OST: Oskar Schuster – Maribel
***
Когда организатор, убеленный сединами профессор в бордовом, немного старомодном пуловере, пригласил его на сцену, конференц-зал уже заполнился под завязку. Ярко-белый луч прожектора, обозначивший окружность из света прямо перед кафедрой, неприятно резал глаза, заставляя их слегка увлажниться. Йоахим показался из-за кулис под оглушительные овации и вспышки камер. Тренерская академия Хенесса Вайсвайлера организовала в Берлине открытую лекцию, посвящённую главным тенденциям современного футбола. И бундестренера пригласили выступить там с докладом. «Меня признали. Возможно, нескромно так думать, но я заслужил», – Лёв получал неподдельное удовольствие от внимания к своей персоне, которое обрушилось на него после грандиозного бразильского фурора. Ему предлагали рекламные контракты, его тщились переманить президенты крупнейших клубов, он стал завсегдатаем спортивных теле- и радиоэфиров. Не потерять почву под ногами в бешеной круговерти насыщенных будней ему помогала, как это ни странно, его беззаветная окрепшая любовь. Именно она, несмелая, но долгожданная, сделалась его щитом от невзгод, источником вдохновения и мотивацией развиваться. Йоахим бросил поверхностный взгляд на зал. Вон там, в центре, явно присутствовали студенты академии: их выдавало выражение глубокомысленной сосредоточенности на лицах. Они перелистывали свои одинаковые папки-регистраторы в ожидании начала. В недалеком будущем многим из них суждено вырасти в выдающихся мастеров своего дела, которые воспитают для Германии следующее поколение талантливых немецких игроков. Слева, у отделанной под светлое дерево панельной стены, заняли места Бирхофф, Раубалль, Румменигге, Фёллер и другие чиновники, которых с такого расстояния Лёв едва ли мог рассмотреть. Но среди зрителей недоставало одного важного человека. Нет, пожалуй, самого важного. По крайней мере, для Йоахима. «Он точно должен был прилететь в Берлин на эти выходные. Мне не повредила бы его поддержка сегодня… Неужели, забыл?» – удрученно подумал Лёв. Музей мадам Тюссо собирался снять с Нойера мерки для восковой фигуры, и накануне Ману писал, что посетит ради этой цели столицу. МН: Я не знаю, почему они выбрали меня, а не Филиппа, например... ЙЛ: Возможно, «Оливеру Кану» срочно требуется компания коллеги по амплуа? МН: Скорее, им нужен тот, на кого люди пойдут. Чувствую себя странно, если честно. ЙЛ: Отчего же? По-моему, это почетно. МН: В смысле, кто угодно может трогать и щупать твою точную копию. И это немного жутко. «Надеюсь, Ману никогда не узнает, о чем я в тот момент думал», – сгорал от стыда Йоахим, припоминая, как немедля захотел себе такую же в точности восковую фигуру своего вратаря. Что бы он делал с ней? О таком в приличном обществе говорить не принято. Лекция прошла на удивление удачно. Йоахима не только внимательно слушали, но и задавали ему удачные вопросы. – Мы вступили в эру тактической революции: сегодня почти ежедневно специалистами придумываются инновационные способы для усиления своих команд. Крупные гранды все чаще избирают тотальное доминирование, поскольку это наиболее очевидный путь к успеху. Игроки, наделенные футбольным интеллектом, способностью подстроиться под любую схему и с четким пониманием своего места на поле и вне его, ценятся выше, чем игроки-индивидуалисты. На примере Барселоны, а затем и Баварии, мы можем сделать элементарный вывод: грамотный пас и техничность при обработке мяча превратились в главный двигатель футбола. Неожиданно Йоахима перебил дерзкий высокий голос, принадлежавший молодому незнакомцу с первого ряда, который сидел, вальяжно закинув ногу на ногу. – Разве не важнее найти общий язык со своими людьми? Ведь если неправильно ими управлять, то можно никогда не добиться результата. Пытливый студент на вид был примерно одних лет с Нойером и выглядел значительно младше своих сокурсников. Нависавшие капюшоном веки, крупные передние зубы и невыразительный подбородок делали его похожим на опасливо принюхивавшегося сурка. – Подскажите, как я могу к Вам обращаться? – Нагельсманн. Юлиан Нагельсманн. – Вы отчасти правы, Юлиан. Конечно, фактор грамотного менеджмента играет существенную роль в построении эффективно функционирующего коллектива. Но я всегда акцентировал внимание на том, что команда первостепенна, а амбиции исполнителей вторичны. Общее превалирует над частным. Именно поэтому сборная Германии не нуждается в игроках, подобных Роналду. У нас каждый готов выполнять схожие функции на определенных отрезках игры. – Я немного о другом, – вновь встрял Нагельсманн, недовольно морща нос. – По-моему, крайне важно, чтобы каждый игрок чувствовал себя внутри команды, как в семье. Нельзя считать игроков лишь винтиками в идеальном механизме: они же индивидуальности! Я, например, гораздо больше бы беспокоился, если бы узнал о личных проблемах своих футболистов, чем о том, что они чего-то там не понимают в моем тактическом плане. С Нагельсманном у Лёва завязалась преинтересная полемика. «Любопытный молодой человек, далеко пойдет. Перфекционист и революционер. А впрочем, кто из нас не был революционером до тридцати?» Как тут не предаться ностальгии, мысленно возвращаясь к собственным суматошным денькам в академии?***
Осень в том году пришла внезапно. Казалось, ей и не нужно особое приглашение: безжалостно она сбросила все листья себе под ноги, чтобы твердой поступью ворваться по роскошной красно-желтой ковровой дорожке прямиком в городские пейзажи Кёльна. Осень была бесцеремонной – буки потеряли половину своих шевелюр и стали похожи на плешивых скрюченных старичков, колючие ветра влезали под подкладку пальто и гнули слабые спицы зонтов, а каждая лужа считала своим долгом оставить на брюках случайного прохожего грязный автограф. Йоги привычно устроился за партой на галерке аудитории. Прячась за широкими спинами сидевших перед ним однокурсников, он филигранно разлиновывал очередную страницу своего потрепанного блокнота и подписывал пустые кружочки, которые символизировали игроков, вымышленными фамилиями. Он ненавидел холод, но в такую погоду ему лучше работалось. Клинсманн сверлил товарища грозным взглядом, будто говорившим: «Эй, нам читают учебный курс по командному взаимодействию! Вылезай уже из своих схем!» Йоахим мысленно витал где-то далеко отсюда, и это было столь несвойственно ему. Отнюдь не тактика крала все его внимание, а снедавшая печаль. Хандра его носила сезонный характер и всегда приходила чётко по графику. Не то что электричка из Хеннефа, которой он добирался до Кёльна по утрам, кутаясь в необъятное пальто (похудел) и зарываясь носом в шерстяной шарф. Каждый сентябрь Йоги ощущал себя пустой оболочкой без содержания, как если бы в его жизни не доставало чего-то важного, но он не понимал, чего именно. «Мне почти сорок. И я толком ничего не добился. Да ещё Даниэла опять заладила про детей! Но, кажется, уже слишком поздно...» – сокрушался Лёв. Детей он не хотел. А объяснить жене почему – не мог. В этом заключалась их главная семейная загвоздка на протяжении последних десяти лет брака. Йоахим силился представить своих гипотетических отпрысков от Даниэлы, однако у него ничего не выходило, и после этого вопрос продолжения рода вновь откладывался в долгий ящик. – Командные роли по Белбину, – гнусавил сухощавый лектор в роговых очках, расхаживая из стороны в сторону, – включают в себя следующие: координатор, навигатор, генератор идей, оценщик, исполнитель, разведчик, дипломат, доводчик. Я раздам вам бланки с тестированием. Таким образом, мы выявим ваши предрасположенности. Тест показал, что Йоги – оценщик и разведчик. Меж тем, львиную долю в их учебной группе составили координаторы, как, например, Маттиас Заммер, или навигаторы, как, например, Юрген. – Да, – с сожалением покачал головой лектор, близоруко щурясь над листом с результатами Лёва, – Ваш набор качеств больше подходит для скаутинга. Не задумывались попробовать себя в этом? – Нет, благодарю. Я твёрдо решил стать тренером, – возразил Йоахим. – Тогда советую Вам работать в паре с ярко выраженным экстравертом: все же умение мотивировать команду крайне важно. Клинсманн задумчиво смотрел на Йоахима, точно принимая какое-то решение. Пару лет спустя Юрген сенсационно занял пост бундестренера – неожиданность для всей футбольной общественности, поскольку столь солидное предложение малоопытному специалисту напоминало скорее жест отчаяния, чем реальную попытку Германии выиграть домашний мундиаль. И когда функционеры попросили его выбрать себе первого ассистента, Клинсманн вспомнил про своего странного сокурсника. Он набрал телефонный номер Йоги, которым не воспользовался ни разу с тех пор, как они обменялись контактами. Так началось невероятное восхождение наверх для Йоахима Лёва.***
