Добро пожаловать отсюда

— Его зовут Пётя. Юра заглянул в телефон, открыл галерею, выбрал другое фото. Пётя, конечно, стоит на заставке, но это не то. Как у всякого уважающего себя котовладельца, снимки кота занимали в Юрином телефоне девяносто процентов фото. На остальных был он сам, каток, спящая с перепою Милка с нарисованным на щеке цветочком. Прямо маркером кто-то нарисовал, чем только ни терли, а оно потом само сошло, недели через три. Юра говорил: радуйся, что не хуй. — Пётя, — перекатил во рту Отабек. — Оригинальное имя. Я думал, у таких котов имена звучные и длинные. — Ну, вообще-то он Пума Тигр Скорпион. Серьезно. — Вот в это уже верю. Потом, конечно, заржал, и Юра следом. — Он вообще лентяй ещё тот, но если ему что-то надо — стенкой не остановишь. Мне иногда кажется, он сквозь двери умеет проходить, закрывать его где-то бессмысленно. — С дедушкой живет? — Нет, со мной. — Ты живешь отдельно? Юра быстро глянул на него и отодвинулся, перестав наваливаться на плечо. Отабек расценил это по-своему. — Прости. Не отвечай. Это не мое дело. — Да, — сказал Юра, — отдельно. Давно уже. Сначала не один жил, был мелкий, потом снимал, а теперь за Олимпиаду квартиру в Питере дали, губернатор расщедрился, там ремонт надо делать, придется заниматься всем этим, я как-то заебался заранее. — Я думал, — сказал Отабек через паузу, — ты москвич. Юра хмыкнул: — Да я сам иногда об этом забываю. Тренер работает в Питере, пришлось к нему переехать. — И повторил: — Давно уже. На катке иногороднего народу валом, где и есть нормальные катки, как не в столицах, так что вопросов ни к кому обычно не возникает, но Юре раньше задавали вопросы. Почему не у себя? И на жилье не тратиться, и с семьей. Потом, когда их общая с Яковом работа стала давать результаты, и эти вопросы отпали сами собой. — Так с кем же тогда Пётя? — С Лилией. Это, — Юра отнял телефон, пролистал фото, — хореограф. Железная тетка. Тренера бывшая жена. Отабек посмотрел на строгое лицо глядящей в сторону Лилии и кивнул, он уже видел её в Википедии. — Прима-балерина. — Да, — кивнул Юра. — Вообще Яков меня ей сплавил, чтоб она мне программу поставила. Три года назад. У меня дебютный сезон был среди взрослых. Она поставила, чуть пополам меня не переломила. Но мы сработались, и с тех пор вот как-то на постоянке. Я даже жил у неё какое-то время, с Пётькой. Так что, когда уезжаю, она его к себе на время берет, вообще тайная кошатница, я думаю, просто всю жизнь не до этого. А у неё квартира ещё такая, знаешь, не для животных, как в музее живешь. В старом доме. При Союзе там коммуналка была, она даже фотки показывала, они с родителями жили в одной из комнат, а потом она всё выкупила со временем. Даже представлять не хочу, во сколько это всё обошлось. Можно было три обычных квартиры купить, наверное, и пару машин в придачу. — С местами детства трудно расстаться. Ты ведь тоже любишь эту дачу, правда? Не продал бы? Юра задумался. — Никогда не смотрел с этого ракурса. И правда. И дачу не продал бы, но это больше из-за дедушки, он этот дом любит. С утра лило. После полудня они нарезали целое блюдо бутербродов, налили по огромной чашке кофе с молоком и перебрались на чердак. Юра притащил подушек, они обложились ими, как персидские шахи, сидели, ели и болтали о котах и детстве. — А я не местный, — сказал Отабек. — Это я вижу, — заверил Юра. — Слушай, это так себе вопросы, не обижайся, ладно, я просто в этом не шарю. Но… ты кто? Я различаю всех, ты не думай! Японцев там от корейцев, китайцев тоже. На соревнованиях азиатов полно, больше, чем остальных, но ты не кореец. Вроде. — Я казах. — О как! — Семья из Алматы. Переехали, когда мне было десять, по работе родителей, они у меня