватит спорить. Бери эту макулатуру и на выход. Как закончишь, занесешь в кабинет Теманна. — О-о, к этому смертнику ни ногой. Прервав механическое действие чернильной кляксой на бумаге, Кирштайн с недобрым видом отложил ручку и переключил внимание на подчиненную. Теперь он не отступит, пока не узнает правду. — Что ты сказала?.. — Я не пойду к этому смертнику, — почти по слогам отчеканила та. — Я поеду в Стохес с Марло. — Знаешь, — Жан привстал с места и прищурился, надеясь расколоть защиту девушки, — не ты одна рвешься в Стохес, с восьми утра у моего кабинета целый отряд желающих. Странно. Одни добровольно уходят на дежурство, другие нагло сбегают из штаба… Что вы сделали, а? Признавайся. Я ведь найду на тебя управу. — Не поверите, информация нынче дорого стоит, ка-пи-тан, — последнее слово Хитч произнесла с нескрываемой усмешкой. — Мое имя в списке — расскажу. Вот же мерзкая девчонка… — К черту, — рыкнул капитан, почти сразу принимая поражение. Он сделал пометку переписать приказ о выезде в Стохеский район и, повторяя за Дрейс, скрестил руки в ожидании ответа. — Говори. — Вчера Саша стала свидетелем одной увлекательной картины, — удовлетворенно улыбнувшись, Хитч сдержала обещание. — Об этом почти никто не знает, главнокомандующий тем более. Только несколько солдат. Мы думаем, он сам сделает заявление о своем уходе. Не будет же сидеть здесь и распространять заразу. Кирштайн чувствовал, как с каждым новым словом под кожей разрасталось пламя гнева. — Кто? — решив не оттягивать момент, он спросил напрямую. Сложившиеся обстоятельства безусловно радовали Хитч. — Кажется, наш любимый капитан Теманн болен чахоткой.***
— Ты ведь знаешь, что когда вы уедете, она первым же делом метнется на улицу? Она не останется в таверне. — Знаю. И я сам попросил ее об этом. В комнате двое — Микаса, сидящая на подоконнике и наблюдающая за происходящим на улице, и Леви, уже готовый к предстоящему «торжеству». Однако кажется, что больше — третьим человеком была Изабель, о которой и шел разговор. Несколько часов назад Магнолия слезно призналась подруге: она не собирается сидеть на месте и дожидаться худшего. Как только бандиты покинут Гермину, девушка отправится за помощью к давним товарищам Кенни, что скрывались от представителей закона на территории Розы. Сами они не справятся, нужны люди. И Изабель их спасет. За окном улицы погрузились в ночное очарование: разбросанные вдоль дорог кусочки света — фонари, переливчатые огни жилых домов и тяжелое полотно туч в небе. Внизу, у входа в таверну — собравшийся люд и готовые повозки. В их комнате приятный полумрак, но давящее напряжение; в спальне мирно отдыхает мадам Аккерман, а кухня пустует, ведь Хистория вовремя смекнула и отправилась на первый этаж, оставляя подругу один на один с бандитом. Обернувшись, Микаса мельком оценивает внешний вид мужчины: вместо запомнившегося после маскарада фрака — черный костюм-тройка, такого же цвета пальто и «аксессуар», благодаря которому Леви окончательно принял образ ушедшей легенды — шляпа. — Конец встречают красиво, — словно прочитав мысли девушки, отвечает Аккерман. — Как истинные, мать его, джентльмены. — Не надейся на конец. Леви хмуро оглядывает отражение в зеркале и отходит к столу. Настырный внутренний голос твердит о том, что необходимо выпить, однако разум посылает болезненный импульс, напоминая. Сначала дело, потом спиртное. Хотя… выпьет в «Эдеме». — То, о чем я говорил вчера, — прерывает тишину мужчина, смотря куда-то вперед, в пустоту, но не на девушку. Та соскочила с подоконника и остановилась напротив, скрестив руки на груди. — Только прошу, выслушай до конца и не перебивай. — И даже?.. — Не перебивай, — злобный взгляд и ощутимое волнение не предвещали хорошего. Говорить удавалось только через силу. — Я думал об этом все три дня и, наконец, решил. Раз ты Аккерман, будешь «расплачиваться». Теперь волнение передалось Микасе. — В кабинете Кенни, за картиной, есть тайник, ключ я оставил в ящике стола. Там находятся деньги, что он откладывал на протяжении всей жизни, так сказать, на случай черного дня, — мужчина переводит дыхание и смотрит исподлобья. — Я не знаю, что произойдет этой ночью. Но… если я не вернусь, ты возьмешь эти деньги, возьмешь Кушель и вы вместе покинете этот район. Земля разом выскакивает из-под ног. Что он сказал?.. — Я хочу, чтобы она спокойно дожила свое. С ней сложно, да, но