Йоги возвращался в свою квартиру, находившуюся в самом сердце столицы, когда уже стемнело. Его внедорожник консервативного черного цвета скользил по артериям облачившегося в сумеречную мантию города. Низкое предгрозовое небо роняло первые одинокие слезы на лобовое стекло – пришлось включить дворники. Синоптики вторые сутки подряд пугали надвигавшимся ненастьем, но обещанный ливень, кажется, все это время не мог отыскать на карте Берлин. Аляповатые вывески, претенциозные баннеры, билборды с разной чепухой на них от брокерских услуг до экологичного ламината, бордовые маркизы над заманчиво мерцавшими витринами смешивались на скорости в единый пестрый клубок. На улицах города богемный стиль коренных жителей сосуществовал с экстравагантными элементами эмигрантской культуры: турецкая музыка из кафе на Торштрассе – традиционная немецкая пивная через дорогу напротив. Здания многообразных форм, разбросанные по столице как детальки конструктора Лего, щеголяли нарядными фасадами с пилястрами, зубчатыми арками и барельефами. Берлин подобно бывалому франту представал перед светской публикой в лучшем парадно-выходном костюме. Лёв любил этот город. Естественно, не так сильно, как Фрайбург, в котором каждая пекарня, каждый сквер, каждая кирха неуловимо пахла родиной. Пока колеса несли Йоахима по району Пренцлауэр-Берг вдоль черно-золотых прутьев ограды парка, он с тревогой размышлял о своей команде, а вернее о том, что от неё осталось. Ханс-Дитер Флик, к вящему сожалению бундестренера, принял решение завязать с тренерской карьерой, чтобы пойти на повышение в аппарат Немецкого футбольного союза и занять там пост спортивного директора. Для Лёва это стало неприятной неожиданностью. – Ничего личного, Йоги… Просто я выдохся. Вряд ли я обрету ту же мотивацию снова. – Ханси, а как же планы, как же наши ребята? Они привыкли к тебе, – пробовал переубедить своего ассистента огорошенный и сбитый с толку Йоахим. – Не думаю, – безучастно и отстранённо бросил Флик, ловко избегая взгляда бывшего начальника. «Какие деньги они пообещали тебе, а?» – разочарование лавиной погребло Йоги под собой, но он все равно по старой дружбе совершил последнюю попытку зацепиться за бесценного помощника: – Твои советы не раз выручали меня. Я нуждаюсь в твоем тактическом чутье и умении сглаживать углы. Оказалось, причиной послужили не хрустящие зеленые купюры. – Нет, – категорично отрезал Ханси. – Нет, тебе не мои советы нужны. Давай начистоту? Без понятия, что творилось в твоей жизни за пределами поля и рабочего кабинета, но последний год тебя словно подменили. Вероятно, ты сам этого не осознаешь. Положа руку на сердце, не я один в штабе такого мнения. Имен не назову. Знаешь, каким ты был, когда я присоединился к тебе? Самым демократичным тренером и энтузиастом, который с оптимизмом смотрит в будущее. Я без колебаний поставил галочку в контракте, потому что хотел за тобой следовать. И вдруг ты неожиданно превратился в контрол-фрика. Эти бессмысленные распорядки, врачи, доведенные твоими допросами до неврастении… Ты предельно расширил штат и увеличил количество своих негласных ассистентов, лишь бы самолично мониторить любой незначительный аспект. А багаж! Почему даже на товарищеские матчи мы тащим с собой столько ненужного хлама на «пожарный случай»? Ради всего святого, Йоги! Мы же не на войне! И раз уж ты упоминал мои советы, то вот: завязывай. Серьезно, разберись со своими проблемами, что бы там ни было... «Разберись с проблемами. Звучит элементарно! Однако, что мы имеем на деле? Разменяв шестой десяток, я пал в сети содомского греха. Мой некогда прекрасный брак трещит по швам, ибо я боюсь разоблачения со стороны собственной жены и предпочитаю торчать здесь, в Берлине. Но до скончания веков резину не потянешь. Однажды Данни посмотрит в мои бесстыжие глаза и все поймет. Что мне сказать ей? Знаешь, дорогая, я-то, оказывается, голубее неба, не желаешь подать на развод?» С Ханси он едва не разругался в пух и прах, и с той поры их общение приобрело оттенок прохладной вежливости. Это лишь подчеркнуло, насколько Флик оказался прав по поводу Йоахима. Другим камнем преткновения на старте подготовки к французскому Евро для бундестренера стали поредевшие ряды его «боевой машины», на которой он увез в Германию чемпионский кубок. Лам, Клозе, Мертезакер завершили свое выступление за сборную. Золотая эпоха прежних лидеров канула в Лету. – Может, все же задержишься? Твой опыт пригодился бы на Евро. Филипп присел возле тренера на рекламный щит с горячим латте в картонной подставке. – Всегда нужно вовремя остановиться, – мудро заключил Лам. – Я подхожу к опасному возрасту, когда любой сезон может стать последним результативным в карьере. Поэтому я ставлю красивую точку в этой истории. Экс-капитан забавно болтал ногами, как карапуз на детском стульчике, что резко контрастировало с его маской непринужденной сосредоточенности. – Но ты же собираешься продолжить выступать за Баварию? – Это другое. Там я тоже не задержусь надолго. Будем считать, что мой век прошел… – Как жаль это слышать. Мне не найти лучшего капитана, чем ты. – Басти прекрасно справится. Итак, на повестке дня остро стоял вопрос преемственности. Кто достоин носить повязку? «Хорошо. Допустим, Бастиан – следующий капитан. Но пройдёт два или три года, и он покинет наше гнездо вслед за Ламом. Кому по силам занять место ориентира и вдохновителя для желторотых птенцов?» Длинный список фамилий очень скоро сократился до одной. «Нойер, – излишне тяжело вздохнул Лёв. – Самая нейтральная кандидатура, которая устроит всех. Его назначение не повлечет раскола в команде, потому что, кажется, он способен подружиться даже с дьяволом». В Бундесманншафт Ману действительно уважали. Причём, в равной степени и потомки эмигрантов, и коренные немцы. Кроме того, сам Нойер никогда не стремился заполучить власть, что только добавляло ему очков в глазах тренера. «Надеюсь, я делаю этот выбор из разумных побуждений, а не из-за любви», – сомневался в собственных мотивах Лёв. Похоже, Йоахим уже не мог с уверенностью положиться на свою безупречную логику, так как она пребывала в бессрочном отпуске. Пока он парковал внедорожник, пытаясь втиснуться в узенькое пространство, оставленное здоровенным тягачом и чьим-то крузером, дождь снаружи усилился. До подъезда Лёв бежал, прикрывая макушку толстым дипломатом, набитым сопроводительными материалами к лекции. На пороге его встретила тощая трехцветная кошка, которая вперилась в него немигающими глазами-фарами. Свалявшаяся шерсть ее вымокла, с усов капала вода. – Пустить тебя внутрь, милая? – зачем-то обратился к ней Йоги, будто она могла понять его. Кошка презрительно чихнула и повернулась к нему спиной. «Ну вот. Даже она меня осуждает. И ведь есть за что. Ох, Ману... Разве ты виноват, что толкнул меня навстречу безбожию?» Влажными пальцами он настучал код домофона, и железная дверь приглашающе отворилась. Йоахим нырнул в полумрак подъезда. Вернуться после тяжелого дня в благодатный покой застывшей в стазисе порядка квартиры было приятно. Безукоризненно расставленные в комоде для обуви бутсы, кроссовки и сникерсы, блестевший чистотой паркет, ажурные салфетки на тумбочках, рубашки, аккуратно развешанные на плечиках в шкафу – Лёв всюду предпочитал основательность, тщательность и опрятность. Вопреки стереотипам, далеко не каждый немец являлся пунктуальным чистоплюем, но сам Йоги попадал именно в эту категорию. Причем стремление к порядку у него тем сильнее возрастало, чем старше он становился. Вероятно, в юности его не слишком заботила пыль на подоконнике или едва заметное пятнышко на шортах. Первым делом Лёв принял бодрящий душ, потом переоделся в домашнее, и, выудив с верхней полки секретера рандомную книгу, устроился с ней на тахте. Целая вселенная чувств и интриг Стендаля беспощадно обрушилась на Йоахима, раскачивая внутренний маятник до предела. Он ежеминутно спотыкался на той или иной строчке, кроша и раздрабливая пугавший его подтекст на удобоваримые и простые в принятии смыслы, которые, скорее всего, автор и не вкладывал в роман – это Лёв видел то, что хотел видеть. …ей казалось, что она совсем не жила до сих пор. …вдруг перед ней мелькнуло страшное слово – прелюбодеяние. …будущее рисовалось ей в