строители. — А. Строители. Ясно, понятно. Отабек явно увидел всё по Юриному лицу, но обижаться не стал, а пояснил с улыбкой: — Архитекторы. Не мигранты в печальном смысле. Я тоже думал об архитектурном, но понял, что не моё, больше люблю работать руками. Решил податься в инженеры. — О как. А что тогда только технарь, почему не институт? Или что там, академия? — Планировал после. Заочно, чтобы совмещать с работой. Но пошло не по плану. Дождь то стихал, то усиливался, молотил по карнизу. Юра облизал пальцы от майонеза, смял салфетку и сказал с глубокой уверенностью: — Ничего. Это тебе потом в силовики нельзя будет пойти с судимостью, или там в банкиры, и то, я не уверен, а в инженеры-то, пф. Он сказал это и умолк. Отабек сидел с застывшим лицом и тискал штаны на бедрах. Юре захотелось приложиться о стенку башкой. Дебил, блядь. Так сказал, будто всё уже ясно. Будто нет никакой жопы в том, что человек, который должен был не так уж много отсидеть и вернуться к нормальной жизни, теперь не знает, что делать и куда идти. Где прятаться и как долго это может продолжаться. Но Отабек через минуту разгладил ткань, подтянул подушку к животу, обнял, уперся в неё подбородком и сказал: — Ты прав, Юра. Ты прав, может, ещё и не всё потеряно. После еды и под шум дождя обоих уклонило в сон. Юре приснилось, что он внизу, в кухне. Что темно, а у холодильника стоит огромное и черное. И злое. Он хочет включить свет, касается выключателя, раз за разом, до ушей долетают сухие щелчки. Тщетно. Огромное и черное начинает смеяться. Юра проснулся уже в сумерках, нащупал телефон и охнул: что теперь делать ночью-то? И где Отабек? Отабек нашелся внизу, с книжкой и полной сковородкой картошки. — А что ты меня не разбудил? — возмутился Юра, зевая и закрываясь сгибом локтя. — И вообще, бросил там. — Увидел, что ты уснул, не хотел мешать. Я тоже вздремнул. Погода такая. Юра быстро сбегал умыться. Поглядел на свое помятое наволочкой лицо, поскреб подбородок. Надо бы уже, пожалуй, побриться. Отабек вот за три недели всю пачку бритв извел, Юра купил ещё, Отабек ужасно смутился, что вводит его в траты. Юра чуть не убился фейспалмом. Уж на бритвы он как-нибудь зарабатывает. Даже на хорошую, которую, блин, забыл бросить в дорожную сумку, но для него-то это, в общем, не такая проблема. Вот Отабек да-а, мужик. Три дня не побреется — уже бородища. Юра стянул футболку, сполоснулся над раковиной. Хмыкнул под нос, вспомнив, как думал, что у Отабека под мышками брутальные заросли, и как оказалось, когда он снял при Юре верх, что ничего подобного — побрил. И с тех пор Юра не мог перестать думать: только подмышки или ещё кое-что? Уж наверняка там, где он провел последний год, таких бьюти-практик как минимум не одобряют. И не дай бог проявляют неодобрение делом. Юра передернул плечами. Нет, Отабек сказал, что этого не было. Как сказал, так и есть. Не то чтобы лично Юра поделился бы таким пиздецом с первым встречным, но тем не менее. Когда он вернулся в кухню, Отабек уже расставил тарелки, разложил вилки, корзинку с хлебом, пачку кетчупа и чесночного соуса, и ненавязчиво спросил: — Будем смотреть кино сегодня? Раз выспались. Признаться честно, смотреть кино хотелось отнюдь не всегда, но отказать — как? Понятно, что в камере кино не посмотришь, тем более такое, какое хочется и столько, сколько хочется. И вряд ли потом обсудишь нормально с кем-то. — Давай корейское, — предложил Юра. — У меня есть два фильма. Один про зомби апокалипсис, второй про войну, оба, говорят, годные. Отабек оживился: — Никогда не смотрел корейское кино. — Да я тоже, вот заодно оценим. Юра нацепил картошку на вилку: Отабек резал красивыми дольками, Юра, видимо, не знал какого-то секрета, у него, когда он