Потому что я люблю тебя

      – Вижу, ты уже нашел предназначенный тебе подарок.       Лейхи на пороге, и в глазах у него – ни намека на свет. Зрачок, кажется, полностью радужку затопил, и это абсолютный провал. Скотт удивленно приоткрывает рот, слова ему нужнее, чем воздух.       От ситуации несет опасностью.       Для него, Скотта, опасностью. И надо срочно что-то менять.       – Я...       – Кто говорил, что рыться в чужих вещах – некрасиво?       Айзек спрашивает, голос полон безобидной усмешки, но волк внутри все равно поднимает голову. Протестующе бьет лапой и затравленно сипит. Скотт чувствует, как пальцы соскальзывают вниз по поверхности шлема.       Происходящее можно было бы назвать смешным.       Если бы Лейхи не смотрел так лукаво, да.       Да. Точно.       – Я всего-то искал свои шорты.       – Шорты? Серьезно?       Айзек выгибает бровь. Словно дает ему последний шанс завернуть обратно. Но Скотт, конечно же, делает все наоборот – он прет напрямик. Он вообще почти всегда так делает.       (И пока никто не умер.)       – Да.       – Ты потерял их еще летом, МакКолл.       Собственная фамилия бьет по ушам на манер хлыста, и все становится совершенно ясно: теперь мосты сожжены. Айзек знает, что он врет. А он знает, что Айзек знает, что он врет.       Скотт гнет губы в виноватую улыбку.       – Я только глазком.       Айзек поправляет лацканы куртки, глаза не поднимает даже.       (Впрочем, зачем? Скотт и без того в курсе: в них глубокая бездна.)       – Ну, правда только глазком. Лейхи, слышишь?       Айзек дышит: тяжело и сипло, и Скотт бы скосил под дурачка, прикрываясь непониманием проблемы, но... Но он прекрасно помнит, как они договорились не открывать подарки до установленного времени, и это определенно его вина. Скинуть ее не на кого.       МакКолл осторожно кладет шлем на тумбочку, мнется на месте. В голове – щемящая пустота, и только противная иллюзорная сирена голосом Стайлза орет "код красный" в ушах. Глупо и нелепо.       Может, стоит начать извиняться?       – Айзек?       Он даже не просит, интонация вопросительная, и так трудно посмотреть в сторону двери. Лейхи разворачивается на пороге, ловит пальцами ручку и хлопает деревянной створкой. Скотт следит за ним, не дыша.       Все. Они отрезаны от мира хлипкой преградой.       – Мелисса звонила с дежурства, – мягко произносит Айзек, улыбка у него почти что нездоровая. – Ее не будет еще пару часов.       Секунда на то, чтобы сглотнуть.       Вторая – чтобы заставить себя говорить.       (И почему перед Лейхи он испытывает такую необъяснимую дрожь?)       – И чего ты хочешь?       Господи, Скотт, соберись! Не будь тряпкой, убери эти волнительные нотки из голоса.       Айзек – всего лишь друг, пускай даже что лучший, наравне со Стилински. У него две ноги, две руки, даже глаза два, все как у людей. К чему твоя тревога?       Волк в груди успокаиваться не собирается: он крутится на месте, хвост задевает натянутые жилы. Скотт близок к тому, чтобы занять боевую позицию. А у Айзека... у него взгляд как магнит – кажется, противопоставить ему совсем нечего.       – Твоего наказания.       – Звучит пошло.       Какой-то гребанный сюр.       Скривиться в улыбке.       (Еще шире, еще шире, Скотт.)       Шагнуть навстречу, посмотреть максимально сурово снизу-вверх, засовывая руки в карманы. Святой боже, действительно. Он же знает об Айзеке все, что может пойти не...       Лейхи его целует. На полном серьезе.       Наклоняет свою вихрастую голову чуть вбок, оплетает внезапно ладонями шею и змеей впивается в губы. Не похоже даже на оборотня, ни разу не пахнет волчьей возней. Айзек целует мощно и страстно, практически кусает, и Скотт чувствует кровь, чувствует чужой язык, скользящий по деснам.       Он в шаге до падения на пол. Руки путаются в ткани джинс, их для защиты не поднимешь даже.       А Лейхи прижимается ближе, вплотную, всем своим сильным телом, и от его тепла прошибает даже сквозь слои одежды. Волк под кожей впивается зубами в ребра, проламывая их насквозь, стремясь выскочить наружу и быстрей, скорей в нежные объятия.       Скотт еле успевает сдержать его, впиваясь ногтями себе в запястье.       – Ты что творишь?!       (Будто бы не понимаешь, альфа.)       Айзек улыбается – пьяно, невероятно гнусно. Запускает пальцы в растрепанные кудряшки, тянется довольно, как кот, и его футболка оголяет низ живота. У Скотта от вида кожи мурашки табуном вниз по позвоночнику.       – Вершу правосудие.       – Очумел, Лейхи?       Ответ на поверхности: конечно. У Айзека пронзительно-голубая радужка, и зубы сами собой наружу просятся. Он вскидывает руки выше, не отводит глаз. Сипит сорванно:       – Хочу видеть своего альфу на коленях.       У Скотта поперек горла встает слюна.       Нет. Это правда сюр.       Кошмар.       А в мозгу ни одного слова отказа. И волк – зараза – приседает на задние лапы, просится другому под бок, просится в чужую кровать, в чужие вены и чужое дыхание. От его желания, животного до крайней степени, у Скотта двоится в глазах.       Он даже дышит через раз.       А потом перестает вовсе.       – Скажи, это вообще законно?       Айзек смеется звонко, когда МакКолл подтягивает джинсы и опускается на пол. Айзек запрокидывает голову, и у него трогательно дрожит ямочка под кадыком. Айзек...       Он кругом: им пропах весь воздух насквозь, Скотт ощущает его в своих жилах, оглаживая ладонями бедра. И это чертовски приятно. Лучше любого шлема на праздники.       Это – как подарок Луны.       Скотт рвет пуговицы на брюках. Сдергивает до щиколоток, отпихивает прочь.       – Альфа, – чувствует пальцы на плечах, больно нажимающие на особые точки, – ты возьмешь меня? Возьмешь меня себе?       Вздрагивает. Крупно. Весь.       В сознании роем проносится "конечно", скупое и яркое одновременно. Волк точит когти о сердце, и это болезненно-хорошо. Слаще, чем спелая вишня на чужих губах. Вкуснее, чем мамина запеканка.       Это – Айзек. И к нему не подобрать аналогов или синонимов.       Он уникален.       – Навсегда.       Они же собирались к Лидии, ну, на общий праздник стаи.       Видимо, придется отложить на неопределенное время.       Айзек в его руках выгибается дугой и стонет, тонко и яростно. Пальцы до синяков прожигают кожу предплечий. Скотт кусает его за внутреннюю часть бедра и резко дергает вниз, на себя.       (В следующий раз нужно попробовать добраться до постели.)