самых зловещих красках. Она никогда не представляла себе, что можно так страдать. «У нас много общего с госпожой де Реналь. Оказывается, в любви я такой же непроходимый и беспомощный дурак. Потратить впустую полвека, сублимируя в спорт, чтобы… что? На закате лет осознать, что ничего подобного я и близко никогда не испытывал? Все, что до – бесполезный опыт, искусная фальшивка, красивый фантик без содержания?» Лёв не переносил беспомощность и уязвимость. Наверное, по этой причине он столь долго обманывал себя. Вдруг смартфон его призывно завибрировал, отвлекая от сеанса самобичевания. «Данни?» – предположил он, пока тянулся рукой до тумбочки. «Нойер», – возвестил экран. – Привет, – благодушно, несмотря на усталость, поприветствовал друга тренер. – Никак соскучился по старику? Лёв поразился собственной храбрости. Или безрассудству. Тут уж с какой стороны посмотреть. – Да... То есть, нет. Черт. В смысле, да – соскучился. И нет – Вы не старик. Слышать такое было до колик волнительно, но речь Ману, какая-то дерганая и путаная, насторожила Йоги. – Тебя так плохо слышно. На том конце провода Лёв уловил чьи-то отрывистые лающие голоса, сардонический смех неизвестного обладателя баса, задорный звон стекла – так обычно чокаются бокалами, и дребезжащую какофонию, которую нынешняя молодежь кичливо именовала музыкой. Но мгновение спустя все посторонние звуки смолкли. – А теперь? – Значительно лучше. – Я не стал бы Вас отвлекать, но мне необходимо с кем-нибудь встретиться и поговорить. В словах его отчетливо проступали отчаяние, растерянность и нескрываемая горькая досада. – Хорошо, – еле удержал деловитый тон Лёв. – Знаешь ресторан «a Mano» на Штраусбергер плац? Давай, забронируем столик на полдень и... – Я расстался с Катрин, – сказал Нойер с неистовым надрывом, точно резал по живому. Новость рухнула как отколовшийся кусок скалы в пропасть, оставив после себя долгое грохочущее эхо. – Что? Йоги оказался застигнутым врасплох, и тут же растерял все великосветские манеры. Его тайные чаяния внезапно воплотились в реальности, а он по-глупому разрывался между искренней жалостью к Ману и мстительным злорадством, направленным на Катрин. И Лёв совершенно не придал значения тому, что Нойер впервые грубо его перебил. – Мы разбежались. Пока я был в Берлине, она просто собрала вещи и ушла. – Порой для женщин это способ привлечь внимание и выпустить пар. Они вначале громко хлопнут дверью, а потом сами возвращаются с белым флагом в руках. Лёв прошел огонь, воду и медные трубы по части таких картинных ссор. Он с содроганием припомнил Лиззи, мальчиковатую и щупленькую (ее попытки выдавить из себя жалкие крохи женственности Йоахима ничуть не заводили), которая частенько разыгрывала эффектные моноспектакли с размазыванием туши по щекам и истерическими воплями. В противовес ей, Даниэла никогда не скандалила и не капризничала, предпочитая следовать здравому смыслу. На этом кременном фундаменте годами зиждилось их семейство. «Не на любви. Союз умов, а не сердец. Простишь ли ты меня, Данни?» – Поверьте, это не тот случай. Ничего уже не наладится, – обреченно вздохнул Мануэль. – Где ты сейчас? – В баре. «Ну, естественно. Куда еще пройти человеку лечить раненную душу? Либо к доброму другу, либо к зеленому змию», – Йоахим на собственной шкуре изведал, что первое предпочтительнее. – In vino veritas, значит? Так никуда не годится, Мануэль. Вот что – не будем откладывать это на завтра. У тебя остался мой берлинский адрес? – Кажется, да. Где-то в заметках на телефоне. – Тогда бери такси и приезжай. Поговорим. За сорок минут томительного ожидания Йоахим успел выкурить две сигареты, несколько раз вскипятить чайник, придирчиво проинспектировать содержимое холодильника в поисках достойного ужина на двоих, пролистать унылую газету с ложными трансферными слухами и исходить нервными шагами гостиную вдоль и поперек. За окном по-прежнему хлестал упругий ливень, вырисовывая каплями на запотевшем стекле одному ему известные «тактические схемы». Он мажорно барабанил по жестяному козырьку умиротворяюще гармоничный ритм, в который идеально вписывался солировавший инструмент погодного оркестра – огнекрылый гром. Вдруг в прихожей раздался долгожданный звонок. «Отлично. Значит, он увидел мое сообщение с кодом домофона», – возвращение в ледяной мрак подъезда – последнее, чего бы хотел сейчас Йоги, хотя ради Мануэля он, кажется, и луну готов был с неба достать. Пока Лёв возился с замком, глубоко внутри робко трепетала, угрожая вот-вот лопнуть от напряжения, тонко натянутая струна. Его непослушные одеревенелые руки никак не могли одолеть дверную цепочку: совершенно неуместная дрожь осела на кончиках пальцев. Наконец замок сдался, глухо щелкнув, и Йоги спешно распахнул дверь навстречу желанному гостю. На лестничной клетке в выжидающей позе терпеливо застыл Нойер. Он с головы до пят промок, видно, попал в эпицентр стихии. При слабом мерцании свисавшей с потолка футуристической лампы его влажная кожа мягко сияла, точно была соткана из звездного света. Это зрелище так будоражило, что вызвало мириады мурашек, которые кипучим потоком пронеслись по телу и осели где-то внизу, воспалив каждый нерв до безумия. – Ты под дождем шёл? – озабоченно бросил Лёв вместо заготовленного приветствия, хотя многократно отрепетировал его в уме до прихода Ману. – Хочешь заработать пневмонию накануне нового сезона? Йоахим чуть подвинулся, пропуская друга в переднюю. – Мне не повезло. Таксист оказался арабом с отвратительным немецким. Я пытался ему объяснить, где меня нужно высадить, но в итоге добирался пешком аж от «Художественной галереи». – Господи, это в нескольких улицах отсюда! Неужели не мог встать где-нибудь под навесом и позвонить мне? Я бы встретил тебя с зонтом. – Да как-то не подумал. «Он просто не хотел напрягать меня по пустякам, чтобы после не испытывать неловкость», – хмыкнул Лёв. Нойера хоть выжимай – его майка без рукавов, на консервативный вкус Йоги более подходившая для пляжа, чем для мегаполиса, плотно облепила торс, явственно подчеркнув все мускулы и изгибы. Лёв несколько раз нервно моргнул и поспешно отвел взгляд в сторону. Чересчур эротичная картина… «Эротичная? Побойся Бога, старый болван! Нечистый уже готовит тебе персональный котел в аду за такие скверные мысли». Нет, Йоахим далеко не впервые на корню пресекал подначивавшие его порочные импульсы, пытаясь удержать собственные чувства в мирном платоническом русле. Но теперь горячая его кровь столь яро отозвалась на увиденное, такой чудовищный магнетизм изводил его в присутствии Ману, что во избежание позорного разоблачения Лёв вынужден был срочно ретироваться. – Проходи. Гостиная направо, – бросил он с деланной непринужденностью, повернувшись к Нойеру спиной, – Я найду тебе во что переодеться. Йоахим торопливо проскользнул в свою спальню и только там перевел дух, слегка успокаиваясь. «Тихо, тихо. Вот так. Дыши. Дыши глубже. Очисти разум. Представь белый лист… Хорошо», – годичная практика медитаций и поныне серьезно его выручала: оперативная «скорая помощь» для всякого тюфяка, чьи устои – гроша ломаного не стоившая бравада или хлипкий «колосс на глиняных ногах». Открыв раздвижные створки спрятанного в нише шкафа-купе, Лёв перебрал свой немаленький скарб и выудил с верхней полки тренировочные штаны, на которых гордо красовался вышитый черный орел – немецкий герб, простенькую серую футболку, а из выдвижного ящика достал махровое полотенце и плюшевый плед в красно-белую клетку. Все это он ровно сложенной стопкой принес маявшемуся в гостиной Мануэлю. Вратаря Йоги застукал за разглядыванием беспечно оставленной на журнальном столике раскрытой книги, в которой тренер имел неосторожность выделить карандашом особенно зацепивший фрагмент. Тонкая линия насмешливо приоткрывала завесу сердечной тайны: …я боюсь полюбить его… – Держи, – немедля привлек он к себе внимание Нойера. – Переодеться можешь в ванной. А свое – развесить на сушилке. – А это зачем? – Ману озадаченно указал на плед. – Закутаешься в него, чтобы было теплее. – Я ведь не из сахара, что со мной станется! – слабо улыбнулся Мануэль, но стопку без пререканий забрал в свои руки. В тот момент, когда их пальцы слегка соприкоснулись, Йоахим вновь ощутил знакомую лихорадку и усилием воли подавил судорожный выдох. Пока его друг отлучился, Лёв сварганил две чашки кофе – со сливками для себя и с кардамоном и корицей для него. А в буфете нашелся пакет с дивно пахнувшими францбрётхенами – Йоги веером разложил булочки на круглом