пытался перейти с привычных кружков на дольки, всегда получались какие-то толстые бруски. И зачем-то сказал, вроде как продолжая корейскую тему: — Знаю одного фигуриста, корейца, серьезный такой пацан, у нас один хрен с катка шутил, мол, такое чувство, что он в Южную Корею сбежал из Северной. Прям как депутат на коньках. Во-от, а у него собака. Так вот когда на Ростелекоме в прошлом году выступал, его прям заебали этим вопросом. Ну, типа, собаку на голодный год держишь и прочую херь. Шутки шутили. Причем казалось бы, адекватные все люди! Он, представь, в таком ахуе ко мне подошел и спрашивает: Юрий, у вас что, едят собак? Мы там вповалку лежали. Отабек осторожно улыбнулся. У Юры вдруг заломило в зубах. — А у Никифорова, ты читал уже про него? Ну вот. Был, значит, у Вити Никифорова пудель, Маккачин, приставучая псина, вообще нельзя было подойти, залижет насмерть. Жил у него ещё с юниорских лет. И умер, когда он последний свой сезон докатал. — Грустно. — Да вообще! У многих на самом деле животные есть, кошки там, шиншиллы, хомяки всякие. Фанаты и себе таких же берут. Не знаю, как это работает, но порой до смешного доходит. Кацуки, например, японец, в детстве по Никифорову фанател, и знаешь что? — Тоже завел пуделя. — А, — сдулся Юра, — ты читал. — Догадался, просто логично. А твои фанаты заводят невских маскарадных? «Ангелы Юрия»? Юра резко надулся обратно, засопел. — Да блин, не смейся! Ну да, было дело, котят прям расхватывали. Ну, не моих, в смысле, Пётька стерилизованный, а у заводчиков. Надеюсь, все кошаки в норме. А пока Отабек мыл посуду, Юра достал телефон и позвонил Лилии, но та была, конечно, не дома, и дать помурлыкать Пёте в трубку не могла. Ещё и обругала в своей до зубовного скрежета спокойной манере, что Юра отвлекает её по пустякам. А я вот соскучился, вздохнул Юра, затянув ноги на табуретку и глядя, как ходят под тканью футболки лопатки, когда Отабек трет пенной губкой тарелку. И по Пёте соскучился, и по катку, и, как это ни странно, по Лилии. Скоро, скоро уже, осталась всего неделя. Нет конкретной даты, когда он должен вернуться, но день этот всё равно надвигается. В последнюю неделю Юру обычно уже ломало. Он не досиживал, собирался, закрывал дачу и уезжал. На день на квартиру к дедушке, а потом в ночную дорогу. На этот раз не тянуло и не ломало. Наоборот, хотелось, чтобы замерли дни, часы и минуты, потому что они ещё о стольком с Отабеком не поговорили. С беглым зеком, который вдруг оказался самым лучшим для него, Юрия Плисецкого — чемпиона, призера, мастера и бла-бла-бла — собеседником. С ним хорошо говорить о себе, хорошо говорить о нем, о кино, о корейцах, котах и собаках. Обо всем, пожалуй, кроме будущего. Куда он пойдет, когда истечет время? Что собирается делать? Отабек ничего не говорил, а Юра его не спрашивал. Было страшно. Ну что же, стоит признать, что снимать корейцы умеют. Оба фильма зашли на ура. Но к концу второго, когда перевалило на пару часов за полночь, и Отабек, и Юра уже клевали носом. — Сейчас, — сказал Юра, когда по экрану поползла длинная лента титров. — Схожу отлить и к себе пойду. Отабек не ответил даже: ага. Голова на расслабленной шее склонилась набок. Титры кончились, экран застыл черным прямоугольником, настольная лампа светила мягко сквозь персиковый абажур, и в комнате словно бы разлили каплю солнца в ночной темноте. Юра моргнул осоловело, облизал сухие губы, с трудом заставил себя разлепить ресницы. В голове туманилось. Сонно и странно. Мягкие губы Отабека влажно приоткрылись, и взгляд прилип к ним сам собой, как привороженный. Широкая челюсть с частыми пеньками щетинок оказалась вдруг совсем близко. Какой у него, подумал Юра, короткий нос. Такой аккуратный. И ресницы, и