Потому что я люблю тебя

      Все начинается тогда, когда Айзек признается, что доверяет ему. Доверяет Скотту. МакКолл решает не уточнять, что именно — очередные недальновидные решения или себя самого. Он просто принимает ситуацию, как есть. И старается дышать чуточку размереннее, глубже.       Сначала справляться получается довольно просто: они с Айзеком всего лишь подростки; им нет резона вершить судьбу мира или играть в супергероев. Периодически, правда, все равно приходится делать и то, и другое, но Скотт успокаивает себя тем, что Айзек хоть и большой мальчик, но не воспринимает многое достаточно серьезно.       Только так, произносит Скотт мысленно, и удается поддерживать доверие.       Потом наступает время, когда они существуют на троих: рядом маячит Эллисон; они все никак не могут разобраться, кому из них она нужнее. Впрочем, отношения с Айзеком не дают трещину, и это Скотту удивительно и приятно. Они все еще держатся друг друга, выбирают друг друга, защищают и верят.       Потому что, наверное, давно уже стая.       Почти что семья.       И Эллисон, вот увы, в нее не совсем уж и вхожа.       Ситуация разрешается мирно: Эллисон уезжает вместе с отцом в Париж, и жизнь постепенно возвращается к истокам. Скотт старается уверить себя, что тоскует, Айзек же — странный парень — смотрит на все оптимистически. И подсаживаться начинает чаще на уроках.       — Мне кажется, с такой защитой у Киры нет абсолютно никаких шансов.       Скотт смаргивает. Стайлз у соседнего шкафчика смотрится невероятно самоуверенно и довольно. Наверное, это странно, но МакКолл искренне не понимает, о чем он говорит.       — А?       Стайлз привычно закатывает глаза. Однажды он, должно быть, сможет увидеть собственный мозг, учитывая качество упражнения.       — Ну ты и тупица. Что, по-твоему, делает Айзек?       — Пытается дружить?       К глазам добавляется скептически поднятая бровь. Стайлз умудряется выглядеть как неудовлетворенный работой коуч какой-нибудь крупной компании. Кажется, он вот-вот тяжко вздохнет и начнет проводить очередной курс по развитию коммуникативных способностей.       — Ты серьезно сейчас, Скотт? Так, видимо, серьезно...       Скотт вопросительно пожимает плечами и даже делает шаг вперед. Ему любопытно узнать ту странную правду, что человек Стайлз успел почуять лучше и быстрее него. Стилински театрально взмахивает рукой.       — Клеить он тебя пытается, идиота кусок. К-л-е-и-т-ь. А ты ему про очередных подружек рассказываешь.       Скотт мгновение переваривает.       Айзек — с ним — флиртует?       Айзек       с       ним?       Звучит как отборная чушь.       Скотт облегченно смеется. Нелепо же. Глупо. Иррационально.       Стайлз дальновидно грозит ему вслед кулаком, когда он впопыхах собирает вещи и сбегает домой. Они с Айзеком условились провести пятничный киновечер, Скотт не может опоздать.

***

      Конечно же, дома по законам жанра ему становится не до смеха. Скотт моментально вспоминает понимающую мину Стилински, когда закрывает дверь в собственную комнату и оборачивается на пороге.       Айзек у его кровати. Сморит с отчаянной решимостью и тянет вверх футболку за воротник.       Скотт трусливо блеет:       — Поговорим?       Человек внутри поднимает ладони, недоумевая и сдаваясь. Волк же рычит с предвкушением. Припадает на передние лапы и сверкает глазами. Скотт дергает щекой, стараясь удержать его в узде. Хотя, наверное, это смешно: волки дики, их не возьмет ни ласка, ни сила.       Айзек кивает. Решительно говорит:       — Да или нет?       Скотт впивается внутреннему зверю в длинную лощеную шерсть. Нет-нет-нет. Волк тянется вперед и выгибается в спине, играя и приглашая. Он чувствует рядом знакомую кровь, нежную плоть — и он стремится как можно быстрее пометить светлую кожу своим клеймом.       Потому что волку Айзек нравится.       Очень. Давно.       Его даже запах Эллисон перестал сбивать, чтобы вы представляли.       Скотт неоднозначно ведет плечом. Старается отшутиться:       — Это не похоже на киновечер. И я не понимаю вопроса.       Айзек наклоняет голову вбок. Смотрит пристально, вдумчиво; Скотт знает: Лейхи спокойно читает все, что написано у него на лице, МакКолл сейчас просто открытая книга. И это даже обидно.       — Все ты понимаешь, — шелестит Айзек, его грудь тяжело вздымается; Скотт против воли примагничивается взглядом к ровной линии от пупка до бляшки ремня. — Так да или нет, МакКолл?       Скотт цедит воздух сквозь зубы. Жмурится. Человек внутри него трясет сигнальными флажками, код красный-красный-красный. Волк выжидающе топчется на месте, ему бы только дать знак. Один-единственный.       Потому что волк знает: напротив — судьба.       Та самая, которая останется рядом до того, как кончатся жизни.       Которая теперь одна — и навечно.       Скотт клянет себя последним тупицей. И откладывает в сторону незримые сигнальные флажки. Губы сохнут, когда он шепчет утвердительное:       — Да.       Айзек меняется в лице: его дергает, словно выталкивает вперед, и он моментально оказывается нос к носу, щека к щеке. Чужая кожа на поверку поразительно мягкая, приятная, с крепким и ярким запахом. Скотт прячет нос в дрожащей шее, пока Айзек зарывается пальцами в волосы, с силой тянет в сторону и назад.       Айзек призывно-хрипло просит:       — Поцелуй меня наконец.       И Скотт замечает по радужке то самое, что когда-то давно так его зацепило. Доверие. Безграничное, безбрежное.       Как беты — к альфе.       Как друга — к другу.       Как зверя — к зверю.       Волк внутри утробно рычит и трется мордой о кости. Он ластится и крутит на языке такую же просьбу: поцелуй. Не присвой, но докажи — все взаимно. Все до чертиков, до ужаса взаимно.       — Я тебе доверяю, — заполошно дышит Айзек и тычется холодным носом к скуле, ведет по линии роста волос, несильно бодает кадык. — Я тебя хочу. Себе. Целиком.       Его руки везде, и Скотт практически забывается. Впрочем, он усилием воли заставляет себя выдавить короткое и твердое:       — Я тоже.       После чего пропадает без остатка.       Он чувствует себя кусочком пазла, вставшим на место.       И это волшебное чувство.