подносе. Если и выходить за рамки правильного питания, то определенно сегодня. Через пару минут Ману присоединился к нему. Они вместе устроились на диване, передвинув поближе столик с поздним и не слишком полезным ужином. Нойер выглядел весьма курьезно в пледе, завязанном вокруг шеи на манер средневекового плаща, и с полотенцем на голове как в капюшоне. Одежда, которую Йоги, положившись на глазомер, подобрал для друга, сидела на нем почти впору, только штаны оказались коротковаты: Ману был на целых двенадцать сантиметров выше бундестренера (Лёв хорошо помнил досье игроков сборной) и являлся счастливым обладателем выдающихся длинных ног. «И эти ноги великолепны…» – прорезался сладкоречивый голос дьявола, что, должно быть, сидел сейчас на плече Йоги и елейно нашептывал эти мерзости прямо в ухо. Нойер забрал с подноса свою чашку и грел о нее ладони, периодически делая мелкие глотки. – Кенийский? – попытался угадать сорт Ману. – Колумбийский. – Точно. Сам Йоги предпочел дать напитку слегка остыть: обожженное кипятком нёбо мало с чем сравнится по причиняемому дискомфорту. У них была сегодня вечность на разговоры. Кофе могло подождать. И Ману заговорил. Его вкрадчивая плавная речь разливалась в хрустальной тиши, нарушаемой лишь мерным постукиванием дождевых капель по стеклу, и до странного умиротворяла Йоги: он плыл на шелестящих волнах этого голоса, как на плоту без вёсел, и волны качали его, унося прочь от невзгод. Ману говорил долго, содержательно, емко и в деталях – никогда ранее Лёв не слышал таких внушительных монологов в его исполнении и небезосновательно подозревал, что больше и не услышит. В его словах промелькнули нотки доверия и благодарности собеседнику, а еще надежно укрытые от посторонних (Йоахим к таковым не относился) отзвуки страха. Но что было способно напугать того, кто обычно ничего и никого не боится? – Я даже не понимаю, в какой момент все пошло под откос, – резюмировал свой рассказ Нойер. – Наверное, мы уже давно жили под угрозой расставания, а я просто забил на знаки и сигналы, которые она мне подавала. Иногда мне кажется, что я регулярно упускаю массу важных вещей… Вдруг вокруг происходит что-то значительное, а я не у дел? «О, он понятия не имеет, насколько близко подобрался к истине! Например, он совершенно не замечает моего ненормального взгляда, хотя я непристойно разглядываю его, уставившись в упор. И это хорошо. Мне крупно повезло, что ты порой такой бесхитростный, Ману…» – Бегбедер писал, что любовь живёт три года. – Думаете, он прав? – На самом деле, я с ним не вполне согласен. Если бы все действительно обстояло так печально, то человеческая цивилизация не продержалась бы и тысячи лет. Но до наших времен дошли свидетельства о том, сколько подвигов было совершено во имя любви и сколько копий сломано из-за нее же. Ничто не ново под луной. Вот и мне тоже знакома твоя ситуация. Даже слишком хорошо. Йоги решил отплатить ответной откровенностью, но скоро об этом пожалел: – Да? А как поступили Вы? «Какой бес меня за язык тянул?» – Йоахим испытывал значительную неловкость от общего вектора их беседы, потому что прежде им не доводилось обсуждать до такой степени интимные вопросы. Всегда на пути возникала последняя черта, которую по негласному кодексу запрещалось переступать. Повисла долгая пауза. «Что мне ему сказать? Правду? А если он что-то заподозрит?» – хаотично заметались мысли испуганной стайкой воробьев. Под давлением пытливых серо-голубых глаз Йоги выбрал честность. – Я никак пока не поступил. И глаза напротив – эта бездонная пучина, до краев наполненная пьянившим сладостным ядом – изумленно расширились. – Я думал, Вы и Ваша жена… Но это, конечно, не мое дело, – тут же одернул себя Нойер, предостерегаемый свойственным ему чувством такта. Лёв понял, что окончательно пропал. Дикий звериный ужас объял его, какой испытывает загнанная хищником добыча в последние секунды жизни перед тем, как ей перекусят шею. Он боялся запятнаться несмываемым позором перед человеком, чьим дружеским расположением безгранично дорожил. И вместе с тем иррационально жаждал, чтобы тот сам обо всем догадался. – Ты сегодня поделился со мной личными переживаниями, поэтому вправе быть любопытным. В общем, если говорить кратко, то я полагаю, что давно не люблю свою супругу. Пауза. Зловещее молчание, не сулившее ничего хорошего, нависло на ними дамокловым мечом. Только их дыхание – спокойное у одного, прерывистое у другого, служило напоминанием, что в комнате кто-то есть. Мануэль сделал последний глоток кофе и с бряцаньем отставил чашку на стол. – А… кого тогда любите? «О, небо! Почему, ради всех святых, именно этот вопрос?» – давить внутренний озноб становилось все тяжелее. – «Тебя, тебя люблю. Каждой клеточкой, каждым уголком падшей своей души люблю. Как я докатился до подобного?» Этому отчаянному воззванию не суждено было покинуть пределы черепной коробки. Лёв понимал, что сам загнал себя в ловушку, крышка которой с треском захлопнулась. Мануэль смотрел на него с пытливыми искорками во взгляде. – Человека, открывшего мне «дивный новый мир». – выкрутился Йоги. Под его лаконичный ответ комар бы носа не подточил, настолько непринужденно он отвел от себя роковой удар. У Лёва имелась в загашнике колоссальная практика по уклонению от неудобных вопросов. Огромное количество пресс-конференций, проведенных в одном аквариуме с жадными до сенсаций «акулами пера», натренировали его строить витиеватые лексические конструкции, лить воду, говорить не по существу и вводить экспертов в заблуждение. Вот и сейчас он танцевал на тончайшем льду, готовый в любой миг провалиться. – Звучит романтично, – лучисто улыбнулся Ману, и это была первая настоящая живая улыбка с того момента, как он появился на пороге квартиры бундестренера. – А по Вам не скажешь… – Что я безнадежный романтик? – усмехнулся Йоахим, маскируя затаенную боль под благодушие. – Ага. – Не подозревал и сам, – напряженно повел плечами Лёв и поспешил закрыть опасную тему: – Сделать еще кофе? Когда они вдоволь наговорились, узорная стрелка готических настенных часов близилась к полвторого ночи. – Уже так поздно. Пожалуй, нужно вызвать такси и вернуться в отель… Ману широко зевнул, прикрывая рот вялой ладонью, и стало ясно по его слипавшимся векам, что долго он не продержится. – Оставайся, – прежде, чем успел притормозить себя, запальчиво выдохнул Лёв. Нойер повернулся к нему в анфас и как-то пристально посмотрел, по-кошачьи прищурившись. В мутно-янтарном освещении гостиной его безмятежное лицо, коего посмела коснуться кривая тень от потолочного плафона, притягательно блестело, как позолоченная антикварная маска. Пришлось спешно пояснять: – У тебя был непростой день. К тому же на улице кошмарная погода. И я не хочу, чтобы ты заболел. Могу постелить тебе в гостевой спальне. К счастью, Мануэля такое объяснение вполне устроило, поэтому он без раздумий согласился. И Лёв получил шанс ненадолго расслабиться. Этот казавшийся бесконечным вечер едва не разрушил образовавшуюся между Ману и Йоги взаимную привязанность. Ситуация целиком вышла из-под контроля. Возможную реакцию первого номера сборной на влюбленного в него тренера сложно было спрогнозировать: варианты варьировались от полного отвращения (Йоахим воображал, как его друг скандально завершит международную карьеру, только чтобы не пересекаться с озабоченным коучем) до глубокого разочарования (Нойер с гримасой обманутого ребенка скажет что-то вроде «ничего не выйдет»). Отныне Лёв и сам с раздражением отметил, что терял остатки самообладания, стоило лишь управленческим вожжам выскользнуть из его рук, и все кругом наполнялось хаосом. Он переставал быть самим собой. Поздним утром, когда Ману выманил на кухню восхитительный запах свежеприготовленных колбасок, они позавтракали почти в полном молчании и распрощались. Вчерашняя магия обнаженных душ и предельной открытости испарилась с наступлением рассвета, оставив напоследок призрачную нить, впредь прочно связавшую их, но надёжно скрытую от остальных. За ночь развешанная на сушилке одежда успела высохнуть, поэтому Нойер сложил на идеально заправленную постель (Лёв мысленно поставил ему за это жирный плюс) все одолженные вещи. Лёв с минуту по-идиотски разглядывал атласное покрывало, в которое Ману, вероятно, заворачивался во сне, полосатые подушки, которых касалась голова Ману, штаны и футболку, которые Ману надевал вчера… Йоахим не понимал, почему мысли об этом его так сильно заводят, но внутри точно погасили свет. Йоги малость повело, поджилки