глаза, черные, как бездна. — Юра. — Молчи. И Отабек молчал, когда губы соприкоснулись и смялись. Молчал, когда в рот проскользнул язык. Молчал, когда Юра взял его за затылок, повернул к себе, прижал и сам вжался, словно надеясь стереть одежду, кожу и влиться в него нутром, спаяться грудью к груди и сердцем, которое стучало так заполошно, что хотелось стонать, к сердцу. — Юра, — сказал Отабек, когда Юра отстранился глотнуть воздуха и убедиться, что на самом деле не спит, а то снится же всякое. — Юра, не надо. И Юра поставил условие более жесткое: — Заткнись. Уснул он, кажется, именно так, губами около губ. С рукой Отабека на своей пояснице. Утро началось не так уж и плохо, если не считать некоторой неловкости, от которой мокрело в подмышках, и подрагивали руки, и Юра чуть не уронил чашку, которую протянул ему Отабек, когда он вошел в кухню. — Извини, — буркнул Юра, — я твой диван занял. Проснулся он с подушкой под головой и накрытый пледом. Отабек уже шуршал в кухне. — Я думал перенести тебя, — скромно улыбнулся Отабек, — но пожалел будить. — А сам где спал? — Наверху. Ничего? Юра кивнул, присаживаясь к столу: ничего. И всё, вроде, было нормально, а потом позвонил дедушка и напомнил, что у матери день рождения. — Ты уж поздравь, Юрочка. Не вредничай. Юра скривился так, что заныли мышцы лица, но пообещал. Блядь. Сегодня, да? Обязательно вот именно сегодня? Именно когда с Отабеком… Ну не делать же вид, что ничего не было! Детский сад какой-то, господи. А настроение, такое приподнятое ещё пару минут назад, сразу в хлам. — Юр, всё в порядке? — Да. — За окном всё ещё накрапывало, Юра выругался под нос: и так хреново, ещё и погода, как в чистилище. Отабек смотрел испытующе, пришлось пояснить: — У матери сегодня день рожденья. Надо позвонить. Блядь. Он оттолкнул телефон, но далеко тот не отъехал, замер у сахарницы. Отабек размешал сахар в чашке и промолчал, опустил вытаращенные на секунду глаза вниз и уставился на столешницу. — Ну что такое? — Ты ни разу не говорил о родителях. Я решил, что есть только дедушка. Извини. Я рад, что ошибся. От губы отдалось резкой болью, Юра вздрогнул и разжал зубы. Повозил по губе языком, проверяя, не прокусил ли насквозь. Губы после ночи были чувствительные. Он улыбнулся, потрогав нижнюю пальцем, вспомнил о предмете разговора, и уголки губ опустились сами собой. — Все у меня живые, — признался он. Родители развелись, когда Юре было четыре. Оба молодые на грани юношества, обоим хотелось беззаботно и легко жить. И расставаясь, они совершили последний единодушный поступок: сбросили плод своей невечной любви в крепкие дедушкины руки. — Мы видимся-то не каждый год, — поморщился Юра, — но деда просит, чтоб я звонил хотя бы по праздникам. Юра не сильно бы удивился, узнав, что и о его дне рождения дедушка матери напоминает, потому что звонила она всегда после обеда, а то и к вечеру. Ну правильно, чего бы не забыть день, в который ребенка родила? На дедушку Юра не сердился. Это Юре она вряд ли мать, он, во всяком случае, отказывался признавать, что мать — это вот такое к нему отношение, а дедушке она всё-таки определенно дочь, уж какая есть. Не самая, надо сказать, плохая. Вполне успешная в своей сфере, второй раз замужняя, велосипедистка и путешественница — Юра видел у неё в инстаграме. Очень модная мама, они зафрендились во всех соцсетях и иногда лайкали друг друга. У кого-то мама-подружка, у кого-то мама-ментор, а у Юры мама-одна-из-тысяч-подписчиц-инстаграма. Ну что же, бывает и хуже, отец вообще есть только в ВК. Пришлось звонить. Пять раз было занято, на шестой дозвонился, нашел какие-то слова, услышал в ответ, что за его выступлениями на чемпионате Европы следили, а вот на Мире не