Восемь жизней

Я просыпаюсь на больничной койке. Я в одиночной палате, накрыта белым одеялом. А еще все болит так, словно меня переехало пополам. Моего парня здесь нет, хотя только что он замахивался на меня лампой. Держал возле моего лица нож для мяса. Пытался привязать к батарее. Моего парня — бывшего парня — здесь нет и не будет, потому что мне говорят: — Вы проснулись, госпожа Ким? Моя фамилия — не Ким. Интересно, можно сыграть амнезию, если меня госпитализировали? Кем бы я ни оказалась, мне это уже надоело. Но мне говорят: — У вас сломано три ребра. Никакого сотрясения. Никакой потери памяти. У меня опять новая роль. Новая чужая жизнь. Можно пробоваться в актрисы. — Вы потеряли сознание из-за повышения температуры, — говорит врач и смотрит в мою карту. А потом дверь вдруг открывается, — распахивается так, что ручка стучит о стену, — и в палату врывается какой-то парень. На нем нет лица, он удивленный и растерянный, а еще он весь взъерошенный. Ну, здравствуй, моя новая вторая половина. Он бежит ко мне, хватает меня за руку и говорит: — Даин, ты в порядке? Каждое новое имя еще хуже предыдущего. Врач повторяет ему все то же, что сказал и мне. Я надеюсь, что удастся отлежаться в больнице, пока я в чужом теле, но врач говорит: — Нет смысла держать вас тут и дальше. Он идет к двери и говорит: — Приходите через неделю. Вас запишут на шестнадцатое ноября. Сегодня шестнадцатое ноября, а не второе, как думала я. Я забыла о двух неделях своей жизни. Просто проспала. Врач уходит, а этот парень грузно усаживается на стул рядом с койкой, просто падает туда, а потом ложится на мою подушку, прямо лицом. — Я так торопился сюда, — говорит он возле моего уха. — Слава богу, все обошлось. Я боялся, что… с тобой что-то случилось. — А потом резко поднимает голову и кричит мне в лицо: — Ты могла умереть, Даин! Не знаю, почему я должна умирать, впрочем, это проблема Даин, а не моя. А он опять кричит: — Ты больше не ездишь на мотоцикле. — Он так громко говорит, что у меня вот-вот заболит голова. — Повезло, что у тебя нет сотрясения! Почему ты даже не надела шлем? Да уж, хорошо, что я не попала в тело Даин, когда она была на дороге. А этот парень встает и говорит: — Пойду возьму нам попить. — Он идет к двери. — Тут сломан лифт. Я поднимался пешком на двенадцатый этаж. Он уходит, и я провожаю его взглядом. Он странно одет, — в разноцветной одежде, штаны он будто случайно обрызгал краской, а еще у него на голове солнечные очки в красной оправе. В серой больничной палате мрачно, и он — прямо как светофор здесь. Ярко-оранжевое пятно закрывает дверь снаружи, и я встаю, но боль отдается во все тело, не только в ребра, и я ложусь обратно. У меня с собой ничего, кроме телефона. Он лежит на тумбочке рядом. Нет даже денег и ключей от дома. А еще никак не удается выяснить, кто этот парень. Сегодня я — Даин — разговаривала с тремя контактами, подписанными мужскими именами. Сообщений у нее нет вообще. Но есть фотографии, правда, нигде не написано, как его зовут. Хотя, конечно, было бы удобно, если бы она оставила памятку: «Что делать, если кто-то вдруг обнаружил себя с моим парнем и не знает, как сюда попал». Этого парня так долго нет, что я успеваю одеться. Все болит, и трудно ходить. Раскалывается голова. Я уже думаю сбежать, как возвращается Номин-Хосок-Джихан с двумя бутылками газировки. Не знаю, кто из них он, поэтому он будет просто — ты, слушай, эй. — Не смог выбрать, какую ты захочешь больше, поэтому взял обе, — говорит он и сгибается пополам, опирается руками о колени. Тяжело дышит и говорит: — Лифт до сих пор не починили, а автомат, представляешь, есть только на первом этаже. Мне, избитой жизнью, приходится спускаться пешком с двенадцатого этажа. Все болит и ноет, а еще у меня большой синяк прямо на щеке. Мой новый парень поддерживает меня, но уже на одиннадцатом этаже он вдруг берет меня на руки, хоть я и прошу — умоляю — его не делать этого, еще и смеется — нет, хохочет. Все — и персонал, и пациенты, — то и дело смотрят на нас, резко поворачивают головы и делают большие глаза. Вот, как он смеется. Мне стыдно и неловко, хоть я и не Даин. Я просто жду, пока это закончится. На десятом этаже возле лифта лифтер — там кто-то застрял. Кто-то сидит в лифте уже минут сорок. В такси он говорит: — Вчера к нам в группу пришла новенькая. — У него такой тон, словно я должна понять, о чем он, поэтому я просто киваю. — Она подошла ко мне перед занятием и сказала, что абсолютно не умеет танцевать, но очень хочет научиться. Я сказал ей, что научиться может любой, но она мне не поверила. И я все занятие наблюдал за ней. И знаешь, что? — Что? — говорю я, потому что он молчит и в