его затряслись, и всего его тоже колотило. Он навзничь бахнулся на эту треклятую кровать, притягивая к себе футболку, ещё хранившую неповторимый знакомый запах – свежие цитрусовые нотки, должно быть, одеколона, и, как это ни странно, чего-то хвойного. «Ты просто рождественский подарок, а не человек, Ману. Осталось только повязать ленточкой…» Йоахим почувствовал, как в животе скручиваются и переплетаются между собой тысяча голодных змей. Неукротимый жар, охвативший его в одно мгновение, выбил весь воздух из лёгких, а сердце готово было вот-вот просверлить дыру в груди и выскочить вон. Он, слабо отдавая себе отчёт в том, что делает, терся щекой об эту футболку, стараясь уловить жалкие крохи вожделенного аромата. Его потряхивало от напряжения, он чувствовал себя до предела наэлектризованным, но стыдливо не решался освободиться от бремени телесного томления. Хотя не было ничего проще, чем запустить руку в штаны и позволить себе кончить. Последняя мысль отрезвила будто ушат ледяной воды. «Извращенец!» – обрушился он на себя. – «Седина в бороду – бес в ребро! Как ты смеешь хотеть подобного, после того, как Ману доверился тебе?» Внезапно к горлу подступила тошнота, и ему сделалось так мерзко, что он пожелал провалиться сквозь землю – рассечь похотливым телом своим базальтовый слой, насквозь распороть мантию и заживо сгореть в ядре планеты. Или залечь на дно Марианской впадины, чтобы десятилетиями разлагаться там в качестве наказания за собственную скверну. Угольно-черные, графитово-серые и пепельно-сизые круги заплясали хороводами перед глазами. Лёв зажмурился, испуская горестный стон. «Так нельзя. Я знаю, он никогда не подумает обо мне в том же ключе, что я о нем. Зачем тешить себя напрасными иллюзиями? Разве я похож на мазохиста?» Поздно. Йоги уже сделал последний роковой шаг навстречу губительной пропасти, в которую столь скоропалительно рухнул. И он, как в «Божественной комедии» Данте, летел к своему персональному аду – горючим пескам, завещанным Создателем для всякого богохульника и содомита, где грешную душу Йоахима обрекут на вечные муки.***
OST: Roberto Cacciapaglia – How Long (Piano Solo Version)
Влажные от волнения ладони благоговейно касались горячей бархатной кожи, скользили вдоль хребта по широкой спине, пока не замерли в нерешительности на пояснице. Но вдруг сильные и настойчивые пальцы перехватили за запястья эти робкие руки и повелительно потянули их ниже, располагая ладони на полукружиях ягодиц. Пересохшие губы прошептали: – Хочу тебя… Как же сильно я тебя хочу… Йоги Лёв вздрогнул и проснулся. – Ману… Щемяще родное, но жестокое имя горчило на языке и обжигало уста. Год, проведенный в заботах о должной подготовке действующих чемпионов мира к турниру во Франции, обернулся для бундестренера персональной голгофой. Он не ведал, какой бес в него вселился, но этот самый бес с бесконечной алчностью и ненасытностью требовал подпитки. И Йоахим был слишком наивен, думая по первой, что сможет обуздать его, приручить или хотя бы договориться. Лёв зарывался в документы, медицинские отчеты от бригады физиотерапевтов, бесцельно листал унылый исторический роман с пожелтевшими страницами, методично вгрызался в новейшие трактаты по прикладной психологии, пытаясь экстраполировать выводы ученых на собственную команду, но каждая попытка отвлечься оборачивалась крахом. И Йоги вновь навещали яркие фантазии, начинавшиеся, как правило, мирно: Нойер на пляже в Кимзее, мокрый Нойер в прихожей у Лёва, Нойер обворожительно улыбался, и так до бесконечности – Нойер, Нойер, Нойер… Но в одно ослепительное мгновение картинки в голове принимали форму болезненной тяги, и вот уже Йоахим воображал, как бы он касался желанного тела и что бы шептал в порыве страсти, а ненасытный бес меж тем кромсал его душу кусок за куском. Йоги был распят своей чудовищной любовью, прикован ею ко скале подобно Прометею, и бесконечные орлы, посланники сатаны, клевали его бедное сердце. Когда Лёв засыпал, последние его мысли всегда были о Ману. Когда открывал глаза, первые – снова о нем же. Нежелательная эрекция сделалась отныне его регулярной спутницей. Лёв прибегал к ряду маленьких хитростей для её сокрытия. Теперь он отдавал предпочтение брюкам более свободного кроя. С одной стороны, это ударило по его имиджу «стильного тренера», любимчика всех дам бальзаковского возраста Германии, а также значительно упростило его стиль. Но с другой стороны, для Йоахима важнее было не опозориться. Он не хотел открыть однажды свежие немецкие передовицы и наткнуться на собственное фото с живописной выпуклостью в районе ширинки. Добрая репутация может годами выстраиваться по кирпичикам, но разрушить ее в одночасье – плёвое дело. Уже несколько недель Бундесманншафт в полном составе проводила сборы в Южном Тироле. Йоахим не напрасно коротал последние месяцы за напряженным анализом, постоянно контактируя со скаутами и лично посещая важнейшие матчи Бундеслиги. Национальную команду вскоре ожидал приток свежей крови: юные игроки рвались доказать себе, тренеру и целой стране, что готовы для большего, чем просто полировать шортами скамейку запасных. И будто бы специально назло покинувшему его в трудный период Флику, Лёв требовал пополнения штата сборной новыми и новыми кадрами. Несколько первоклассных шеф-поваров со звездой Мишлен (чемпионский рацион должен быть безупречен), специалистов по физподготовке, парикмахер, персонал для того, чтобы следить за состоянием инвентаря, за велосипедами, за багажом – на каждую сферу находились ответственные личности. Оливер Бирхофф хватался за волосы и говорил, что штаб не резиновый. Йоги же называл это предусмотрительностью. Томаса Шнайдера, который уже выполнял обязанности первого ассистента бундестренера, ему показалось мало, и тогда он выдернул из молодежной сборной Германии Маркуса Зорга, назначив его вторым помощником. Кого-то из менеджеров коуч-перестраховщик нервировал, другие полагали, что Лёву с высоты его опыта виднее, как лучше для команды, но оба лагеря предпочитали помалкивать, чтобы не злить упрямого начальника. Чемпионат Европы, вопреки ожиданиям, не стал легким подарком и уже на старте смешал бундестренеру все карты. Швайнштайгер, едва восстановившийся после череды травм, подошел ко сборам в ужасной форме: не на это Йоги Лёв рассчитывал, когда избрал его капитаном. Теперь наставник сборной Германии был уверен почти на сто процентов, что на Евро ребят выведет на поле другой лидер, ведь физические кондиции Бастиана не позволят ему пахать от звонка до звонка оба тайма. Только вот «резервный капитан» пока ни о чем не догадывался, и эту новость нужно было правильно преподнести. Во вторник, когда полуденное косматое солнце припекало макушки, а тяжелый накаленный воздух вызывал сильную жажду, штаб организовал генеральный тактический прогон на тренировочном поле. Лёв разделил своих футболистов на две равные команды. Согласно жребию, Нойер отправился на ворота справа, Тер Штеген занял ворота слева. Дракслер против Подольски, Хедира против Руди, Гётце против Шюррле – Лёв собирался посмотреть в деле всех, а потом сделать вывод, кого оставить в итоговой заявке. Йоахим гулял вдоль бровки, бдительно наблюдая за индивидуальными действиями игроков и отдавая распоряжения: – Ты в полупозиции, Матс, внимательнее! – Закрывай свой фланг, Йозуа! Это тебе не проходной двор! – Пасуй вперед, Тони! Что ты приклеился к мячу, как банный лист? – Слишком медленно, Шкодран! Хватит считать облака, просто бей по воротам! Позади на скамейке Шнайдер усердно что-то строчил в блокнот. Он без конца бросал свойственные ему хмурые взгляды на поле и тихо под нос бранился, когда очередной порыв ветра переворачивал исписанные убористым почерком листы. Зоргу, напротив, не сиделось на месте: второй ассистент тенью маячил за спиной у Лёва, вставляя пять копеек по каждому игровому эпизоду, и порой пугал бундестренера резкими выкриками, врезавшимися пулеметной очередью в затылок. Йоги не привык к тому, чтобы кто-то ходил за ним по пятам. Пока команда «правых» насела на владения «левых», а Хёведес, Рюдигер и Гинтер увязли в глубокой обороне, Нойер, воротам которого ничего не угрожало, в своей традиционной манере покинул штрафную площадку и занял удобную наблюдательную позицию в центральном круге, где замер в возмутительно неприличной позе. Он слегка согнул ноги в коленях, подался корпусом вперед, чтобы лучше видеть продвижение атаки, руки в зеленых перчатках опирались о бедра, отчего форма обтянула округлые его ягодицы, делая