Любить дракона

Незаметно пролетели рождественские каникулы. Несмотря на то, что последние годы я проводил этот праздник в Хогвартсе, среди друзей, и, просыпаясь утром, находил возле кровати целую гору подарков, «услужливая» память иногда подкидывала мне воспоминания о совсем ином доме. Доме, где я был чем-то средним между нахлебником и прислугой. Дурсли. Я не рассказывал о жизни у них никому. Ни Рон, ни Гермиона, ни Джинни, ни даже Дамблдор, оставивший меня на пороге дома на Тисовой улице, не знали об унижениях, побоях и несправедливых наказаниях, которые являлись частью моего существования до тех пор, пока Дурсли не начали бояться «ненормального племянника». Правда, на втором курсе близнецы Уизли вместе с Роном вызволили меня из наглухо запертой комнаты с помощью летающего Форда «Англия» и по моему отощавшему виду, разумеется, догадались, что дядя и тетя все лето морили меня голодом. Но лезть ко мне в душу с расспросами они, к моей величайшей радости, не стали. Я и сам не понимал, почему, придя в тот вечер в Выручай-комнату, вдруг почувствовал непреодолимое желание поведать Северусу о своем детстве. Я знал, что у него оно тоже не было особенно счастливым. Я видел это в его воспоминаниях, когда однажды мне удалось прорвать его ментальную защиту во время наших не слишком успешных – мягко говоря! – занятий окклюменцией. – Вы всегда утверждали, что я избалованный и наглый, как мой отец, – сказал я. – Даже не представляете, насколько это не так. При упоминании о моем отце Снейп едва заметно поморщился, но продолжал внимательно на меня смотреть, и это придало мне решимости. – Мне кажется, первый раз я догадался, что Дурсли не любят меня, именно под Рождество. По-моему, мне тогда было три с половиной года, но, может, я что-то путаю. Нам с Дадли позволили войти в гостиную, где стояла наряженная елка. Под ней лежала целая куча подарков, и мы одновременно бросились к ней. И тут дядя Вернон остановил меня и заявил: – Это все не для тебя, парень. Вот твой подарок, – и вытащил из кармана маленькую монетку. Наверное, у меня было такое выражение лица, что Дадли захохотал. Он смеялся и смеялся, пока по его толстым щекам не потекли слезы. А потом он сидел на полу и срывал яркие обертки с бесчисленных коробок. Тетя Петуния умиленно улыбалась, глядя на него, а дядя Вернон наклонился и чмокнул в макушку. И в этот момент мне невыносимо захотелось оказаться на его месте. Не из-за подарков, нет! Мне ужасно захотелось, чтобы меня любили так же, как его. Заботились обо мне так же, как о нем. Я подошел к тете – дядю я уже тогда побаивался – и положил голову ей на колени. А она меня оттолкнула. И брезгливо взвизгнула, как будто я был мерзким насекомым, забравшимся ей на платье: – Иди к себе, несносное чудовище! Больше я никогда не пытался ее обнять. Летом, после возвращения Волдеморта, на нас с Дадли напали дементоры... Вернон собирался выставить меня из дома, а Петуния... она сразу поверила мне и очень испугалась. Похоже, она вдруг начала понимать, что мои родители не были обычными бездельниками, погибшими глупой и нелепой смертью... Когда мы расставались, как они полагали, навсегда, тетя Петуния стояла в дверях и раздумывала, стоит ли ей преодолеть себя и прикоснуться ко мне. Но она не смогла... Простите, я не представляю, зачем рассказал вам это... – Может, потому, что боль и горечь иногда надо выплескивать, иначе ты просто сойдешь с ума, – раздался в тишине комнаты хриплый, надтреснутый голос, шедший из зеркала. От неожиданности я едва не свалился со своей подушки. Я вскочил и вцепился в зеркальную раму, возвышаясь над сидевшим на полу Снейпом. – Вы способны говорить! – просипел я, чувствуя, как горло сдавливает спазм, а на глаза против воли наворачиваются слезы. – Я и раньше мог, однако ты не слышал, – Снейп тоже поднялся и теперь смотрел прямо на меня. – Это значит, что вы живы? – с надеждой спросил я. – Нет, Гарри. Я совершенно определенно умер, – глухо ответил он. – Я вам не верю, – заявил я твердо. – Я видел в этом зеркале своих родителей, они улыбались мне, но и только. Они ни разу