ты справишься. Не дай ей наложить на себя руки. Да он спятил! — Нет, нет, — обрывисто повторяет Микаса, чувствуя, как холод обхватывает руки. — Если вернется Фарлан, а я сделаю все, чтобы вернулся, — не унимается он, — то часть денег отдашь ему, пусть с Изабель начнут новую жизнь. Они всегда будут рядом, можешь не переживать. Таверна останется при хозяине, а за главного вполне сойдет Майрон. Он не пропадет. Дрожь пронизывает мускулы, и девушка жмурит глаза, хватается за волосы, словно надеясь вырвать из головы услышанное. Они прожили слишком мало, чтобы просить столь много. Но разве есть выбор? Он прав: никто не знает, что произойдет этой ночью. И какая новость влетит в таверну на рассвете. — Какого черта? — вырывается у Микасы. Ее лицо краснеет — либо от подступающей истерики, либо от нарастающего гнева. — Ты решил сразу, вот так?.. Нет! Я не буду этого делать! Вспыхнувший в глазах огонек предупреждает раньше, чем он успевает сделать шаг. У Аккерманов это уже фирменное «развлечение» — бегать друг от друга, как добыча от хищника, пока сильнейший не настигнет свою цель. И настигает он быстрее, чем обычно — ладонью хватает непослушную девку за челюсть и, чуть наклоняя ее, дабы сравняться в росте, вынуждает вступить в зрительную схватку. Надавливает пальцами так сильно, что из горла вылетает испуганный вдох. В последние дни Леви действительно пугал… Или же всегда? — Прошу, — доносится рычание у самого уха, и Микаса замирает в мертвой хватке, постепенно сгорая от исходящего жара. На поясницу опускается вторая рука. — Не надо строить из себя маленького ребенка. Я могу полагаться только на тех, кому доверяю, помнишь? Я доверяю. — И я доверяю, — выдавливает из себя девушка. Она чувствует: сейчас в теле Аккермана бушует пламя да горит рассудок, но даже с обугленными нервами он не причинит ей вреда. И мозолистые пальцы подтверждают это — расслабляются, перемещаются с лица на шею, едва ощутимо поглаживая. В душе наступает штиль. — Знаю, что ты вернешься. Вернешься. Она убирает с шеи мужскую ладонь и отходит на шаг. А это уже ее игра — безопасная и не позволяющая чувствам распространяться. — Ты не Бог, чтобы решать будущее, — заявляет Микаса, эмоционально взмахнув руками. — Тем более такое. Уже приписывает себя к смертникам!.. — Не Бог, да, — неожиданно соглашается Леви. Ярость в глазах меняется на пустоту. — Поэтому все, что я могу — предполагать. Думать наперед. Что-то исправить. За окном усиливается гомон, и разговор обрывается. Он спускается на первый этаж, игнорируя ругательства позади; девчонка следует за ним, кипит такой злостью, что едва не оступается и не падает с лестницы. Но поймать бандита ей все же удается — она останавливает его у раскрытых дверей, ведущих во двор. — Леви, — выдыхает Микаса, смотря в глаза. Ладони сами обхватывают лацканы мужского пальто и крепко сжимают. — Никому не под силу изменить это что-то. Но как говорил мне Кенни: «мы же Аккерманы, из кожи вырвемся и попытаемся». Я смогу выполнить твой приказ, однако спасти ее — нет. Это единственное исключение. Люди не обращают внимание на фигуры под желтым светом; только Фарлан, останавливаясь у повозки, украдкой наблюдает за ними. — Ты вернешься, понял? — звучит некой угрозой. Леви слушает ее, внимательно, не перебивая. — И если понадобится, убьешь всех, но вернешься и сам подаришь ей новую жизнь. Я знаю: ты будешь сражаться до тех пор, пока не упадешь с осознанием, что все закончилось. Сделаешь это ради нее. Ради Фарлана и Изабель. И ради… — слово внезапно застревает в горле, и Микаса отпускает бандита, — ради семьи, да. И кое-кого. — Пока не паду, — бросает напоследок Аккерман.***
Самый шумный и красочный район скрывался за Стеной, что в цвете ночи обратилась в гигантскую черную полосу. Она не больше той полосы, растянувшейся в жизни, и не тверже оставшихся нервов. Хотя, чем дольше тянулось их «путешествие» по окрестностям Сины, тем мучительнее отзывалась боль в висках — гулкие удары словно посылали предупреждающий сигнал, требовали остановить насилие над организмом и наконец сделать выдох, дабы вернуться к прежнему состоянию. Но как прежде уже не будет. Все, что неутолимо бурлит в мужчине, отражается во взгляде, направленном на ту самую Стену. Внешне он спокоен и невозмутим, но Фарлан знает. Буквально видит, как белеют его костяшки. Обещание гложет изнутри, а руки начинают чесаться от