Потому что я люблю тебя

      Скотт никогда не задумывался, насколько это больно — быть отвергнутым.       И плевать на самооценку, мнение окружающих, поломанные перспективы. Неожиданно главное — то, что внутри. А внутри это ощущается иссушающе, пугающе и сильно. Будто разрушительное цунами, после которого на береговой линии остаются лишь деревянные обломки и обрывки человеческих тел.       Скотт сглатывает ком в глотке, прекрасно понимая, что не ослышался, и заставляет себя поднять глаза. Наверное, сейчас он выглядит жалко — побитый (и кулаками врагов, и подобными новостями), изрядно уставший, растерявший весь свой блеск. Но он все еще альфа.       И он обязан справляться — хотя бы с собственными эмоциями.       — Ты?.. — в сухом горле рождается лишь малопонятный хрип.       Айзек реагирует чутко. Тут же ведет плечом. У него самого глаза на мокром месте, и Скотт осознает: эту ношу им теперь делить на двоих. Наверное, худший поворот событий.       Айзек выставляет руку вперед:       — Нет, — жалко, на надломе.       Он не просит, он умоляет; и на человеческом лице можно различить звериные черты: волк припадает на лапы, подставляет холку. Айзек в курсе, что слабее, что ему нечего противопоставить силе и статусу Скотта, но он все равно гнет свое. И в этом столько отчаянного страха, столько решительной ненависти. В первую очередь — к самому себе.       Скотт хотел бы объяснить, доказать: дело не в твоей сущности, малыш. Дело абсолютно, совершенно не в том, что конкретно ты успел провернуть в погрязшем во всех доступных грехах мире, и тебе не за что винить себя. Никогда не вини себя, не думай дурного. Ты — не порченный, не злой, не уродливый. Ты — не тот монстр, что плотно засел в подкорке и насмешливо повторяет через слово "не достоин".       Скотт хотел бы — но не может.       Стена в сознании Айзека куда выше, чем ему удастся подпрыгнуть. Она крепкая и глухая, бей ее, ломай — скорей подерешь себе руки, сточишь когти. А эффекта будет ноль.       — Айзек, — но он все же пробует.       Аккуратно. Уговорами. Ведь задействуй грубую силу — и Айзек окончательно пропадет в себе.       — Я не достоин, — говорит Лейхи в ответ.       И в голосе — плохо скрытая истерика.       Скотт жмурится. Он альфа, и с возрастом он учится чувствовать отдельные эмоции своих бет. Обычно те яркие, радостные, искристые, будто пузырики в шампанском; Скотт — хороший вожак, и беты любят его, льнут под заботливую лапу. Они счастливо делятся лучшими моментами жизни с ним, и Скотт — надо отдать должное — почитает это за честь.       Но с Айзеком все иначе. Айзек — клубок колючек, скопление желчи. Гнойная рана, в которой сукровица давно перемешалась с ядом. Расковырять его сложно, а откопать, что скрыто под волнами неприятия себя, еще труднее.       Скотт мысленно молится, ощущая, как его сносит, смывает. Сегодня шторм в душе Айзека вряд ли получится оценить по всем известным шкалам; он запределен, хаотичен. Мощь не поддается описанию. Айзека натурально качает и рвет изнутри, и это плохо. Это очень плохо.       Ведь это не то, на что рассчитывал Скотт, признаваясь в чувствах и надеясь на взаимность в ответ.       — Мы могли бы, — в последний раз пытается Скотт, ощущая страшное отторжение, — мы могли бы справиться со всем вместе.       Айзек смотрит на него, не моргая. На мгновение кажется, что слова задели, растопили его, и где-то в эпицентре бури маленький забитый мальчик раскрывает созданные надеждой крылья. Но — только — на мгновение.       Мальчик разбивается о белые барашки волн, так и не попробовав взлететь.       — Нет, — отрезает Айзек, и глаза у него как у припадочного. — Не могли бы. Ты и я, Скотт, мы...       Скотт интуитивно заканчивает: "мы не пара". Потому что ты — мое солнце, центр вселенной; а я — самое чудовищное ее детище. И мне никогда не быть рядом с тобой, даже если мир решил предоставить нам такой шанс.       Он просто смеется, этот жестокий мир.       Не иначе.       Скотт делает шаг, но Айзек дергается. Прочь, всем телом. И чтобы не напугать сильнее, Скотт вынужден отступить.       В горле скапливаются слезы. Они же подобрались к глазам. Скотт заставляет себя вздохнуть. И, скрепив сердце железными скобами, произносит:       — Ты — не чудовище, — голос то срывается, то противно скрипит, но с этим не получается ничего сделать. — Я надеюсь, — он утирает нос рукавом, и на куртке остаются мокрые и красные следы, — что однажды ты увидишь себя моими глазами. И поймешь, что у нашей вселенной могло бы быть два солнца.       Могло. бы. быть. Но я никогда не воспользуюсь силой, чтобы взять тебя.       Я люблю тебя, малыш.       И предпочту быть отвергнутым, а ненавидимым.