их еще заметнее. Техническая зона, с которой командовал Йоахим, находилась аккурат напротив разворачивавшегося представления. Лёв выиграл в лотерее билет в первый ряд и теперь с жадностью наслаждался открывшейся непотребной картиной. – Руди не преуспел сегодня в обводках, да? – с энтузиазмом вещал ему на ухо Зорг. Лёв не слышал ни единого его слова. – Что-что? Какие обводки! Какой Руди! Вселенная распадалась на атомы, стеклянная реальность раскалывалась на части, воздух плавился и отравлял – Йоахим точно попал в жерло пробуждавшегося вулкана. «Как же жаль, что я не Микеланджело, не Рафаэль, не любой иной творец эпохи Возрождения! Мне бы талант живописца – и я увековечил бы тебя на холсте, Ману. Мне бы дар скульптора, хоть ненадолго – и я изваял бы твой облик в мраморе». Внезапно он ощутил нестерпимый зуд в паху. Кипучая лава растекалась по венам и одурманивала рассудок, поднимая в нем такую эмоциональную бурю, что только волком завыть. И не в штанах ему стало тесно – это бренная телесная оболочка жала, как ботинки не по размеру. Захотелось нестерпимо до немого крика покинуть эту не знавшую жалости тюрьму из кожи, костей и крови. Он резко развернулся на каблуках и, стараясь не ускорять шага, чтобы не вызвать подозрений, направился в сторону находившейся в отдалении спортивной базы, где футболисты дважды в день разминались на тренажерах. – Ты куда? – окликнул его Маркус удивленно. – В уборную. Вернусь быстро. До лагеря оставалась жалкая пара метров. Его красная покатая крыша уже просвечивалась сквозь пушистые раскидистые лапы лиственниц. Когда он оказался внутри, то со всех ног кинулся к туалету, ввалился туда, едва не падая, захлопнул дверь, спустил штаны и закончил свои страдания буквально в пару движений. А потом несколько раз вымыл руки, ненавидя себя за только что сделанное. И за выжженный на подкорке мозга образ Нойера, в аппетитной позе замершего в центральном круге. «Я конченный урод», – заключил Лёв, с брезгливостью глядя на собственное отражение в зеркале. – «Старый. Седина с морщинами, а думаю о молодом мальчике. Ты мерзок, Йоги». Йоахим упорно не замечал того, что Нойер давно уже не «мальчик». Тренер по-прежнему видел в нем атланта с детским лицом, словно за шесть лет ровным счетом ничего не изменилось. Он вернулся к коллегам через пару минут, когда привел себя в порядок и более-менее успокоился. Зорг юлой вертелся на бровке. – Ты пропустил гол! – восторженно заявил тот. А Шнайдер, который так и сидел, крючком согнувшись над бумагами, недовольно поджал тонкие губы. «Я пропускал вещи и поважнее», – скрестил руки на груди Йоги, стараясь не думать о том, что он делал этими самыми руками некоторое время назад. В выходные Лёв наведался в местную кирху, когда утренняя служба была уже окончена, и местные жители разбрелись по своим делам. Пустая холодная церковь производила гнетущее впечатление – давила своими девственно белыми сводами, точно пытаясь суровым аскетичным убранством отпугнуть забредшего грешника. Грешником Лёв и был. Йоахим беззвучными крадущимися шагами, словно опасаясь, что под ним провалится пол, подошёл к большому распятию в центре зала. Бегло осмотревшись и не заметив случайных свидетелей, он бухнулся на колени перед ликом Господа и взмолился. «Пожалуйста, Отче, не будь жесток, освободи меня от этой порочной заразы! Я не могу. Я больше не могу!» – Пожалуйста, – надтреснуто шептал он, стеная, но суровый лик бронзового Христа оставался недвижимым и безучастным. А воображение некстати подкинуло образ очаровательно смеющегося Мануэля. И, небо! Как же ему шла улыбка… «Нет, нет, нет! Сосредоточься на молитве, недостойный!» Но яркими всполохами разрезали действительность воскрешаемые столь некстати в мыслях любимые черты: наизусть знакомые жесты и мимика, пружинистая походка, лучистые глаза. «О, будь я проклят!» Йоги с позором сбежал из церкви, так и не сумев сосредоточиться на воззвании к Богу. И уже вечером, заперевшись в апартаментах под предлогом разбора игры соперников, жадно ласкал себя, уткнувшись лицом в мягкий подлокотник дивана. А после, пылая от яростной ненависти к своему аморальному вожделению, полночи ворочался, стыдливо вспоминая, чьё имя он блаженно выстанывал, пока совершал гнуснейшее непотребство. Собственный надломленный голос застрял в ушах, заставляя в отвращении передергиваться каждый раз, когда его эхо нагоняло своего обладателя: – Ма-ну-эль… Ма-ну… Манууу…***
– Бастиан не готов. Это известие не было сюрпризом для бундестренера еще вчера, поэтому он задумал выстроить игру таким образом, чтобы подключить полузащитника в конце второго тайма. Последний аккорд – передача капитанских полномочий самому очевидному кандидату. «Кандидат», в номере которого проходил этот кулуарный разговор, в безмолвном шоке разглядывал выложенную перед ним на стол черно-красно-желтую повязку, как будто думал, что она обязательно исчезнет, если он моргнет. – Это… – прочистил он горло, – мне? – Кому же еще? Вероятно, ты видишь тут другого Мануэля Нойера? – Лёв полушутливо повертел головой по сторонам. – Но Боа… – Противоречив и склочен. – А Томас? – Комедиант, не ведающий меры. – Сами смог бы. – Нет. Ему помешает самодовольство. – Значит… – Да. Лишь тебе я доверю нашу команду. «Нашу команду. Нашу. Когда это она успела стать «нашей»? Следи за тем, что несёшь, старый влюбленный дурень». – Пожалуй, мне пора. Иначе я рискую опоздать на брифинг с членами футбольного союза, – Йоахим поднялся из кресла, накидывая на плечи пиджак, который все это время держал на сгибе локтя. – Кстати, рекомендую учесть на будущее: Гриндель ненавидит опоздания. Однажды тебе может пригодиться эта информация… Пока он повязывал кашемировый шарф французским узлом, ориентируясь на собственное отражение в черном экране плазменного телевизора, Мануэль порывисто вскочил со своего места, ловко обогнул трехногий стол, и внезапно заключил Йоахима в тесные объятия, которые тут же приобрели оттенок предельной неловкости: ничего не подозревавший Лёв в последний миг развернулся вполоборота по направлению к выходу, и теперь получалось, что Нойер вплотную прижимался к нему со спины. Змеи в животе вновь заворочались. – Это честь, и я так благодарен. Не ожидал, конечно, но сделаю максимум из возможного, чтобы настроить ребят на бой. Йоахим ощутил теплое дыхание у своего виска и сильные руки, обхватившие его поперек груди. Ману, видимо, двусмысленность позы ни капельки не смущала, хотя такие объятия даже с натяжкой не походили на дружеские. А еще они непозволительно затянулись. Возможно, Йоги обязан был первым разорвать их, выбравшись из уютного кольца рук, но упиравшийся в его затылок подбородок Ману мешал сосредоточиться хоть на чем-то. Да и сам Нойер, почуяв полную безнаказанность, совершенно не торопился его отпускать. – Взаимно. Для меня, как для тренера, не меньшая честь работать с лучшим голкипером мира. Но главным для меня при принятии решения стали твои человеческие качества, а не трофеи. В конце-концов, титулы – это просто совокупность профессиональных достижений. Куда важнее фигура за ними. Нойер ослабил хватку и отступил на полшага, оставив между их телами небольшой зазор. Его правая рука медленно заскользила вверх по груди Йоахима, невесомым штрихом мазнула по ключице, и, наконец, уверенно сжала плечо. Даже несколько слоев одежды не воспрепятствовали появлению острой физической реакции на прикосновение Ману: кожа плавилась под твердыми пальцами словно дотлевавшая парафиновая свеча. И едва вообразив себе, что их будто бы ничего не разделяет, Йоги испытал ошеломительный эндорфиновый взрыв, который заставил его немедленно прикусить внутреннюю сторону нижней губы. Металлический привкус крови на языке подействовал отрезвляюще. Лёв слабо дернулся, но Нойер намек отлично понял, поэтому высвободил его из приятного плена. – Извините, – догнала Мануэля запоздалая и неуместная теперь застенчивость. – Ничего, – спокойно ответил Йоахим, истово делая вид, что все тут у них в рамках норм приличия, хотя сам почти проглотил комок из нервов. – Маркус, должно быть, уже собирает команду на вечернюю разминку. Не заставляй себя ждать, капитан. Лёв сделал умышленный акцент на последнем слове. Нойер расправил плечи с достоинством, что под стать новому статусу, и по-мальчишески улыбнулся, излучая бескрайнее счастье. – Есть, герр Бундестренер! И они оба рассмеялись.***