желания сдавить глотку Вилли Ильза. Пока еще живого. «Эдем» встречает пробивающимся сквозь мрак болезненным свечением и группой «джентльменов» у парадного входа — с прибытием гостей их силуэты начинают двигаться по высокой лестнице и выстраиваться на площадке. Первый, самый смелый, начинает разговор едким от табачного дыма «Позволите?» и без согласия приступает к проверке. Никакого оружия на чужой земле, верно? Неоспоримый закон, но ради собственной безопасности требовалось убедиться. И мужчина, тщательно прощупав торс и ноги гостя, убедился — сегодня мистер Аккерман как никогда чистенький. Да и вся его «подпольная» шайка. — Добро пожаловать в «Эдем». Переступая порог заведения, они оказываются на запретной простому люду территории, в объятиях льющегося вульгарно-красного света. Дешевый блеск становится отражением в цветных стеклышках, пространство тонет в приторном сгустке ароматов: цветы, сигаретный дымок, человеческий пот и женщины. Думая о последнем, он словно призывает, а после мгновенно жалеет, когда они покидают свои убежища в образах проголодавшихся зверей и приоткрывают тяжелые портьеры с таким видом, будто раскрывают врата настоящего ада. Но он знает: не существует кошмара хуже, чем бордель. Атмосфера извращенной открытости и абсурдного «веселья» вынуждает вступить в схватку с собственным телом — в глазах рябит, голова кружится, в глотке невыносимо сухо. Пока представители нелегального мира преодолевают алые коридоры, они же, несколько голодно провожая взглядом, начинают свое грязное дело: утягивают клиентов и тонут на бордовых подушках в самых изощренных позах. Резкие движения в темноте, наигранный смех и влажные шлепки обнаженных тел — не смотреть, а тем более игнорировать почти невозможно, но он мастерски сохраняет контроль, чувствует, что это не более, чем ловушка. Отвлечь и нанести удар. Что может быть проще? Нарядившийся точно на праздник Скотт Легнер улыбается не менее гадко: бандит постарался на славу, организовав ужин в столь дивном, а главное «любимом» месте. Он не тянет ладонь для приветственного рукопожатия — знает, до чего могут привести тесные контакты с Аккерманом, — лишь кивком приглашает пройти в зал, где уже развернулось настоящее представление. Королями развлекательной программы оказываются те же работники «Эдема». Облаченные в корсеты да чулки, с вульгарно раскрашенными лицами, взобравшиеся на небольшую сцену женщины встречают гостей бодрым танцем. Они приманивают одним видом, одной фальшивой улыбкой заставляют разбойников позабыть о делах бизнеса и просто насладиться минутами бурного веселья. Только от данного «веселья» Леви хотелось прочистить желудок, и не желая наблюдать за цирком, что устроили подручные Ильза, он сразу отдалился к столам. Бокал со спиртным совсем не искушал, несмотря на дикую жажду, как и подкравшаяся со спины особа, отнявшая момент спокойствия легким прикосновением к плечу. Аккерман и впрямь принял дамочку за изголодавшуюся потаскуху, пока не обернулся и не встретился с ненавистной вышивкой ее военного мундира. И чего здесь забыла представительница элитной гвардии? Не за услугами явилась. — Не думала, что мы так быстро встретимся, мистер Аккерман, — бросила незнакомка почти безразлично, подхватывая со стола бокал с игристым напитком и наконец поворачиваясь лицом, открывая палитру из заживающих синяков и ран. — Простите, что предстаю в таком виде, были тут обстоятельства… У Вашей женщины уж слишком тяжелая рука. С последними словами дешевая картина мира начинает замедляться: отплясывающие на радость разбойникам проститутки становятся размытым фоном, фигура блуждающего в конце зала Легнера растворяется в пятно. В центре внимания остаются холодные глаза блондинки и ее растянутые в ухмылке пухлые губы, на которых теперь красуется темная полоска, оставленная кулаком… — Да, я говорю о Микасе Аккерман, — женщина не боится растягивать слова и упиваться реакцией мужчины: он не меняется в лице, оставаясь хмурой статуей, однако напряженные желваки выдают его подлинное состояние. — Неудивительно, что эта неугомонная девка оказалась именно у Вас, вы как два сапога пара. И одна фамилия на двоих… У вас что-то вроде клана, верно? Мужчина не реагирует. Кажется, он даже перестает моргать. — Знаете, это в какой-то степени романтично — случайно встретиться со своей родственной душой. Ему бы понравилась такая милая, пусть и немного