Добро пожаловать отсюда

— Ах ты жопа бурундучья! Юра налетел, ударил в спину и повалил Отабека в грязь. Всё благодаря грязи. Не зря моросило три дня подряд, земля размокла, и в ней оставались следы, четкие под светом фонарика. Юра выскочил из дверей уже через полминуты, едва завязав шнурки и набросив куртку. Оббежал дом, остановился у окна ванной, посветил, зацепился глазами за размазанную дорожку шагов, уходящую от неглубокой ямки, места приземления, и пошел по следу, как гончая. За огородом уперся в кусты смородины, выругался, спрятал телефон в карман и полез через мокрый забор. Зацепился карманом штанов и выдрал его с мясом. Карман болтался, как маленький, не туда пришитый капюшон. На асфальтированной улице, куда Юра выбрался, след потерялся. Юра постоял, глядя поочередно в обе стороны и грызя губу. Направо — станция. Что ему делать на станции? Он наоборот должен держаться подальше от мест, где люди. Направо, через дворы — лес и речка. На углу, за оградой, зашлась лаем здоровенная псина. Юра на нее шикнул, чтоб заткнулась, и собака зашлась вдвое сильней. Нет, подумал он, пес не лаял, значит, здесь Отабек не пробегал. Или пробегал, но давно, и разрыв во времени гораздо больше, чем Юра думает. И вся эта погоня с телефонным фонариком — бессмысленна. Он замотал головой так, что волосы хлестнули по лицу. Развернулся и побежал в обратную сторону. Это Юра знает, в какой стороне станция, а в какой речка, а знает ли Отабек? На противоположном конце улицы стояла тишина, за забором вздохнул старый барбос и решил не тратить силы на облаивание прохожего. Юра остановился на развилке, по одной стороне асфальт, по другой щебенка. Свернул на щебенку. Миновал подсвеченные фонарями ворота, повернул снова, выхватив глазами смазанный след, — а может, показалось, может, просто тень, — но добежав туда, где кончились фонари, посветил снова и возликовал — не показалось. Дома тоже кончились, начались деревья. Юра шагнул под кроны, и тишина ночной улицы сменилась тишиной ночного леса. Гулко стучало сердце. Кровь шумела в ушах, как прибой. Ну и где его искать? Под каждый куст заглядывать? Что же, Юра заглянет под каждый куст! Прошлогодняя прелая трава, густо перемешанная с листьями, проседала под ногами. Правый кроссовок во что-то угодил, затрещало, Юра отскочил, посветил — ветка. Над головой неожиданно ухнуло, Юра присел, инстинктивно прикрыв голову, чертыхнулся, выбрался на тропинку и пошел. Найду, думал он, найду и всё тут, главное, успеть до рассвета. Он шел, освещая себе дорогу, и далеко не сразу опомнился, что выдает себя этим за километр. Тогда погасил фонарик. Темнота навалилась, как живая, по телу затанцевали мурашки, противные, как от ночного кошмара: что он увидит в такой темени, он же не кот. Юра подождал, стоя на месте, и глаза привыкли. Нет, он сам не бежал бы по темному лесу, заслышав погоню, он бы сел и подождал, когда преследователь пройдет мимо. Преследователь, блядь! А может, не надо? Ушел — и пусть катится. Сам ушел. Юра не прогонял его, Юра просил остаться. Холил, кормил, целовал. Заботился. От всего, блядь, сердца! Чтоб от него сбежали в холодную ночь, как от последнего мудака! А он ещё чешет следом, никак не оставит в покое. Ну просто сюжет для фильма о домашнем насилии! Он пошарил руками в карманах, нашел резинку, завязал хвост, потому что волосы уже достали лезть в глаза, и так ничего не видно. Высушил ресницы костяшками указательных пальцев. На фоне черных кустов, за стволами и пнями, серел сгусток тумана. Юра вгляделся, сощурившись. Туман обрел очертания. Неясные, но вполне узнаваемые очертания человеческой