получилось, некогда, но ты молодец, Юра, горжусь тобой, надо бы нам встретиться, жалко, что ты не в Москве. Юра сказал «угу» и попрощался. Он сидел на ступеньках лестницы, на самом верху. Сгорбился, сунув руку с телефоном между колен, уткнулся в них лбом и позвал, не заботясь, что звук голоса заглушится: — Что ты там прячешься, как привидение? Иди сюда. Отабек, стоявший внизу лестницы, в тени, поднялся наверх. Протянул Юре стакан воды с лимоном и сел рядышком. — Всё нормально? — Да, — ответил Юра. — Да. Это ненадолго выбивает из колеи, но я норм. Плечо Отабека оказалось удобной подставкой для щеки. Юра повозился, убеждаясь, и окончательно расслабил шею. Отабек медленно поднес руку и погладил его по волосам. Заиграл пальцами, перебирая прядки. Хотелось мурлыкать. — Ты скучаешь по своим? Отабек вздохнул и признался: — Да. Очень. Несправедливо, подумал Юра. Как же всё это несправедливо. У кого-то такая мама, что не нужна даром, а кто-то своей не может даже и позвонить. Что за собачья жизнь? Оба вздрогнули и едва не скатились кубарем с лестницы, когда постучали в ворота, и раздались голоса. Мужские голоса. Требовательные и громкие. Голоса, которые должны были рано или поздно явиться. У смежного забора, когда Юра выглянул на крыльцо, стояла тетя Вера, и лицо у неё было торжественное. Лицо человека, который так редко в жизни сталкивался с представителями кое-каких органов, что каждая встреча — событие. Что в каждую встречу надо по максимуму проявить себя законопослушной гражданкой и оказать содействие, даже если непонятно — чему. — Юра, — сказала она громко, чтобы расслышали, — ты не бойся. Эти товарищи преступника ищут. Всё расскажи. Холод продрал по хребту, скатился к копчику и превратился в жар. Тут Юре вспомнилось услышанное где-то: «у меня просто жопа вспотела». Во-во, оно самое! На плохо гнущихся он ногах дошел до калитки и только на середине дорожки опомнился, что чешет, как был, в комнатных тапочках. Тьфу ты! Он ругнулся совершенно искренне. Подобрался. Ну, постарался подобраться. — Добрый день! — Добрый, — согласился Юра. Демонстративно впился глазами в раскрытую в чужих руках книжечку, но книжечка захлопнулась, едва он успел разглядеть печати с орлами. Когда убралась книжечка, Юра поднял взгляд на, как выразилась тетя Вера, «товарищей». Товарищей было двое. Оба худощавые, оба выше Юры на голову, оба шатены, но один модный, со стриженой бородой, а второй не мейнстримщик — гладко выбритый. У него была такая мощная и выдвинутая вперед челюсть, что если бы он по моде отрастил себе бороду, то даже с самой аккуратной был бы похож на дикого дровосека. Разве это не плюс при такой-то работе? А может, не хочет пугать людей. Хорошо, если так. — Взрослые есть? — спросил бородатый. Юра рот открыть не успел, как высунулась подобравшаяся к воротам соседка: — Один он тут, Николай в Москве. На неё глянули молча и строго, и тетя Вера скрылась в голых кустах малины. — Я взрослый, — сказал Юра. — Восемнадцать есть. Паспорт вынести? Бритый скривился и махнул рукой, мол, не торопись. Он же раскрыл папку, которую держал всё это время в руках, и предъявил Юре два фото: в анфас и в профиль. — Видел такого? — Нет, — заверил Юра, глядя на почти наголо бритого Отабека в серой куртке тюремной робы. Какой же страшный, господи, ушастый, узкоглазый, некрасивый пиздец. Сердце сжалось, как под давлением, заложило уши, словно Юра нырнул на глубину. Бедный. Бедный мальчик. Ребенок совсем. Жалко до боли. Даже если бы не эта ночь и не все дни до неё, если б не воспаленные губы — всё равно жалко. — А если внимательнее? — бородатый оперся о калитку и шарил глазами по Юриному лицу. Сука, пробрало Юру, он сейчас всё считает, как сканером. У них опыт, они