кровавая история. Жаль, что не позволит ей завершиться. Он вернет ее, — собеседница вздергивает бровь и улыбается так, будто прямо сейчас обдумывает коварный план. — Вернет и пустит на мясо, ведь она не более, чем шлюха. И кстати, чуть не забыла! — она возносит свой бокал. — Сегодня эта шлюха точно не сможет защитить себя. Она сильная, но недостаточно. Внутри раздается щелчок — защитный механизм, отвечающий за самоконтроль. — Повтори, — почти рычит Леви, и женщина, подавшись вперед, произносит последнее с такой ненавистью, с какой никто прежде не говорил: — Нечего было красть чужой товар. Вот оно что… Товар, значит. — Я запомнил. И ее побитую морду тоже. — Мисс Карвен, — вовремя подоспевший Легнер спасает блюстительницу закона от смерти, оказываясь перед лицом и заграждая собой опасного джентльмена. — Мистер Аккерман, — бросает он через плечо. — Чего же вы вдвоем скучаете? Ужин подан, идем. Выпьем, расслабимся. Зачем нам лишнее напряжение, верно?***
— Они падали голыми трупами, думая, что наступила кара. Но как наивно. Ведь все когда-нибудь узнаем, что звери — мы. Всего лишь мы. Скрываемся под плотью да выедаем самого себя… — Пожалуйста, — мольба служит спасительной вспышкой, и она вздрагивает, пробуждаясь от забвения. — Не надо. Простое «Не надо» вбивается в мозг острым наконечником. — Леви тоже не нравятся эти стихи. — Тогда почему Вы их читаете? — Не знаю. Теперь Кушель ничего не знает, даже истинный смысл существования. Хотя, и существованием это сложно назвать, скорее вечная борьба. Борьба с болезнями, с трудностями, с потерями. Дети — смысл ее жизни… Может, он был прав? Кого она пытается обмануть? Она способна пережить все, но не потерю в его лице. На то он и Дьявол, что искушает запретным. — Он уехал? — спрашивает женщина лишь для того, чтобы развеять давящую на голову тишину. — Да. — И не сказал куда. — Так будет лучше. Она наконец обращает на нее внимание: медлительная, побледневшая, в черной кофте с высоким воротником. После того случая у Микасы не хватило смелости находиться близ женщины, однако хватило на то, чтобы не сбежать совсем. Она продолжала свое жалкое дело: приглядывала, отвлекала, подавала воду в необходимый момент, но больше не прикасалась и не пыталась пробудить от кошмара. Этим трудным заданием теперь занимался Фарлан. — Не уходи, — произносит Кушель прежде, чем Микаса успевает застыть у дверей с чайником в руках. — Я только воду наберу, — девушка продолжает держаться за хрупкую возможность спастись, однако женщина бесцеремонно толкает ее в бездну: — Не уходи. Аккерман обдумывает с минуту и сдается. Строки стихов больше не рассекают воздух — Кушель обращается в призрачную оболочку, погрузившись в ворох мыслей. Она не смотрит на девушку и даже не реагирует на звон, когда чайник опускается на прикроватную тумбу, только прерывисто дышит, словно собираясь с силами для серьезного разговора. — Леви мне все рассказал, — начинает она спустя время и с дрожью в голосе. — Микаса Аккерман. Кто бы мог подумать? Микасу передергивает — произнесенное женщиной собственное имя вызывает некое чувство ужаса. — Боялась? — Кушель замечает короткий кивок. — Боялась. Внутри юной Аккерман все содрогается и трещит — ком страха зарождается в груди и тянется до самого низа, образуя тяжесть; но немой приказ сесть рядом только добавляет нагрузку, и девушка сдается во второй раз, присаживаясь на табурет у кровати. — У Аккерманов жизнь такая, — начинает Кушель чем-то отдаленным и неоспоримым, — поганая. Но я наивно думала, что смогу стать другой. Я смотрела на тебя и тихо ненавидела, считая, что нечего делать «грязной» девке в моем доме. Работорговцами несет за метр. Микаса опускает голову, и скользнувшие по лицу короткие пряди оттеняют незажившие раны. — И глаза у тебя, — резко отмечает Кушель, отчего девушка возвращается в исходное положение, поглядывая с недоумением, — темные, с серебряным блеском… Его глаза. Человека, что убил меня, но подарил жизнь ему. От осознания становится не по себе. Неужели все это время она напоминала?.. — Вы про отца Леви? — Леви расчленил его, — легкость откровения пугает не меньше улыбки. — И теперь тот человек представляет пыль моего прошлого. Но знаешь, на самом деле ты олицетворяла не его, а меня. Да, меня — вечно блуждающую по лабиринтам в поисках ответа на свой вопрос. Но я хуже тебя, поверь. Гнилая, испорченная. И все еще