Суровый колючий Лилль встретил сборную Германии мокрым асфальтом, аварией на перекрестке, из-за которой их автобус проторчал десять минут в пробке, ароматом традиционной французской выпечки и кривыми зубьями бесчисленных извилистых улиц. Нестройным роем спешили куда-то горожане: важно проплывавшие по тротуарам мужчины – белые воротнички, строгие жилетки или менее классические кардиганы, напомаженные туфли, ровные стрелки на брючках – они, скорее всего, выползали из душных офисов после вечерней смены; и не столь красивые и модные, как о них привыкли говорить, женщины – тонкие носы и большие оленьи глаза на резковатых лицах. Стандартный переезд для Йоги омрачился мигренью, вызванной буйными соседями сзади. Мюллер и Сане, кажется, признали друг в друге потерянных родственников, поэтому несмолкаемым дуэтом паясничали и кривлялись весь путь до Лилля. – Тэк-с, что здесь у нас. Культурный центр, студенческий городок… Понятно. Короче, это аналог нашего Гамбурга. Томас бегло просматривал предоставленную тренерским штабом информацию о Франции, стране-хозяйке чемпионата Европы. Йоги Лёв заботился не только о физической форме игроков, но и о психологической, поэтому специально для ребят был подготовлен исчерпывающий справочный материал, с которым они по желанию могли ознакомиться на своих планшетах. – Скорее уж Кёльна, – возразил Сане, выразительно хмыкнув. – Да и где ты в Лилле море-то увидел? Они вначале горячо поспорили, но потом заключили перемирие и принялись пародировать вместе товарищей по команде, придумывать уморительные прозвища персоналу (хотя получались, скорее, обидные), забавляться с гугл-переводчиком. Если поначалу Йоахим силился не обращать на балагурившую парочку никакого внимания, то через полчаса их бессодержательная болтовня начала утомлять. В конечном счете он урезонил устроенную ими в салоне вакханалию, потому что на него она действовала хлеще, чем знаменитая китайская пытка каплей воды. Мюллер и Сане провели остаток дороги, молча слушая музыку и созерцая мелькавшие пейзажи за окном. Стадион Пьер Моруа жемчужно сиял на фоне чернильной мглы, накрывшей Лилль своим куполом, и напоминал инопланетный корабль, который случайно приземлился здесь, на восточной окраине города. Вечер выдался зябким. Капризный июнь, как инфантильная барышня, не изменявшая собственной натуре, легкомысленно метался между подлинным летним теплом и еще весенней прохладой. Немецкая делегация в одинаковых белых адидасовских куртках гуськом проследовала в подтрибунное помещение, где для футболистов уже подготовили раздевалку: разложенная на красных сиденьях домашняя форма Бундесманншафт, в шкафчиках – запасные футболки, на полу – бутсы (салатовые, желто-розовые или классические серые). И лишь в одном отсеке гардероба висел треугольный вымпел с эмблемой «Немецкого футбольного союза». Подобными вымпелами по стародавней традиции обменивались капитаны команд перед каждым матчем в знак взаимного уважения. Так делал Баллак. Так делал Лам. Так делал Швайнштайгер. Сегодня очередь Мануэля Нойера. Его звездный час. И вновь Лёв гордился им. А любил – даже крепче и пламеннее, хотя Йоахиму казалось, что полюбить еще сильнее уже просто невозможно. Украинцы – крепкий орешек, но Лёв знал, как его разгрызть. Парни в желтом суетливо носились по полю, то включая прессинг, то пытаясь контратаковать. Мячом они вполне предсказуемо не стремились владеть, полностью отдавая инициативу сопернику. А вот тяжелый после дождя газон дополнительно нагрузил игроков, отчасти нивелируя преимущества чемпионской сборной Германии – подвижные фланги и быстрый пас, что в планы бундестренера не вписывалось. Четырех минут не прошло, а «алжирский беспредел» повторялся: Мустафи нелепо потерял мяч, Боатенг каменным истуканом застыл у ворот, а пушечный выстрел Коноплянки отправился прямиком в дальнюю девятку. Спортивный мир окрестил такого рода удары емко и лаконично – «неберущиеся». Но Нойер, вытянувшийся в струночку, достал этот хитрый мяч в элегантном прыжке. Будто этот удар не изысканный футбольный деликатес, а хлеб с маслом, и он похожими ударами ежедневно закусывал на тренировках заместо завтрака. Йоги бы явно слукавил, если бы сказал, что все обстояло иначе. Ведь трудоголик Нойер нередко вкалывал за десятерых, вновь и вновь заставляя Мюллера, Гётце или Дракслера бить по его воротам. Мануэль постоянно оттачивал свое мастерство, терпеливо и методично, ступень за ступенью. Он всегда стремился к вершине лестницы, но не затем, чтобы после его боготворили, а ради команды. Потому что у лучшей сборной должен быть лучший голкипер. По стадиону прокатился восхищенный гул. Йоахим завидовал болельщикам, которые с высоты трибун увидели это спасение во всей красе. Сам же он, зачарованный фантастической реакцией Ману, изнывал от возбуждения. «Этого еще не хватало!» – внутренне костерил себя Лёв благим матом. – «Чтобы у меня встал на сейв моего вратаря, пока я под прицелом десяток камер». Усмирение мятежного духа и бунтовавшей плоти – задача не из легких. «Срочно подумай о чем-нибудь гадком», – нашёл спасительное решение он. Помогло. Его отпустило. Надолго ли? Украинцы продолжали строить оборонительные редуты и подлавливали Бундесманншафт в искусственные офсайды. Почти треть тайма немецкая машина тщетно искала дорогу к воротам противника, пока арбитр не назначил штрафной за грубый фол Коваленко на Тони Кроосе. И ребятам, наконец, улыбнулась удача. Мустафи, возможно, не главный специалист по игре на втором этаже, но именно он распечатал украинские ворота. А второй гол, забитый выпущенным на замену Швайнштайгером, поставил жирную точку в этой встрече.***
OST: Carlos Cipa – The Whole Truth
– Когда мы выйдем на поле, абсолютно каждый будет против нас. Сейчас как никогда ранее важно то, что мы – команда. Игроки, штаб, наш персонал – мы сражаемся точно единое целое, единый футбольный организм. Вместе мы прошли много испытаний, но они лишь сплотили нас. И если кто-то ошибется сегодня, то мы поддержим его, подставим плечо. Если у кого-то будет хороший момент – мы похлопаем ему. Мы дадим бой Италии, ребята, потому что уже выглядим победителями. Парни одобрительно загалдели, а пуще прочих – Киммих, у которого в характере присутствовала стальная жилка, а в крови – чемпионский менталитет: – Да! Порвем этих итальянцев! Правильно настроить команду в раздевалке – настоящее искусство. Йоги старался не перегибать палку с пафосом, но порой увлекался и потом получал дружеские тычки от Кёпке, который после ухода Флика осмелился взвалить на себя роль неуемного воззвателя к совести главного тренера. Этот принципиальный матч представлялся Лёву одним из самых сложных вызовов в его карьере. Йоахим, безусловно, жаждал реванша за горькое поражение на Евро 2012, к тому же противостоять находчивому Антонио Конте, который с величайшей страстью отдавался тренерскому ремеслу, было крайне занимательно. Бундесманшафт продиралась в четвертьфинал через густые польские леса и ирландские горы, но зато запросто раскрошила словаков. Скуадра адзурра, в свою очередь, расправилась с бельгийцами и нерасторопными шведами, а затем позиционно перехитрила испанцев, поплатившихся за верность излюбленной тики-таке. Обе команды приехали на «Стад-де-Бордо» исключительно за победой. Никаких компромиссов. Лёв и Конте, два гроссмейстера за тактическими шахматами, руководили своими «фигурами» из технической зоны, выдвинувшись к бровке. Сделав ставку на оправданный риск, Йоахим выпустил сборную на поле в непривычной формации с тремя центральными защитниками. Чтобы одержать верх в этой партии, Лёву требовался очень нетривиальный ход, который Конте бы не предусмотрел. Поэтому Хектор и Киммих вышли с установкой не только поддерживать атаки по флангам, но и создавать мобильность в центре. Любая перестройка команды со схемы на схему организовывалась через эту связку, ставшую главным козырем бундестренера. И оба тайма немецкая машина то запиралась в тяжеловесные 4-4-2, то трансформировалась в фешенебельные 3-5-2, то вытягивалась в суператакующий боевой танк 3-4-3 со столбом в виде Гомеса на острие. Лёв был предельно близок к тому, чтобы объявить Конте шах и мат уже после гола Озила, но вскоре невнимательность Боатенга, чайкой воспарившего над штрафной, когда итальянцы подавали угловой, привела к пенальти. Жером не успел убрать руку с траектории полета мяча. Ничейный счет держался до конца основного времени матча, не изменились цифры на табло и в овертаймах. Арбитр дал свисток. Сборные ждал самый нечестный и обидный способ выявления победителя, самый морально сложный – пенальти. Уставшие футболисты цепочкой потянулись к своим коучам за