не беседовали со мной, хотя я бы все отдал лишь за одно ласковое слово. – Я умер, – повторил Снейп спокойно, будто пытаясь утихомирить разбушевавшегося капризного ребенка, – ты же сам все прекрасно понимаешь. Я вручил тебе свои воспоминания, и через несколько минут после этого мое сердце остановилось. Кажется, подобное состояние и называют смертью. И в дальнейшем я не хочу это обсуждать... – в его голосе звучала такая невыносимая боль, что у меня перехватило дыхание. Я вдруг испугался, что растревожил какие-то струны у него в душе и больше он никогда не появится. – Тебе необходим отдых. Приходи завтра, – произнес Снейп, словно прочитав мои мысли. – На откровенность принято отвечать откровенностью. *** Путь в гриффиндорскую башню обычно занимал у меня около десяти минут. Но сейчас мне не хотелось возвращаться в постель, как советовал Северус. Я должен был все обдумать. Неизвестно по какой причине, но мне все меньше и меньше верилось в его смерть, а версия, предложенная директором МакГонагалл, начала казаться просто абсурдной. Невзирая на убийство Дамблдора, Хогвартс признал в Снейпе законного директора. Насколько я понимал, руководители школы далеко не всегда умирали на своем посту, и, несмотря на это, они появлялись на магических портретах. Все. За исключением одного. «Но как же так? – спрашивал я самого себя. – Я ведь точно помню, как Снейп еле заметно дернулся и застыл. Когда мы покидали Визжащую хижину, он уже не дышал... И потом, даже если на миг предположить, что он еще был жив, когда в хижину попало заклятие Адского огня, значит, он погиб еще более страшным образом: задохнулся в дыму или вообще сгорел заживо...» Погруженный в свои невеселые мысли, я прошел мимо целующейся парочки, расположившейся в укромной нише. И лишь только услышав приглушенный смех, а затем: – Драко, ты играешь с огнем! Что случится, если твой отец узнает о нас? – я остановился как вкопанный. – Ты же в курсе, Герми, – снова раздался тихий звук поцелуя, – я никому не позволю встать между нами: ни своему отцу, ни твоему Уизли со всем его рыжим семейством. Летом мы закончим Хогвартс и сразу же объявим о помолвке. У нас будет достаточно времени, чтобы посетить Австралию и снять заклятие Забвения с твоих родителей. Ты же наверняка пожелаешь, чтобы к алтарю тебя вел твой собственный отец. – Драко, я тебя обожаю! И как это я не понимала, какое сокровище сидит буквально за соседней партой? – Тобой двигали обычные предубеждения, дорогая, – Малфой прижал Гермиону к себе. – Гриффиндор и Слизерин – извечные враги и соперники... – А еще кто-то, в ком течет не вполне волшебная кровь, вряд ли могла засматриваться на «слизеринского принца», – поддела его Гермиона. – Ты хочешь, чтобы я еще раз извинился перед тобой за свое идиотское поведение? Пожалуйста, – Драко опустился на колено. – Мисс Гермиона Грейнджер, вы согласны простить немыслимого придурка Драко Малфоя и выйти за него замуж? – Драко, немедленно поднимись с колен, ты простудишься! – засмеялась Гермиона и добавила: – Я уже простила, и я согласна. Но что будет, если мистер Малфой станет возражать против этого брака? – уже совершенно серьезно спросила она. – Не станет! Во-первых, он не пожелает терять единственного сына, а во-вторых, ему необходимо показать лояльность по отношению к новому Министру Кингсли, который, как известно, придерживается очень либеральных взглядов. Так что брак наследника с магглорожденной волшебницей ему только на руку. – Так вот почему ты женишься на мне! – притворно рассердившись, протянула Гермиона. – Исключительно для того, чтобы показать лояльность вашего семейства... Мистер Малфой, я не буду участвовать в политических интригах, которые плетет ваш отец. Помолвка отменяется! Можете забрать назад кольцо с тем баснословно дорогим бриллиантом. Хотя нет, кольцо я, пожалуй, оставлю себе, в качестве компенсации за причиненный мне моральный ущерб. Вы разбили мое сердце! Прощайте. Я удаляюсь... – она картинно повернулась, словно действительно собиралась уйти, но Драко схватил ее за руку и сжал в объятиях. – Грейнджер, перестань