Аккерман. Страх оказывается под вспышкой того же света — женщина протягивает ладонь. Сказать «Прости» не позволяет гордость, однако построить отношения с чистого листа можно и без слов. Пробудившиеся чувства, оказываясь застрявшим поперек горла сгустком, предательски раскалывают внешнюю защиту. Даже в «броне» девица оставалась маленьким человечком, нуждающимся в том забытом тепле. И она готова плакать долго, надрывно, не стесняясь собственной слабости, только от осознания факта, что рука мадам Аккерман, оказывается, не ледяная, а по-домашнему горячая. Мама снова согревает своей любовью и пеплом рассыпает ужас пережитого. — Мне страшно, Микаса, — признается Кушель. Она балансирует на грани, но спасается лишь потому, что девушка крепко держит за руку. — Эта поганая дрянь опять дышит мне в спину. Нетерпеливо бьет косой и показывает на часы, мол, пора, старуха. Я боролась с ней пятьдесят лет, но сейчас… Сейчас так тошно, не могу. — Даже не думайте. — Потерять того, ради которого ты каждый чертов раз вставала и жила, — слова пролетают мимо ушей. — Я смогла все, но не это. Без него не могу. Слишком любила. Так сильно, что позволяю себе проявить слабость. Может, правда? Пора? — Не смейте так говорить, — угроза действует подобно ведру с холодной водой — отрезвляет, отгоняет дурные мысли, оставляя в голове протяжный шум. Микаса обхватывает бледную ладонь второй рукой и злобно смотрит исподлобья, напоминая человека, что этим же взглядом подчинил весь нелегальный мир. — Я понимаю, каково это — терять близких людей. Но поймите, смерть, пусть даже и родного брата — не повод идти следом. — Кенни, — имя отдает ноющей болью под ребрами, — он был… Он больше, чем брат. — Пусть и так, — Микаса буквально чувствует, как непонятный ей смысл фразы цепляет за нервные окончания. — Но все же не повод. Как говорил один мой друг: «Если не бороться — не победить». А победить Вы обязаны, просто принять это и пережить. Ради тех, кто любит всем сердцем. Ваши дети. И если Вы проиграете, то не облегчите им жизнь, а причините такую боль, что выстрел в висок покажется спасением. Согревающая даже в морозные дни улыбка Фарлана и его благодарственное «Мама». Сладкий аромат яблок, запах чего-то далекого, связанного с юностью, и спасительные объятия Изабель. — У Вас чудесные дети, — горько улыбается Микаса. — Не могут найти себе места, постоянно думают, волнуются. Они сделают все ради Вас. Усталый взгляд из-под нависших бровей. — У Вас чудесный сын, — улыбка меркнет, и на смену приходит то, что было запечатано толстым железным пластом после того, казалось бы, непростительного поступка. — Это удивительно, ведь дети, повзрослев, обычно оправляют своих родителей куда-нибудь подальше, например, за Розу. Но Леви… И отчаянное «Прости меня» перед глубоким сном. — Да он в кровь разобьется, лишь бы с Вами все было хорошо. Почти призналась… — Я знаю, — зрачки мадам Аккерман расширяются, и вместо свинцового неба образуется беспросветная тьма. — А еще я знаю, что ты любишь его. Слова пролетают жарким порывом, мгновенно опутывающим с ног до головы, и внутри все сжимается, жалобно всхлипывает, взрывается. Хрупкий фитиль поджигается в душе. И никакого шанса на побег. Прошлые завершались отрицанием, этот — окончательным принятием, из-за чего оставленная на конце точка расползается кляксой. Ее ставят перед фактом, окунают с головой в чувство, что нельзя объяснить, в желание, перекрывающее все факторы, вынуждающее тянуться к запретному точно под гипнозом, без мыслей о последствиях. Это болезнь, против которой еще не придумали лекарство. Микаса твердила себе, слезно давала клятву, что не позволит миру взять вверх, что вознесенная сталь никогда не обрушится под какими-то там эмоциями. Но стоило ей оказаться в месте, именуемом вычурным «Вайс-Элизе», и глотнуть настоящего воздуха, как мысль о неизбежном едва не убила оставшийся рассудок. И не успела — неминуемое сорвалось появлением джентльмена в карнавальной маске. — Я… — Микаса с трудом размыкает пересохшие губы. — Я обязана ему. Он врывается в жизнь металлическим отблеском и остается черной тенью — так появляются защитники, всегда готовые выйти вперед. Он въедается в память сильными ладонями на талии и терпким привкусом на языке, таким же ядовитым, как насмешливое «Отродье», что в один необъяснимый миг перерастает в «Моя». — Не ври мне, — тьма в глазах Кушель гипнотизирует, и