таких, как Юра, скрывальщиков, думающих, что умеют делать рожу кирпичом, видали-перевидали. Но Юра всё равно сделал вид, что старательно вглядывается в фото снова. — Нет, — повторил он с уверенностью. — Не видел. Бритый смотрел мимо него на дом. Его экскаваторная челюсть опасно выдвинулась. — Дача? — спросил он. — Ага, — подтвердил Юра, — дача. — И ты один? — Один, — снова подтвердил Юра, думая, что тыкать себе он не разрешал, но замечания господам «товарищам» делать, пожалуй, не следует. Он сделал бы, если б не врал им в глаза. — А мы войдем? Бритый подвинул Юру с дороги. Юра, прежде чем успел прикусить язык, бросил ему в спину: — Э! Тот даже не обернулся, шагнул по дорожке шире. Юра за ним. Обогнал, взошел на крыльцо. — Цель визита? — прошипел он, становясь спиной к двери. Не пускать. Не пускать их в дом. Войти просто так они не могут, должна быть бумажка, в этом Юра уверен твердо. А раз не могут, значит, у него есть право их не пускать. Потом могут быть проблемы? Ну, может быть. Но дедушка разберется. Или, в крайнем случае, другие люди, лояльные к олимпийскому чемпиону, защитнику чести страны. Бритый поднял брови, у него от удивления даже челюсть немного вдвинулась, и лицо приобрело относительно человеческий вид. Не пущу, решил Юра твердо. Отабеку не на кого рассчитывать, кроме как на него. Юра не может его подвести. Он дал ему кров, значит, должен защитить теперь, хоть правильно это, хоть нет. Законы, мать их, гостеприимства. Лицо горело, губы пылали огнем. Бородатый, долго ощупывавший Юру взглядом, вдруг потер большим пальцем уголок рта и спросил: — Как фамилия? — Плисецкий! — выпалил Юра. — Юрий Плисецкий. Говорит о чем-нибудь? — Нет, — холодно сказал бритый и потянулся подвинуть Юру с дороги. — Да, — сказал бородатый и просиял. — Оставь, — остановил он коллегу. Тот зыркнул на него так, словно бородатый превратился в розового слона. — Я смотрю, лицо такое знакомое, он — не он. Извини…те. Юра откинул назад волосы и подтвердил: — Это я. — Певец? — уточнил бритый. Юра насупился. Бородатый хохотнул: — Темень! Это Юрий Плисецкий, олимпийский чемпион, фигурист. Не позорься, блин. А я думал, — обратился он уже к Юре, — вы питерский. — Нет, — сказал Юра, выдыхая и чувствуя, как подрагивают колени, напрягся. — Это дедушкина дача. Я тут восстанавливаюсь после сезона. — Патриотично, — похвалил бородатый и зашуршал в своей папке, достал блокнот, раскрыл, выудил из кармана ручку. — Автограф не соизволите? Для Марины. — И пока Юра царапал листок, пояснил бритому вполголоса: — Маринка фигурку смотрит, аж пищит по нему, потом расскажу. Спасибо, — он принял блокнот, положил не в папку, а карман куртки. Попросил совместное селфи, Юра готов был хоть на целую фотосессию. — Приятно, — сказал он, чтобы не молчать. — Нечасто в лицо узнают. — Страна должна знать своих героев, — веско сказал бородатый и убрал телефон. — Точно не видели ничего? Если редко тут бываете, то все лица новые, могли не обратить внимания сразу. — Точно не видел, — клятвенно заверил Юра. — Уж такую рожу не забыл бы. Улыбнулся даже бритый. Вернее, ухмыльнулся криво и сошел с крыльца. Юра пошел проводить их до калитки. — Вы всё-таки будьте бдительны, — сказали ему на прощание. — Никому не открывайте, двери и окна держите запертыми, в случае чего — звоните 02, ну, как в первом классе учили. — А что, — поинтересовался Юра, стискивая пальцы на ручке калитки, — сильно опасный преступник? Маньяк какой-нибудь? — Маньяк не маньяк, а просто так у нас не сидят. Это только рассказывать любят, что безвинные, особенно барышням по переписке. Но вы человек, я верю, разумный. Берегите себя. — И добавил пафосно и сквозь ржач: — Для России! Юра понадеялся, что удалось улыбнуться