Потому что я люблю тебя

      Дженни (кажется, ее зовут именно так) из 36 комнаты улыбается Скотту максимально доброжелательно, когда выхватывает из его рук телефон. Рассердиться не получается.       — Мы с Роуз пришли п-о-м-о-ч-ь убираться, — смешно морща нос, произносит она, — а не убираться за вас.       Скотт разводит руками, понимающе подмигивая. Вместо телефона в руках тут же оказывается внушительная коробка с вещами. Интересно, какой умник из Бейкон Хиллс однажды ляпнул ему, что въезжать в общагу — плевое дело?       Привести бы его сюда, дать бы в руки веник и...       Ладно, у них и так на две пары рук больше положенного. Нечего плакаться.       — Прости.       Дженни фыркает, как домашняя кошка, раскладывая книги по полкам ровно в том порядке, в котором ее попросили. Все-таки толковые они, эти подружки-неразлучницы из 36. Телефон Скотта лежит на видавшим виды столе и, кажется, пытается устроить осторожный побег по его поверхности к другому краю.       (В домах с шикарной отделкой стен и невероятно модными фотками на них и должна быть такая убитая мебель?)       — Я бы попросил тебя нажать на блокировку, — мягко просит МакКолл.       Его мысли заняты тем, куда деть штаны из коробки: в просторный шкаф или коротконогую тумбочку. Вторая подходит меньше, но выглядит... распологающей. Он определенно доверяет ей больше, чем образине-шкафу.       Дженни тянет руку к телефону не глядя.       — Ой! МакКолл?       Скотт приходит в себя только на третьем (уже заинтересованном) выкрике и недоуменно оборачивается к собравшимся вокруг стола. Его любимые штаны свисают на пол с краешка тумбы.       — Что?       Роуз округляет глаза и рот одновременно, тянет одними губами одобрительную "о-о-о" и следит за приближающимся Скоттом из-за плеча его соседа, Стью, так оценивающе-весело. Дженни молча проводит пальцами по шее, и да, это выглядит как извиняющийся жест.       Впрочем, это он и есть.       — Извини, — шепчет она, и ее рубашка немного присыпана пылью на локтях. Скотт осторожно замирает в полушаге. — В свое оправдание скажу, что я не специально. И она очень красивая.       Скотт вскидывает бровь, потом переводит взгляд на ярко светящийся экран. И ощущает огромное желание молча развернуться и уйти. Уйти, прямо сейчас, пешком, начисто бросив мысли о карьере врача и крутом мотоцикле.       Потому что на экране только что опубликованная фотка: Лидия и Айзек где-то на просторах Бейкон Хиллса. Безоблачного Бейкон Хиллса. Светящиеся от улыбок Лидия и Айзек.       Он совсем недавно болтал с ними по Skype, но такое хочется увидеть живьем.       Сердце взволнованно замирает в груди. Они и правда очень красивые. И Айзек на фото в той рубашке, которую "одолжил" у Скотта месяц назад. Она наверняка постирана и выглажена Мелиссой, но, МакКоллу хочется верить, все еще хранит запахи. Их запахи.       Под кожей волк, умиляясь, припадает на передние лапы. И пластинку знакомую ставит в голове: "мое-мое-мое".       Айзек и сейчас, должно быть, на вкус как жвачка с дыней, хвоя и мохито. Айзек — который остался в Бейкон Хиллс и живет в доме с его матерью, который каждым утром присылает снимки собственных ног на его кровати, который ходит в его чертовых рубашках.       Разделяющие их километры ощущаются как сухие дрова для огня. Скотт еще никогда не чувствовал себя настолько влюбленным.       — Не она, — улыбка МакКолла похожа на улыбку из разряда "заранее извиняюсь", но держать себя в руках не остается сил. — Он.       Скотт нежно проводит пальцем по экрану, лаская чужие скулы, вспоминая под веками мягкость бледной кожи. И в гробовой тишине прячет телефон в карман, возвращаясь к коробке со своими вещами.       Остальное время они с соседями обустраиваются в полнейшей тишине.

***

      — Не смог продержаться даже две недели, альфа? — сонный Айзек, открывший входную дверь, не выглядит удивленным. — Мог бы написать SMS, если очень соскучился.       Скотт вместо ответа молча сгребает его в охапку и проталкивает вовнутрь, распиная тренированное, но такое податливое сейчас тело на стене в коридоре. Айзек не особо сопротивляется, когда руки забираются под растянутую футболку (тоже МакКолловскую) и выводят замысловатые круги на ребрах.       Айзек просто не закрывает глаза. Смотрит — и впитывает. Каждый вздох, каждое прикосновение, каждую секунду.       И Скотт, не сразу, но замечает горькое притяжение в его взгляде. Он тоже хотел, тоже ждал. Его отзывчивый, едкий и прямой, как фонарный столб, Айзек.       Скотт чувствует себя повернутым на расцветшей буйным цветом любви. Она ведь такая сладкая, что пьянит до жути, до одури. И хочется больше, чем возможность поставить лайк на крутую фотку в вездесущей Сети.       — Твой запах, — он хрипит через раз, потому что в легких, наверное, появилась дырка, и воздуха отчаянно не хватает, — и твой голос. Я дико... я не мог не приехать.       Айзек выбрасывается вперед одним рывком, и его бедра впечатываются в бедра МакКолла, он прижимает его к своей шее обеими руками. Скотт ощущает горячечные поцелуи на виске.       — Мелисса на ночной смене, — шипит Айзек, и они ползут по стене в сторону лестницы, не расцепляясь, преодолевают все ступеньки. Останавливаются напротив комнаты Скотта. — Только попробуй после этого хотя бы открыть рот по поводу Эллисон, или Киры, или Малии.       Глаза у Айзека чрезвычайно серьезные, и Скотт даже ослабляет хватку на его спине, чуть-чуть отстраняется, чтобы хотя бы на миг вынырнуть из душной пелены потребности бесконечно касаться.       — Я вырву тебе кадык, МакКолл. Я не шучу.       Скотт топит остальные слова в своем гортанном смехе и смазанном поцелуе. Они трутся друг о друга, как вчерашние подростки (боже, ха-ха, они ими и являются), и на ощупь находят кровать. Матрас прогибается под сплетенными в клубок телами, и Скотт проглатывает первые стоны, помогая Айзеку выбраться из футболки.       Его бледные ноги на белой простыне кажутся произведением современного искусства. Скотт прижимается губами к колену:       — Переезжай ко мне. Будем снимать квартиру.       Айзек кусает костяшки, чтобы не взвыть в голос. Его зрачки — две черные, засасывающие бездны. Сердце Скотта стремится впечататься в них всем своим окровавленным сгустком и самоуничтожиться.       — Я больше не могу, — пальцы поднимаются к кромке боксеров, уверенно цепляют ткань. Скотт возвращается к подушкам, выкидывает их прочь и вгрызается в призывно открытый рот. — Люблю тебя. И крыша едет.       Айзек по-прежнему на вкус как мохито, хвоинки на веточке и нотки дыни вперемешку с мятой.       И Скотт уверен, поцелуи с Лейхи — его любимый напиток. Он хочет наслаждаться им всю оставшуюся жизнь.