Микаса невольно подмечает: эта женщина — ведьма, не иначе. — Я вижу людей насквозь и прекрасно понимаю, когда с их губ слетает ложь. Да и карты… — она пугающе-медленно приподнимается на локтях. — Всегда правду говорят. Костлявые пальцы впиваются в воротник кофты быстрее, чем под ребрами замирает вдох. Кушель притягивает Микасу, почти бешено смотрит ей в глаза, искажаясь в злобном оскале — и пятна, вспыхнувшие на лице из-за аффекта, лишь алеют с каждой секундой. — Я видела твою карту, — рычит женщина, и девушка судорожно дрожит в ее руках. — Ты мученик, Микаса. Тебе угрожает смертельная опасность. Он рядом. Стоит, ждет, слышит все, о чем ты говоришь и думаешь. Скоро, понимаешь? — И ч-что мне делать? — голос срывается, а слезы неприятно пощипывают кожу. Она знает, про кого говорит Аккерман. Есть только один человек, способный превратить храбрую девицу в беспомощную жертву. — Выбирать. Но что? В пользу себя, но подставишь под угрозу других? Или в пользу других, но пожертвуешь собой? Десяток потерь? А может, только одна? Я знаю, ты сделаешь правильный выбор. Но сначала… — дыхание обжигает губы. — Стань сильнее. Осознание бьет молоточком по виску, рассеивая звонкое эхо. — Сила, — повторяет Аккерман слова отца. Он редко открывал тайны, спасаясь аргументом «это не пригодится». Но сейчас, когда жизнь трещит, все еще не пригодится? — Я знаю, что в наших телах скрывается сила, мне отец говорил, но… Ее нужно пробудить, так? Я не уверена, что мне это удалось, хотя… я пережила многое. Я не знаю, есть ли эта сила! — Ты поймешь, — теперь горячая ладонь опускается на затылок. — Почувствуешь. Вот здесь, — а пальцы второй руки надавливают на лоб. — Она клешнями обхватит твой мозг и ударит разрядом. И освоишь ты, девочка, самое желанное мастерство — полный контроль над телом. Только запомни: мы, Аккерманы, сильнее всякой связи, проживем и без нее. Захотим — подчиним весь мир. И даже справимся с теми, кто наблюдает со спины. Едва ощутимые разряды словно по велению ведьмы проходятся по сосудистой поверхности. — Либо ты станешь сильнее, либо человек с улыбкой титана убьет тебя.***
Ее образ мерещится со всплеском родного алого: копна черных волос, остриженных на затылке так коротко, что когда она поворачивается спиной, у него появляется возможность рассмотреть в деталях ее аристократично длинную шею. Когда же она оборачивается, он невольно заостряет внимание на глазах, миндалевидных, со слегка опущенными, напоминающими о ее ценности уголками, и понимает. Ни один алкогольный продукт не утолит жажду. Высокое, бледное пятно на фоне общества — и почему-то язык не поворачивается назвать ее азиаткой. Да, миссис Аккерман была представительницей редчайшего клана, однако дочь ее, видимо, решила пойти в отца, и смешанная кровь дала свои плоды, отразив на юном лице невероятный контраст. Она появляется в пьянящем тумане — прорезающие кружево ключицы, очерченные тенями скулы и чувственные пухлые губы, что запомнились ему горячими, потрескавшимися до крови. Движущимися в тихом «Ненавижу». — Предпочитаете брюнеток? — усмешка Скотта возвращает в реальность, и Аккерман осознает: здесь ее никогда не было и не будет, и все это время он сидел за общим столом и выжигал взглядом простую шлюху. Черноволосая, обнаженная по пояс, с такой мерзостной улыбкой, что даже вблизи походит на дешевую восковую фигуру — девка ловит внимание мужчины и развратно проводит языком по верхней губе. — А ты, Скотти, дамское спиртное? — отвлекает Леви. Легнер кидает мимолетный взор на бокал в своих руках, а после переключается на стакан собеседника. — Шампанское высоко ценится в элитных кругах. А мы добились таких высот, что законно входим в состав этих кругов, — Скотт поднимает руку, словно готовясь провозгласить тост, однако никто из присутствующих не собирается его слушать: и люди Ильза, и «подпольные» бандиты сейчас заняты лицезрением дамских прелестей. Кто-то уже приступил к бесстыдному делу, отправляя работниц «Эдема» под стол. — К счастью, мы больше не употребляем дешевку, как вы. Только вспомню то спиртное, что толкали в Подземном городе… Блевать тянет. — Но ты не забывай, — злобно ухмыляется Аккерман, махом осушая виски, — мы все из Подземного города. Так что смотри, как бы твоя херня в бокале не оказалась с горчинкой. Их напряженная беседа срывается дуновением цветочных духов и храбрым поступком прибывшей на «зов» особы. Напряжение не успевает пробить тело, как ловкие женские пальчики ощупывают плечи и игриво подцепляют края костюмного жилета, а к уху прижимаются влажные губы, томно нашептывающие: — Бог мой, у тебя что, камни под одеждой? Та самая брюнетка, которая ни капли не похожа на объект вечных мыслей, принимает зрительную игру за желание отведать сладкого «мясца» и склоняется над голодным хищником, забирается шаловливой ручонкой под расстегнутый воротник рубашки и кожей ощущает горячую мужскую плоть. — Сильные мужчины — моя слабость. Готова сейчас душу отдать. Леви почти не реагирует: ни на каплю пота, что щекотала пульсирующий висок, ни на язык бесстрашной девки, чей кончик едва касается мочки уха. Ее ладонь выбирается из-под ткани и скользит вниз, играет с пуговицами жилета, вырисовывает пальцами рельеф пресса, пока не добирается до заветного ремня брюк. И только тогда бандит награждает ее бесценным вниманием: несколько оценивающе рассматривает обнаженную грудь, а после, поманив, произносит в похожем тоне: — Опустишь руку еще ниже — голову оторву, — брюнетка мгновенно одергивает свою лапу и улавливает уже недоброе рычание. — Съебалась. Судорожный вдох и утонувшие в шорохе ковра стук каблучков — проститутки как и не было, но Легнер, наблюдая за всей картиной с безопасного расстояния, шепчет про себя «Дикарь». Время превращается в тягучий мед; только вместо «сладости» он чувствует разъедающий носовую полость смрад. Мужчина сидел в самом пекле «зверинца»: по правую сторону — стоны, приглушенные лишним предметом в женских ртах, по левую — пьяные песни под шипение разливающегося шампанского. Затея ужина полетела к черту вместе с очередной рубашкой — особо буйные перебрались на бархатный диван, а те, кому не хватило места, приступили к делу прямо на полу, постелив подушки. Леви мельком оглядывает Фарлана — зачесанные назад влажные волосы, покрасневшее совсем не от стыда лицо и тяжелое дыхание; он разработал идеальную защиту от надоедливых девок, покручивая в руке столовый нож. Затем взгляд Аккермана возвращается к той, что весь вечер отвечала прищуром — к несравненной мисс Карвен. Это их маленькая игра: она смотрит на него, он смотрит на нее, Легнер же выжидающе смотрит на них. Они напоминали Скотту давних любовников, что расстались громкой ссорой и сейчас воссоединились пугающим затишьем. Ох, если бы он знал, к какому началу ведет это затишье… От мысли, что они сидят здесь, как гребаные ценители развратного «искусства», наблюдая, кто и с какой силой насаживает проституток, усилилось давящее чувство. Леви привык игнорировать врагов, но сейчас он с трудом сдерживался от желания перевернуть пиршественный стол вверх дном, найти у кого-нибудь пистолет и дополнить темные стены кусочками мозгов присутствующих. А для Траут Карвен он бы придумал иную расправу, например, оставил бы ее тело на острых наконечниках хрустальной люстры.«Сегодня эта шлюха точно не сможет защитить себя…»
Блять, идиот, идиот! Если бы Леви знал молитву, он бы, возможно, прочитывал ее про себя снова и снова. Но чутье вселяет надежду: Микаса не из робкого десятка, дать отпор сможет всегда, тем более с охранной из десяти человек и целого табора служащих таверны. Она не пропадет. И защитит. — Господа! — звон ложечки о бокал проскальзывает во всеобщем хаосе. Легнер поднимается с места. — Я понимаю, отвлекаться от «праздника» никто не хочет, но давайте выпьем за наш крепкий, несмотря на все разногласия и проблемы, союз. Мы снова в общем деле, парни! Этот хрупкий мир в наших руках! Воздух взрывается свистом и улюлюканьем, неизвестные по счету пробки вылетают из горлышек бутылок. За столом остаются те, кому важны деловые переговоры — дюжина мужчин и одна женщина, и те, кто просто улавливает разговор краем уха — пятерка работниц заведения. — Союз, мистер Аккерман? — говорит Скотт уже Леви, и тот, явно не разделяя восторг, лишь скалится: — А в чем перспектива союза? Раньше и в одиночку справлялись. — Стены, — ответ слишком прост. — Мы все в клетке, у нас нет возможности стремиться куда-то «вперед», поэтому меняются условия. Ильз требовал свергнуть Короля, однако эта идея не совсем… рациональна? Уберем Короля, пустим на трон старого наркомана — и нам придет пиздец раньше положенного срока. Как уже говорил: я не верен Ильзу, и его решения никогда не радовали. Мы предлагаем свои: объединение и общий контроль над