так, чтобы не выдать себя с головой. — Видал, — спросил он, войдя в дом, запершись на оба замка и накинув цепочку, — какие реактивные, месяца не прошло, как хватились тебя. А чего не через год? Отабека не было внизу, ни в кладовке, ни в кухне, ни, тем более, в комнате. Дверь наверху была открыта, так что Юра туда не пошел, а свернул сразу к ванной, ворвался, не стучась, и выругался: — Ты какого хера творишь? Отабек слез с окна. Сполз, сел на кафель у торца ванной и закрыл руками голову. Вечером Юра трижды взял с Отабека слово, что тот, пойдя в душ, не сбежит через окно. Отабек молчал и тер тонкий шрамик над бровью. Он уже рассказывал, расшибся в детстве, крови было море. Юра тогда только потрогал этот шрам, а сегодня взял Отабека за ушами, отметил, как отросли у него волосы, и что ему куда больше идет именно так, с зачесанной назад челкой, и поцеловал бровь, уголок века, нос. Остановился. Отабек подался сам, первым поцеловал в губы. Ну вот, подумал Юра, мы целуемся, и он не против. Вроде бы. Так хорошо. А если уйдет, — не «когда», «когда он уйдет» Юра даже мысленно не произносил, — то уже нельзя будет целоваться. И будет плохо. — Не смоешься? Отабек покачал головой, потершись о лоб лбом. Но Юра всё равно подкрался и прислушивался у двери ванной, не стукнет ли окно. Окно-то нет, а вот дверь ощутимо стукнула его по лбу, когда Отабек вышел. Юра зашипел, схватившись за мгновенно набухающую шишку. Отабек подскочил, отвел его руку и целовал, целовал, тыкался губами, как беспокойный щенок, пока Юра, хохоча от щекотки, не остановил его. После ужина включили кино, но в экран ни один не смотрел. Смотрели друг на друга, гладили по щекам, касались растревоженными до боли губами и молчали. Иногда шептались. — Хорошо, — шепнул Юра, — что ты здесь. Отабек вздохнул, поглаживая его за ухом. — Не думал, что мне такое кто-нибудь скажет. Спасибо, Юра, я тоже рад, что я здесь, хотя это неправильно. — Правильно, — возразил Юра. — Всё, от чего душе хорошо — правильно. Правильнее всего на свете. — Правда? Ты правда так думаешь? — Да. Отабек? Я… Я тебе нравлюсь? — Да, очень. — И ты. Ты мне очень нравишься. И мне всё равно, что ты… — он сбился, потеряв дыхание под поцелуями. — Ты же не убил никого. Ох. По дурости просто. Ох, блин, Отабек. Перестань. Перестань. Не надо. Но не оттолкнул, когда Отабек сполз с дивана, утащив за собой штаны с Юриных бедер. Когда Отабек склонился, лизнул головку, вобрал её в рот и прижал к щеке языком. — Не надо, — шептал Юра, хватая его за плечи. — Не надо. А кончая, уже перестал шептать и только стонал, напрягая до звона ноги. И спрятался за раскрытыми ладонями, поняв, что Отабек проглотил всё. — Зачем? Ты дурак? Зачем? — Захотелось. Они снова долго целовались, прежде чем Юра попытался точно так же уползти вниз, но был пойман за плечи, подтянут наверх, уложен к спинке дивана, прижат к груди и зацелован до полусмерти. — Ну почему? — возмутился он. — Ты мне сделал, я тебе тоже хочу. — Не надо. Всё и так хорошо. — Но ты не кончил. Отабек улыбнулся, сунул, вывернувшись, руку себе в штаны, и дергал этой рукой, глядя Юре в лицо, вздыхая и постанывая, а потом зажмурился коротко, прижался Юре к ключицам и ласково укусил. — Спасибо. Спасибо тебе за всё. Тьфу ты, подумал Юра, проваливаясь в сон, как будто прощается. С этой же мыслью он проснулся в половине третьего ночи. Поднялся, скинув на пол плед, которым был укрыт. Заглянул в обе комнаты, в кухню, поднялся на чердак, спустился и повернул к ванной. Потянул на себя ручку двери, уже зная, что увидит за ней. И оказался, конечно же, прав. В ванной стоял собачий холод. Ночной воздух тянулся и стелился над полом, проникая сквозь заботливо прикрытое, но не до конца, окно.