спины в серой спортивной кофте. Именно тут Юра бросился с воинственным кличем, негодуя и кипя возмущением, и уронил Отабека в грязь около разлапистого куста. Дома он отказался выйти из ванной. — Хуй там. Я теперь знаю, на что ты способен. Мойся при мне или ходи грязный. Отабек потянул с себя твердые от засохшей грязи штаны. — Это неправильно, — сказал он в который раз, стоя в дедушкиных полосатых семейниках, доходивших ему до колена. Он отъелся за эти недели, и был уже не тощий до слез, а вполне себе приятный глазу молодой человек с мясом и мышцами. Жирок нарасти не успел. — Ты много для меня сделал. Ты всё для меня сделал. Всё, что я могу для тебя сделать — уйти. — А меня спросить, хочу я, чтоб ты уходил — нельзя, нет? Просил же. Как человека просил — останься. Пиздец. Тебе так хуево здесь? Последние же дни, чего тебе не терпелось? — Опасно. Это опасно, Юра, раз за мной уже приходили сюда. — Дурак! — бросил Юра вместе с комом футболки. Футболку Отабек поймал и прижал к груди. — Вот куда, куда тебя понесло? Ну признайся? Куда тебя поперло-то ночью? — Сдаваться. — Чё-о-о? Юра сел, где стоял, а стоял он около унитаза. Отабек с футболкой в руках переступил с ноги на ногу на коврике, раздул ноздри, сглотнул и спросил: — Может, потом? — Нет! Нет, блядь, сейчас! Сдаваться. Ну да, а как Юра думал? К этому всё и шло. — К этому всё шло, — повторил он вслух. Отабек кивнул: — Да. Это единственный выход. Вина моя никуда не делась, иного выхода нет — я должен вернуться. — За побег, — бесцветным голосом вставил Юра, — ещё припаяют. Отабек кивнул: — Обязательно. Но так правильно. — Так а ночью-то зачем? — Хотел уйти подальше и прийти в какое-нибудь отделение. Может, на соседней станции. Чтобы… не связали с тобой. Юра сложился пополам, застонал, чувствуя, как подступает к глазам. Заболело между ребрами, словно разом свело все мышцы и невозможно вдохнуть. С ним такое бывало, но только в сезон, от нервов, а тут… Тут, блин, из-за какого-то дурака! — Юра? — Мойся, — выдавил Юра. — Мойся, и ляжем, не могу уже, сил никаких нет. Отабек послушно полез в ванную. Задернул шторку, но через неё всё равно было видно его задницу, спину, плечи и смоляную макушку. И Юра смотрел. И слушал, как шуршит о пластик вода. Хорошо, что в доме есть ванная и колонка. Когда он теперь нормально, с удовольствием помоется? — Эй, — позвал Юра. Отабек выключил воду и высунулся, уронив клок пены с волос. — Набери ванну. — Зачем? — Хочу. Ты не хочешь? Отабек скрылся за шторкой, смыл с себя пену, заткнул слив и открыл кран. Юра поднялся, машинально стянул с себя одежду, распустил волосы и завязал хвост на макушке, нижние волоски выскользнули и рассыпались по шее. Он постригся после чемпионата мира, срезал сантиметров десять, так что волосы уже не доходили до плеч, но он до сих пор то и дело об этом забывал. А Отабек видел его последние прокаты и даже сказал, что ему идут длинные волосы. Юра тогда только хмыкнул. Вода дошла до половины, когда Юра перекинул ноги через бортик и сел напротив поджавшего колени Отабека. С черной челки текло, Юра протянул руку и выжал щедрые ручейки с волос. У Отабека настолько густые волосы. У Юры тоже ничего, но далеко не такие. Завидует ли он? Нет. Просто любуется. — Опять обстригут, — сказал он. — Да. Так положено. — Почему? Против вшей, что ли? Смуглые плечи приподнялись и опустились. — Может быть. А с волос всё равно текло, но на этот раз Отабек отжал их сам и зачесал назад. И сразу стал похож на казахского мафиози. А на преступника всё равно не похож. И всё-таки он преступник. Просто бывают твари, у которых на лице всё