всей территорией. Пускай старик на троне и его свита поддерживают мир в гармонии, а мы же будем снабжать всех необходимыми ресурсами. Общество спасено, мы получаем выгоду и живем припеваючи до самой смерти. Либо пока Стены не падут. Сделка заключалась в очевидном: все когда-нибудь сдохнут, так почему бы не отменить войны и не насладиться спокойной жизнью, пока есть возможность? — Продажа алкоголя, — Легнер вырвал Аккермана из раздумий. — Для начала работаем поставщиками в Стенах Марии — там люд простой, бухает безбожно, заведений уйма. После переходим к Розе. Центр, конечно же, будет здесь, в Сине, но основные работы там. Приемлемая цена — больше людей. Через время можно вернуться к сигаретам и, если получится, оружию. Окончательно втереться в доверие полицейских и поддерживать связь без всяких взяток. Так ведь спокойнее, верно? Верно, все верно, нашептывает голос в сознании, только нихуя не правдоподобно. Жизнь в Подземном городе научила многому, однако один закон она четко выжгла в памяти: не бывает чудес, реальный мир сгнил еще до того, как на землю вступили титаны. Мастерство «пудрить мозги» оценивалось высоко, ведь истинный путь к успеху — заговорить так, чтобы сам поверил. Любой другой принял бы за правду, либо обозвал свои предположения паранойей — Леви же каждой клеткой чувствует «родной» смрад. Реальность, в которой они живут — незаконная, лживая, как сам «Эдем». Деловые партнеры — не более, чем изголодавшиеся звери, что теряются в алом свете, развязно улыбаются да покрепче прижимают к себе проституток. Сама затея связи — уловка, на которую легко купиться. Кенни заставил выучить простую истину: доверять лишь тем, кто прошел с тобой огонь и воду, а остальных посылать в одно место. Туда, что сейчас демонстрируют работницы заведения, широко раздвигая ноги. Но и сам он понял: отказ никого и никогда не радует. Кенни отказался от предложения и теперь остался в воспоминаниях. Аккерман ловит взгляд Черча. Становиться воспоминанием он не собирается. Скорее размажет морду Легнера, чем согласится. — Знаешь, Скотти, — начинает Леви. — Говорить ты умеешь, но выполнять обещания — нет. Легнер щурится, а блюстительница закона заинтересованно наклоняет голову вперед. — Просто представил картину: я и мои люди, работаем на себя, территорию не делим. Зачем союз, когда мы сами в силах организовывать контроль? Только избавиться от мешающих персон, а дальше мир, деньги, спокойствие. Наше сотрудничество в прошлом не привело к хорошему. Вы нагло забрали у нас Митру. — Это был ответ за Стохес, — лукаво отвечает собеседник. — Отобрали самый лакомый кусочек. — А это был ответ за территорию Розы, — подает голос Фарлан, вновь приглаживая мокрые волосы. Нож, с которым он играл весь вечер, наконец остается в стороне. — И кто еще отобрал? Хотя, в вашем случае — откусили слишком много. Время превращается из меда в жижу. Недобрый взгляд Легнера, слабая улыбка мисс Карвен, мигом похолодевшие физиономии слушателей. Черч недоверчиво косится на мужчину, что нарушает повисшее над столом молчание хриплым кашлем. Их пространство уменьшается до определенных границ, и то, что остается за ними — несуществующий фон. Райский сад, полный разврата да похоти. Спящий город для рыжеволосой разбойницы, затерявшейся в паутине ночных улиц. И узкий коридор третьего этажа для брюнетки, встретившей тройку «подпольных» товарищей неприветливым «Что вы здесь забыли?». — Ответ не имеет значения, — говорит Аккерман, сжимая в руке стакан. — Соглашусь, откажусь… Не будет смысла в том, что я произнесу, ведь уже решено. Вы решили. И даже если я соглашусь, вы все равно попытаетесь сделать это — убить меня. Убить. Вот ваша настоящая цель, а не какой-то там договор. Закон Подземного города. Его, как однажды обозвал Легнер, мамаша передала бесценное качество: видеть людей насквозь. И знать, когда с их губ слетает ложь. — Что ж, — глубоко выдохнув, Скотт поднимает свой бокал. Переварить услышанное было тяжело, как и принять следующее решение. — Тогда выпьем за мир. За мир… В их реальности дела не решаются иначе. — Без Аккерманов. И она вспыхивает в мучительной агонии так же громко, как лопнувший в ладони стакан. Как визг Магнолии, которую утягивают во мрак переулка чьи-то крупные, сильные руки. Как отчаянное «Нет!» юной Аккерман, оказавшейся в ловушке самых настоящих предателей. Перед глазами Леви появляется дуло пистолета.