последними наставлениями. Йоахим подождал, пока команда образует тесный круг, а потом вышел на середину держать речь: – Многие называют серию пенальти лотереей, но мы с вами прекрасно знаем, что это не так. Выигрывает тот, кто в решающий миг отбросит свои нервы и проявит индивидуальный класс. И это будем мы. Каждый из вас – исполнитель высокого уровня. Вы профессионалы с большой буквы. Поэтому сконцентрируйтесь и реализуйте каждый удар. Нам нечего бояться! Вот и все. Генерал вдохновил солдат на последний бой. И те дружно, поддерживая и подбадривая друг друга, направились к выбранным рефери через жребий воротам. Но прежде Лёв успел выловить Нойера и подарить ему быстрое полуобъятие. – Удачи… – шепнул Йоги ему на ухо, слегка приподнявшись на мыски. Мануэль выжал неестественную улыбку. Первый номер сборной со стороны выглядел спокойнее удава, но Лёв достаточно уже изучил его, чтобы заметить скрытое смятение. А дальше свершился триллер, который бундестренер никогда не хотел бы пережить заново. Буффон и Нойер в главных ролях. Лучший голкипер прошедшего десятилетия, против лучшего голкипера нынешнего. Когда одна серия ударов окончилась паритетом соперников, настал черед следующей пятерки игроков попытать счастье. Кто-то бил «по воробьям», кто-то прямиком в перекладину – вопреки всем тренерским наказам некоторые ребята не смогли обуздать мандраж. Но Мануэль парировал удар Бонуччи. А затем и неуверенный одиннадцатиметровый Дармиана. «Победа, победа, победа!» – подзабытый вкус небывалого триумфа вскружил голову как крепкий алкоголь. Пока ребята и члены штаба обменивались поздравлениями, окрыленный Йоахим летел навстречу сегодняшнему герою с единственным намерением, которое еще полчаса назад назвал бы форменным безумием. Лёву внезапно стало плевать, что десятки камер фиксируют каждое его движение. Он отыскал в толпе ликовавших игроков Нойера, чтобы чуть ли не во всеуслышание заявить: – Ты молодец! Какой же умница! Мой хороший... …и затем утонуть в крепких и жарких объятиях Ману, который с такой нечеловеческой силой сжал его, что едва не выдавил весь дух. Осмелевший Йоги ласково потрепал Нойера по волосам, быстро пробежался кончиками пальцев по его монументальной шее, и потом, требовательно потянув вниз за футболку, поцеловал в разрумянившуюся щеку. В ответ Ману неловко засмеялся, но как же пленительно заблестели его глаза! И когда тренер предпринял попытку сбежать, только теснее сжал Йоахима в своих руках, лишая возможности высвободиться. – Спасибо… – охрипшим от перенапряжения голосом сказал Нойер. Лёв был в курсе, что когда его вратарь пытается докричаться до защиты, связки он не бережет совершенно. – Вы… чудо. «Я – что? Что он такое говорит?» – панически вопрошал Йоги у самого себя, но боялся узнать ответ. Субординация, извечно разделявшая их несмотря на дружбу, рушилась к чертовой матери. – Чудо сегодня ты. – Выполнять свою работу хорошо – мой долг. Но в уме я держал Ваши слова о том, что нам нечего бояться. И это мне помогло. Лёв так пристально посмотрел Ману в глаза, словно желал выпить это льдисто-голубое море до дна. – Работа? А мне показалось, будто я наблюдаю магию, – восхищенно выдохнул Йоахим и потом одними губами добавил. – Мой баварский волшебник… Лёв, увенчанный лаврами и до одури влюбленный, даже не подозревал, что от французов в полуфинале их не спасет никакое чародейство. Обескровленные его войска уже поджидал соперник, который, в отличие от немецкой машины, не терял важнейших «запчастей», не выгрызал победу в изнурительных овертаймах, не имел проблем с надежностью стартового состава. И Йоахим упрочил свой статус самого «бронзового тренера», безмерно осчастливив этим собственных злопыхателей.***
Во Фрайбург, который совершенно не изменился с весны, сохраняя оттенки провинциальной трогательности в любой сезон года, Лёв вернулся лишь спустя неделю после завершения европейского первенства. Даниэла встретила его с колким равнодушием, безо всякого намека на энтузиазм, и Йоги прекрасно сознавал, почему: их брак давно дышал на ладан, держась на непрочном цементе из поблекших воспоминаний и эхе доносившихся из прошлого клятв – «…в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас…» Вечером, как нарочно пасмурным и ветреным, они не говорили о кошмарном разочаровании – вылете от Франции, не говорили и о семейных проблемах, которые множились вокруг них, как грибы после дождя. Засыпать рядом с супругой впервые за долгое время разлуки оказалось задачей посложнее, чем сдерживание резвых французских атак. Наутро этот ноющий гнойник прорвало. Данни сердито гремела на кухне посудой. Она выглядела слишком бледно и понуро, точно недавно кого-то похоронила. Все ее движения были будто бы вымученными, ее тяжелое молчание давило десятитонной плитой. Даниэла поставила перед ним тарелку с завтраком, но даже не пожелала приятного аппетита и не удостоила его взглядом. – Ты разговаривал во сне, – выдавила, наконец, она, глядя в окно на давно не стриженный газон. Этот газон сейчас так напоминал их семейный очаг: запущенный и неухоженный – прекрасная метафора отживших свое отношений. – Ты звал кое-кого, – продолжила она непреклонно. Лев словно попал в дешевую мыльную оперу. Он не знал, что ему ответить жене, которая казалась теперь какой-то чужой и далекой. – Можешь молчать. Знаешь, я уже очень давно чувствую эту трещину, прошедшую между нами. И началось все не вчера – это длится годами. – Даниэла... – Подожди. Дай сказать. Эти слова я носила в себе слишком долго, так позволь же мне избавиться их тяжести. Мы жили душа в душу, кто спорит? Каждого знакомого спроси – скажут: идеальная семья. Но что все они в конечном счете знают о нас, настоящих нас, какие мы дома? Ты мой самый близкий друг, я знаю о тебе, возможно, даже больше, чем знаешь о себе ты сам. Меня с юности нашей удивляло, с каким равнодушием ты смотрел на других женщин. В смысле, тебе, разумеется, льстило их внимание, но я за долгие годы брака не припомню единого повода для ревности. Ты их просто не давал! И я гордилась этим. Но теперь все открывается в новом свете, правда? Если подумать, я никогда не находила у тебя журналов с женскими прелестями, не припомню, чтобы ты между делом отметил красоту актрисы или певицы, будь она хоть самой Одри Хепберн… Ты так и не смог за тридцать лет внятно ответить на вопрос, что тебе нравится в женщинах и что ты нашёл во мне? Зато ты полдня ходил как расфуфыренный индюк, если кто-то из коллег отмечал твой профессионализм, хвалил хороший вкус, чувство юмора или твои потрясающие манеры. Ты также мог часами воспевать любого достойного твоего внимания литературного персонажа – мужчину, естественно, и в такие минуты напоминал восторженную барышню из стихов Гёте. У нас давно уже нет того, что делает людей любовниками, да и раньше наш секс не отличался изобретательностью. Прежде я привыкла списывать все на твою эмоциональную скупость и прагматизм, но позже я уяснила – это далеко не так. Я знаю, какой спящий вулкан скрывается в тебе, каким яростным ты можешь быть, каким уязвимым, когда думаешь, что никто не видит. И сегодняшняя ночь уже не стала для меня сюрпризом… – Данни… – попытался оправдаться он, но не сумел подобрать нужную фразу, способную смыть с него всю ту грязь и мерзость, которую он посмел принести с собой на порог их общего дома. – Не стоит. Теперь я знаю, что ты ещё и страстный. Удивительное открытие спустя тридцать лет брака. Обидно, что ко мне оно не имеет никакого отношения. – Мне жаль, мне так жаль. – Он в курсе? – серьезно поинтересовалась она. – Нет, что ты, конечно нет. – Поговори с ним. – Исключено! Даниэла медленно повернулась к нему. Глаза ее были влажными, но она так и не проронила ни единой слезы. – Послушай. Может, из тебя не вышел мне муж, но я все ещё твой друг. Поверь, ты просто сгоришь. Продолжишь держать это в себе – сгоришь. Он вроде бы парень понятливый и хороший, если я что-то уяснила из твоих рассказов о нем. Тебя ценит. По крайней мере, выслушает и не прогонит. – Я действительно так часто говорил о нем? – Чаще, чем ты думаешь. – Горестная усмешка искривила ее губы. – Даниэла, прости. – Ну, хватит. Ты не сделаешь лучше ни себе, ни мне. Интересно, что же ты в нем такого нашёл? У тебя было столько возможностей свернуть на эту дорожку… Что в нем особенного? – О, если бы я знал, Даниэла, если бы я только знал… «Наверное, я просто нойеросексуал», – иронично подметил Лёв, но на душе его скреблись кошки. Через месяц после этой тяжелой беседы чета Лёвов развелась.