написано, а бывают — вот такие Отабеки Алтыны. Да нет! Не бывает больше таких. Он один такой — исключение. Все несчастные, битые жизнью тетки с детьми и наивные девчонки, Юрины ровесницы, наверное, вот так же думают о друзьях по переписке «оттуда». Юра уже нагуглил группы и сайты, уже листал перед сном и покрывался гусиной кожей от отвращения: брр. И он, наверное, вот такой же, кто верит, что ему-то не врут, что его-то не обманут. Хорошо думать так, закрыв глаза, а откроешь — сидит Отабек. Маленький, мокрый, с глазами побитой косули. — Юра, — вдруг сказал он, протянув руки. Юра, ни на миг не задумавшись, вложил в них свои. — Больше всего на свете мне жаль, что мы познакомились именно так. Это страшно. И стыдно. Ты представить не можешь, насколько мне стыдно перед тобой. Но всё равно лучше мне было познакомиться с тобой так, чем никогда не встретиться вовсе. Юра, ты веришь мне? — Я тебе верю. Верю всем сердцем! Правда. Я же вижу, какой ты! Отабек словно прочитал это на Юрином лице. Улыбнулся. — Что бы там дальше ни было, я рад, что у меня был этот месяц. Что у меня был ты. Это очень смело с моей стороны, да? — Нет! — громко заверил Юра, и они непонятно чему рассмеялись. — И я рад. Серьезно. Блин, это и словами не выразишь. А программу такую поставить Яков с Лилией не позволят. Хотя можно же выискать что-нибудь? Какое-нибудь кино про заключенных или даже классику. Писатели любили всяких там узников, правда же? Юра скатал бы это лучше всего! Целиком выложился. — Я никогда тебя не забуду, — Отабек глядел прямо, глаза в глаза, как всегда, когда говорил что-то важное. Когда каждое слово имело вес. — Буду следить за твоими выступлениями, ну, постараюсь, во всяком случае. Прости меня за всё. Очень жаль, что вот так всё вышло. Юра забрал одну руку и, забыв, что волосы сухие, отер лоб и намочил всё над ним. Отфыркался. — Ты так говоришь, будто мы навсегда расстаемся. — Но ведь это так. — Чего?! — Юра рванулся, плеснув водой на пол, между их с Отабеком животами заплясали пенные волны. — Ты это серьезно сейчас? Съебнешь и всё? Только на этот раз попрощавшись? Вот это твое «Юра, Юра», видеть меня больше не хочешь, да? — Неправда. Но так всё равно получится. Я не знаю точно, что меня ждет. Я не могу связывать тебя… ничем. — А меня ты спросил? Чего я хочу?! — Юра. — Ну сколько там будет, ну пусть пять лет, это что — вечность? — Юра. — Клеймо тебе на лоб поставят или что? Или после тюрьмы люди не живут? Не бывают счастливы? Не любят? Не нужны никому? Это ты хочешь сказать, да? — Да! Пять лет или сколько там будет, я не знаю, это много. Ты многого достигнешь за это время, у тебя будет полноценная жизнь, яркая, важная и нужная. У тебя всё будет хорошо. — А у тебя типа нет? На кладбище сразу ползти? — Не знаю. Насчет себя я в ни в чем не уверен. — А если я уверен? Если захочу увидеть тебя опять? Отабек выдохнул резко, почти зло, но Юра не отпрянул, потому что злился уже и сам. Отабек стиснул его руки почти до боли и до звона напряг широкую челюсть. — А что я смогу тебе дать? — спросил он отчаянно. — Зачем я буду нужен тебе? — А зачем люди нужны друг другу? Что они друг другу дают? Деньги, положение, видимость счастья? У меня этого во, — Юра провел ребром свободной ладони по горлу, — а с тобой мне всё равно хорошо, как никогда и ни с кем, понял? Ты мне нужен. Я… Да блядь! Я люблю тебя. Отабек задрожал. Подняв новые волны, встал на колени, и Юра тоже подался вперед. Они встретились на середине пути, вжались в грудь грудью, мокрые, дрожащие, всхлипывающие. — Я люблю тебя, — повторил Юра, — и мне плевать, угнал ты там мотоцикл или