ожидании, подавшись вперед, смотрит на меня. — Она шикарно танцует! — вдруг кричит он, взмахнув руками. — И она напомнила мне тебя. Недооценивает себя и рано сдается. — Думаешь, на меня это похоже? — спрашиваю я, хотя ответ не имеет смысла, ведь я не Даин. — Конечно! Ты ужасная пессимистка! — опять кричит он. На переднем сиденье водитель с кислым видом откашливается, а потом говорит: — Тут пробка. Торопитесь? Я говорю, что нет, а мой парень говорит теперь тише, чуть не шепчет: — Сразу опускаешь руки. Даже сейчас у тебя такое хмурое лицо, хотя все хорошо. — Он смотрит на меня с удивлением. Хотя ведь он не знает, что я пытаюсь получить запрет на приближение от своего парня. Бывшего парня. — Да ладно, не смотри на меня так. Ты выжила — это главное. Просто… не будь такой беспечной. Такси подъезжает к дому, и тут меня ждет еще одно испытание — мы живем на восьмом этаже, а лифта нет. Я даже не успеваю ничего сказать, но, как только я вылезаю из машины, — он как-то вдруг оказался тут быстрее меня, — он снова берет меня на руки. Пожалуйста, можно мне снова улететь в Токио? Конечно, хорошо, что не придется самостоятельно взбираться по лестнице в дряхлом теле Даин, но он так взбегает по ступенькам, что даже немного страшно. Кажется, энергии у него точно больше, чем у меня. У настоящей меня. Дома он носится вокруг меня так, словно я не могу ходить. Меня парализовало. У меня больше нет руки. Он говорит: — Ты чего-нибудь хочешь? Хочешь есть? Он что-то делает в кухне, стоит возле холодильника и кричит оттуда: — Посмотрим какой-нибудь фильм? Он возвращается с тарелками, пока я сижу на диване, и говорит: — Я могу сварить кофе. Он не успокаивается, пока весь стол не оказывается завален полуфабрикатами — все размороженное и разогретое. Только что это было порошком, но теперь — это еда. Даже в кофе он пустил сухое молоко. Он садится рядом со мной на диван, но вдруг снова встает. Ему никак не усидеть на месте. У них за телевизором целая коробка с дисками — там сотня фильмов, не меньше. Он там роется, спрашивает, что я хочу посмотреть, но ни один из тех фильмов, что он называет, я не знаю. Пока он за телевизором, я смотрю по карте в телефоне, где я. Но я в другом городе. Впрочем, это и неважно. Главное, уйти отсюда. Выбраться на воздух. Побыть собой. Это выматывает — быть кем-то другим. Хочется просто вдохнуть полной грудью. Этот парень не включает фильм, пока я не говорю, что я очень хочу его посмотреть. Прямо очень-очень. Стопроцентно хочу. Три раза он спрашивает одно и то же. Повезло, что неизвестный фильм оказался драмой — этот парень засыпает уже на десятой минуте. Фильм такой скучный, что он засыпает сразу же после своих слов. Только что он говорил, но уже через пять секунд — он спит. Я толкаю его с плеча, но он не просыпается. Я бегу — хромаю — в сторону входной двери. У шкафа женский рюкзак, внутри деньги, документы и ключи. Этот парень спит так, что его ничем не разбудишь. Он не просыпается от звука опрокинутой вазы. Из-за сквозняка хлопает окно, но он только свешивает руку на пол. Вдруг звонит телефон Даин, — а у него открывается рот. Да и лежит он в такой неестественной позе, что с трудом можно представить, что так вообще можно спать. Идти больно, но я иду. У меня в руках ботинки и кожаная куртка. У Даин другой одежды нет — целый шкаф посвящен только кожаным курткам. Вся ее обувь — шнурованные ботинки на толстой подошве. Я хлопаю дверью, — сквозняк. Даже если этот парень проснулся, это неважно — я уже на свободе. Надеваю ботинки и, держась за стену, спускаюсь вниз. На улице даже легче дышать. Собирается дождь, но я должна скоро вернуться. Интересно, что происходит с этими девочками, когда я исчезаю? Они падают в обморок? Засыпают? Даин будет неприятно обнаружить себя на асфальте возле проезжей части. На ступеньках подземного перехода. У выхода из метро. Пусть попробует оказаться на моем месте. Я сижу в парке на скамейке и смотрю телефон Даин. У нее много подписчиков в Инстаграме, потому что она делает трюки на мотоцикле. На велосипеде. На скутере. Тысяча фотографий, и везде — она со своими друзьями экстремалами. И ни одной фотографии с парнем. Все они — не выложены, хранятся в памяти телефона. Я листаю до начала — они вместе уже два года минимум, но в сети нет ни одной фотографии. Ищу Инстаграм этого парня. Должна же я узнать его имя. Но его нет — Инстаграма. А потом телефон падает на асфальт, рука слабеет, и я — уже настоящая я — просыпаюсь в другом месте. Та рука, которой я держала телефон, теперь привязана к батарее так, что она уже синяя и болит. Моего парня — уже бывшего — здесь нет. Темно, и единственное, что я чувствую, — вкус крови во рту.