сводить меня с ума, или дело кончится тем, что я возьму тебя прямо сейчас, а когда нас застукают старосты, скажу: «Это она меня совратила, снимайте баллы с Гриффиндора». – Если вы будете себя прилично вести, мистер Малфой, то в выходные я, так и быть, прогуляюсь с вами в ту симпатичную гостиницу в Хогсмиде, – тоном настоящей соблазнительницы промурлыкала Гермиона, – и позволю вам творить со мной все, что вашей душе угодно. Они снова начали целоваться, а я, посчитав, что и так задержался здесь гораздо больше, чем следовало, поспешил в гриффиндорскую башню. Засыпая, я думал о том, что ни разу не видел Гермиону такой счастливой. *** Разве мы властны над нашими снами? Сперва мне снились Драко и Гермиона. Они не стали отвлекаться на пустые разговоры, а сразу же принялись раздевать друг друга. Если бы я наблюдал эту картину наяву, то, наверное, сгорел бы со стыда, особенно когда обнаженные тела моей лучшей подруги и моего бывшего врага слились воедино и задвигались в слаженном темпе, точно в каком-то причудливом танце. Затем сон переменился (как это обычно бывает – быстро и без всякого перехода), и вместо Гермионы с Драко я внезапно увидел себя и... Снейпа. Его руки смело ласкали меня, гладили живот и бедра, терзали соски, и от этого в паху наливалось сладкой жаркой тяжестью. Он не спрашивал моего позволения. Он просто делал со мной все, что хотел. Я чувствовал его пальцы, растягивающие мой анус, дразнящие, доводящие едва ли не до обморока. Когда он уверенным движением перевернул меня на живот, я запротестовал: – Нет, я хочу видеть твое лицо! Снейп усмехнулся. Плотоядно, почти хищно облизал губы, а потом мгновенно развел мои колени в стороны и вошел в меня так, словно мы уже не раз занимались любовью. Он двигался резко, заполняя меня до отказа. Это было и больно, и невероятно возбуждающе одновременно. Я обвил его талию ногами, прижимая к себе и заставляя вбиваться глубже и сильнее. Свободной рукой он принялся ласкать мой эрегированный член. Я закричал... И проснулся. Я лежал на сбитых в один большой ком простынях. Мокрый от пота и спермы. С прилипшими к телу пижамными штанами. Задыхающийся и дрожащий. Я был совершенно дезориентирован и испуган. Почему он приснился мне?! Разве я его хотел? Разве я его любил? И вообще... В том удивительном, непостижимом сне я не просто получал удовольствие от секса. Я получал удовольствие от секса с мужчиной. Значило ли это, что я гей? Или со мной сыграла злую шутку магия зеркала Еиналеж? Но все, что происходило между нами, представлялось мне таким подлинным, таким... правильным. Я и не задумывался над этим раньше, но и с Чжоу, и с Джинни у меня не появлялось мысли зайти дальше нескольких поцелуев. Со Снейпом же все было совсем иначе. Я еще никогда не испытывал подобных ощущений. И я жаждал испытать их снова. И боялся. Главным образом самого себя. Потому что все это вместе: жгучее стремление опять увидеть его, тоска и, наконец, странные сны – могло означать только одно: я постепенно влюблялся в Северуса Снейпа. Мне казалось, что после всего, что со мной произошло, я уже не способен почувствовать такую невероятную, выжигающую изнутри страсть. Мне казалось, все мои желания умерли в день битвы за Хогвартс, а я превратился в пустую оболочку. Тень Гарри Поттера. «Это чистой воды безумие! – убеждал я себя, накладывая Очищающее и приводя в порядок постель. – Дамблдор предупреждал меня об опасности зеркала Еиналеж! И вот пожалуйста! Мне начинает чудиться всякое... Он погиб, и мне не должны сниться подобные сны о нем! Это попахивает настоящим сумасшествием! Я просто не могу влюбиться в него. Это ненормально и неправильно! Больше мне не следует туда ходить! Завтра я спокойно лягу спать и не позволю себе думать о Снейпе... А впрочем, он же обещал рассказать мне что-то очень личное... Он говорил о том, что за откровенность надо платить откровенностью. И я только-только начал слышать его... Не прийти – это значит предать его, ведь он наверняка будет ждать. Решено! Завтра я наведаюсь в Выручай-комнату в последний раз! А потом постараюсь стать таким, как все!»