целый камаз. Не решай за меня, что мне надо и кого надо, понял? Отабек кивнул, упершись подбородком ему в плечо. Отвел с Юриного уха сбежавшую из-под резинки прядь и сказал: — Я тоже люблю тебя. Руки у Юры тряслись, как у распоследнего алкаша. — Ты уверен? — спросил он в сотый раз, хотя в девяносто девятый снова клятвенно обещал больше не спрашивать. — Абсолютно, — снова заверил его Отабек. — Это правильно. Чтобы жить потом, кхм, с чистой совестью. Как-то пропагандистски звучит. И кроме того, не будешь же ты меня до пенсии прятать. Он хотел пошутить, но Юра горячо заверил, что будет. Будет прятать до пенсии, слава богу, она теперь со скольки там, с девяноста лет? Оставайся, Отабек, не уходи, не бросай меня, хуй бы с той тюрьмой, тебе там не место. Отабек считал по-другому. Говорил, что такой отпуск, как у него случился, не каждому выпадает за жизнь, не то что за тюремный срок. Ради этого не жалко и лишнего отсидеть. Он всё равно отсидел бы, даже если б вернулся сразу, или если б его поймали (или если бы Юра его сдал), а так — хотя бы есть за что. — Точно? — спрашивал Юра, хитро улыбаясь. — Точно, — отвечал Отабек, улыбаясь ещё хитрей. Один минус, постоянно хотелось почесать между ягодиц. То ли смазка не такая, как надо, — Юра взял первую попавшуюся на кассе, не вглядываясь, а она, конечно, оказалась не для анального секса, но какая блин, разница, для анала более скользкая, что ли? — то ли так и должно быть после всего этого. Юра не знал, с ним такое было впервые. — Со мной тоже, — признался Отабек, когда Юра ему об этом сказал. Они лежали наверху, на чердаке, в любимой Юриной берлоге, накрылись одеялом и смотрели друг на друга. Бледно светила лампа. — Не боишься? — спросил Юра. — Нет. Но в следующий раз презервативы и смазка с меня. — Договорились. Следующий раз. Когда он будет? Юра знал, что существуют длительные свидания, но наверняка не для возлюбленных своего пола. Интересно, если заплатить кому надо, он сойдет Отабеку за брата? Смешно. Смешно и неловко. — Может, выключим свет? — предложил Отабек. — Нет. Хочу тебя видеть. Видеть всё равно не получилось, потому что на затылке глаз нет. — Юр, тебе как? — Хорошо, — сказал Юра, прислушиваясь, как пальцы растягивают и распирают. Хорошо, что ты здесь, со мной. Хорошо, что мы занимаемся любовью. Хорошо, что это не последняя наша встреча, если ты, конечно, не передумаешь и не вышвырнешь меня из своей партачно-чефирной жизни. Бедный мой мальчик. Бедный мой. Даже если нельзя будет встретиться, Юра всё равно сможет помогать ему там, надо только спросить заранее — чем. Он в этом ни грамма не смыслит. Так что всё очень хорошо. А что задница саднит — ничего, у них будет долгий перерыв, успеет зажить. Но когда вошла головка, а за ней и всё остальное, Юра, перетерпев боль, с изумлением понял, что «хорошо» — это никакое не преувеличение. Хорошо — это руки Отабека на бедрах и пояснице. Хорошо — это его поцелуи на затылке и вдоль позвоночника. Хорошо — это его пальцы в волосах. Хорошо — это его член внутри, будто они идеально подогнанные детали одного механизма. Даже больше — будто они единое существо: жаждут одного, чувствуют одно, мыслят согласно. — Останься во мне, — шепнул Юра, — ещё чуть-чуть. Я буду вспоминать эту минуту. Просто побудь во мне, не торопись. Отабек не торопился, но они повторили это ещё дважды. И один раз Отабек всё-таки уговорил Юру попробовать тоже, хотя Юра и боялся сделать больно и причинить вред. Но поддался и ни секунды не пожалел. Как не жалел ни о единой минуте с того момента, как врезал беглому зеку Отабеку Алтыну разделочной доской по башке.