Восемь жизней

Время два ночи, а я на полу в ванной, в самом углу, держусь за ножку раковины. От ледяного кафеля холодно, потому что я в шортах и босиком. Я собираюсь встать, но меня толкают так, что теперь я падаю в ванну. На меня летят шампуни с полки, а еще там вода. Этот парень, который стоит рядом, нависает надо мной, — вообще-то это мой парень, — срывает мокрое полотенце с батареи и начинает хлестать им меня, со всей яростью, что у него есть. Хорошо, что это не нож. Спасибо, что в этот раз это не ножницы. Упаси его Господи взять в руки лезвие. Он кричит, матерится и говорит: — Думаешь, я не знаю, с кем ты сегодня была? — Он имеет в виду моего бывшего, которого я не видела два года. Он всегда все знает лучше меня. И он вдруг убегает, резко выскакивает из ванной, а я достаю из шкафчика над раковиной перцовый баллончик. Я переклеила этикетки, и мой парень думает, что это спрей для лица. Средство самозащиты от него самого хранится прямо перед его носом, рядом с его бритвой. А он ничего не подозревает. Невольно будешь оригинальной, когда думаешь, как постоять за себя. Я сижу в мокрой ванне в окружении шампуней и гелей для душа со спреем для лица в руке. Темно, свет доносится только из коридора, потому что не работает лампочка. Она не перегорела — ее разбили. И он возвращается, в руках у него не видно, что. Что-то типа проволоки. Он кричит, а потом вдруг бежит ко мне, так резко, что я прячусь за бортиком ванны, закрываю голову руками. А потом он исчезает. Вдруг загорается свет. В руке у меня не спрей для лица — перцовый баллончик, — а вилка. Теперь я не в пижаме, а в джинсах и незнакомой футболке, и я на чужой кухне, сижу за столом. — Ну? Кофе нормальный? Твой любимый, только без сахара, — говорит какой-то парень в фартуке. В одной руке у него лопатка, а в другой — турка. Он поворачивается к плите — там омлет на сковородке — и говорит: — Сахара нет и не будет. Нельзя пускать четыре ложки в одну чашку. Тебе еще не плохо? На стене висят часы. Там семь утра, хотя последнее, что я помню — два часа ночи. Я убираю волосы за ухо, — обычно я так не делаю, но только не сейчас, — и отпиваю из кружки. Горько так, что невозможно пить. Худший кофе, который я пробовала, но оказывается, что он мой любимый. — Однажды я переел сладкого, — снова говорит незнакомый мне повар. Вместе с ним шипит сковородка, а из тостера вдруг выпрыгивает хлеб. — И у меня даже тряслись руки. — Он смеется, как-то слишком громко для такой маленькой кухни и заливисто, и говорит: — Сердце колотилось, как бешеное, словно я пробежал марафон. Ты всегда так себя чувствуешь? Я наливаю в кофе молоко. Столько молока, что теперь его больше, чем кофе. Но это все равно не так вкусно, как думает этот парень. — Можно мне воды? — говорю я, потому что во рту все еще привкус воды из унитаза. Унитаза у меня дома. Он подает мне стакан, а потом открывает холодильник и достает оттуда масло и бекон. Кажется, я попала на кухню какого-то ресторана. Интересно, он каждое утро так завтракает? — Думаю, лучше начать с малого, — говорит он и ставит на стол тарелки в цветочек. — Для начала отказаться от сахара в кофе. Вообще-то я не люблю сладкое, но теперь меня хотят посадить на диету. Все время кто-то хочет что-то сделать со мной. Он садится за стол напротив меня, улыбается и говорит: — Не волнуйся, я буду поддерживать тебя, Джина. Теперь меня зовут Джина. Зато хотя бы не Еджи. Это намного лучше, чем удушающий захват от того парня. И зачем он носит зеленые контактные линзы? Рядом с тарелкой телефон в девчачьем чехле — с кроличьими ушами. Сегодня — четырнадцатое декабря, хотя еще вчера было пятое октября. Последние сообщения от человека по имени Джин. Я — или Джина — писала ему: «Зайди за кофе с маффинами, пожалуйста-пожалуйста. Люблю». Еще я написала: «Где ты? Я не взяла ключи». Там было: «Ты забыл мусор, мамочка». Его точно зовут Джин. Передо мной тот самый Джин, мой новый парень или кто он. Мой парень теперь не избивает меня, а готовит. Вместо того чтобы кричать, он говорит: — Кстати, ты в курсе, что у тебя оторвался каблук на сапоге? Я поворачиваюсь в сторону входной двери, там на полу стоит обувь. А этот Джин пьет кофе и говорит: — Я утром мыл полы и увидел. И давно ты так ходишь? Я снова оборачиваюсь. У двери в ванную стоит ведро и швабра, а еще какой-то спрей для чистки окон или мебели. И вообще вся квартира сияет, словно декорации для съемок фильма. Он мыл полы?.. Утром?.. — Судя по твоему растерянному виду, — говорит Джин и добродушно улыбается, — ты даже не заметила. Мне кажется, что я все еще чувствую ледяные пальцы на запястье, тяжелую хватку чужой руки. Мне кажется, что до сих пор остался красный след, хоть теперь я и Джина. Но там вместо отпечатка ладони татуировка и часы. Я ношу часы на левой руке, но теперь они — на правой. И татуировок у меня раньше не было. — Господи, Джина, почему ты плачешь? — говорит он и вскакивает из-за стола, чтобы быть ближе ко мне, берет меня за руки. — Что случилось? Неужели ты так расстроилась из-за сахара? Не стоит все принимать так близко к сердцу! Может, я и не Джина, но я говорю: — Никто так не заботился обо мне. — Брось, ты меня смущаешь, — отвечает он и смеется. Потом он обнимает Джину, вместо которой теперь я, и говорит: — Ты сегодня какая-то странная. Правда ничего не случилось? Я просто трясу головой, уткнувшись в его грудь. У счастливой Джины точно не случилось ничего плохого. Он все стоит, нагнувшись, обнимает меня, еще поглаживает плечо, и становится так уютно и тепло, как еще никогда не было. И он пропадает. Больше нет омлета, тостов и кофе, а я в своей ванной на полу. Стоит просто закрыть глаза, как все исчезает. Темно — свет до сих пор только в коридоре, — и моего парня здесь нет. На шее у меня какие-то следы, будто от веревки или проволоки. Ладони в крови, и все болит. Теперь я не Джина.