Мир меняется, меняемся и мы

      Пробуждение было резким. В дверь стучали так сильно, что казалось она вот-вот слетит с петель. Эрвин поднялся с постели и открыл нежданному предрассветному посетителю, удивлённо приподняв брови, узнав Жана Кирштейна, запыхавшегося и пытающегося перевести дух. — Неожиданно увидеть тебя здесь. Ты что бежал от замка до Троста? — Негромко спросил он парня, приглашая его войти. Когда Жан плюхнулся в кресло, Эрвин налил ему в стакан воды и терпеливо подождал пока тот промочит пересохшее горло. — Вы не спрашиваете откуда я узнал где вы живёте? — Я никогда не задаю вопросов, ответы на которые так очевидны. Совсем другое дело — зачем? — Смит внимательно посмотрел на парня и тот только сейчас заметил, что бывший командор сидит перед ним в одних пижамных брюках и с растрёпанными спросонья волосами. — Меня прислала Ханджи. Энни Леонхардт вышла из кристалла несколько часов тому назад, — он устало потёр глаза, — она сказала, что дело срочное и велела скорее проинформировать вас, а также, просила приехать, как можно скорее. — Девушка в сознании? — Нет, — покачал он головой, — Армин сказал, что она даже не дышала, когда кристалл разрушился. Он был на посту. Сейчас он вместе с Ханджи присматривает за ней. — Мы должны ехать прямо сейчас? — Хрипло спросила Лисет, разбуженная шумом. Сейчас её не заботило, что она была в пижамной рубашке Эрвина, которая длиной была чуть выше колен. Новость прогнала остатки сна и не было даже времени порефлексировать на тему пропавшего выходного. Лисет сделала шаг вперёд, опираясь на стену и увидела выражение ужаса на лице солдата. Нетрудно было понять, что он увидел её ногу, на которой выделялся своим отсутствием кусок мышцы. — Не обращай внимания, ‐ отмахнулась она, — терпит ли время? — Боюсь, что нет. Внизу нас ждёт экипаж, — покачал головой Жан. — Дай нам десять минут, — попросил Эрвин. Жан кивнул и поднявшись пошёл к двери. Повисла немая сцена. Кирштейн обернулся, будучи уже у двери и заметил, что бывший командор улыбнулся жене виноватой улыбкой, прежде чем подняться и начать собирать бумаги, лежащие на письменном столе. Слова извинения застряли в горле; он весь день изнывал от скуки на выходном, а их лишили возможности побыть рядом чуть дольше. Со вздохом, парень вышел в прохладу мартовского раннего утра. Экипаж вёз всех троих знакомой дорогой. Капитан Смит предпочла поспать, положив голову на плечо своего вечного спутника. Когда их начало трясти на ухабах просёлочной дороги, Эрвин лишь бережно приобнял спящую, чтобы она не упала. Жан, с жадностью наблюдал за происходящим напротив него. Было в отношениях командора и капитана что-то, вызывающее целую палитру чувств: от необъяснимой грусти до лёгких уколов зависти. — Скажите, сэр. Как вам удалось пройти через такое и не осточертеть друг другу? — Не удержался Кирштейн от вопроса, — я видел много парочек, на поверку, не прошедших испытания временем. — Я не знаю ответа на твой вопрос, — покачал головой Эрвин. — Выходит это просто привычка? — Трудно объяснить необъяснимое, Жан. У меня всю жизнь были приятели, товарищи, единомышленники. Но это, само по себе, не отменяло того факта, что я был одинок. После смерти отца, я поставил во главе моего разума его теорию и действовал хладнокровно. Сколько, по-твоему, смертей я видел? Сколько жизней я погубил, и скольких я не смог или не захотел спасти? На этот вопрос даже я тебе не отвечу. В моём мире всегда была смерть и боль. Я никогда не думал, что кому-то удастся проникнуть в этот мир настолько глубоко и не возненавидеть меня, — горько усмехнулся бывший командор, — но только не она. Она не только не возненавидела, но и приняла меня. У Кирштейна от удивления дыхание спёрло. В голове слабо укладывалось открытие факта, что такой человек, как командор целого разведкорпуса, может быть одиноким. От услышанного во рту чувствовался неприятный ком из несказанных слов, имеющих горькое послевкусие. Было очевидно, что слово «любовь» было слишком маленьким и тесным для такого великого чувства. Хотелось узнать, что именно эти двое пережили на пару. Жан вспомнил свои первые дни в разведке. Лисет уже тогда, ещё до того как представиться напоминала Жану командора: те же решительные движения, но чуть более сглаженные, в силу женской натуры, тот же взгляд, полный затаённой грусти и груза ответственности, те же правильные, въедающиеся своей правильностью в душу, слова — о долге и посвящении своего сердца человечеству. Из их уст эти слова не звучали пустым звуком, это были слова, в которые эти двое, действительно, вкладывали свои сердца. Когда парень поднял голову то с удивлением обнаружил, что притихший командор задремал, уронив голову себе на грудь, однако, даже во сне не разжал руку, придерживающую его жену за хрупкие плечи. — Любовь, идеалы…какой прок от всего этого, если мы в жопе? — Фыркнул себе под нос Кирштейн, — какого хера всё так сложно-то, а? Эрен, какой же ты всё-таки ублюдок…надеюсь ты знал, что делаешь; иначе я набью твою тупую бошку дерьмом, за то, что все мы пережили.

***

      Когда она открыла глаза, то не совсем поняла где находится. Последние её ясные воспоминания о битве в Стохессе, сколько времени прошло с тех пор: час, месяц, год? Время в кристалле, казалось, текло иначе — обрывки голосов, невнятные стуки, всполохи света и беспросветной тьмы; были ли они на самом деле или это плод разума, старающегося не покинуть бренное тело? Тело не слушалось и только способность мыслить делала её живой. Когда она спала, то не видела ничего, но, внезапно вернувшаяся память раскроила, и без того, израненную душу надвое. Вот она снимает привод с Марко Бодта и они, втроём, бросают его титанам на съедение, а он до конца не верит и просит о помощи их, таившихся под маской дружелюбия, врагов. Энни была честнее Райнера и Бертольда — она держала дистанцию со всеми, за исключением проницательного Армина и глупого Йегера; но именно по её щекам текли слёзы, она плакала по хорошему парню Марко. Ей были чужды идеалы Марли, ей были чужды идеалы Элдии, её миссией было спастись самой и спасти отца, для этого она проявляла жестокость и готова была проливать кровь. Но, неотрывно глядя на то, как титан жрёт Марко, из груди рвался невольный горький вздох, а слёзы горячей пеленой, застилающие глаза выдавали её слабость. Просить прощения за то, что было твоей виной, не было смысла. Но она просила его у каждого трупа, который находила при зачистке города. С детства вбитые на подкорку мозга идеалы Марли о демонической природе элдийцев трещали по швам; она искренне не понимала за что эти люди должны были умереть. Страшно было допускать эту мысль, нужно было гнать её, но она снова возвращалась, превращая миссию в невыносимый ком страданий. Райнер и Бертольд… думали ли они так же? Или они, в отличии от неё, оставались верны своим личным и не только убеждениям? Она со снисхождением смотрела на дурочку Хитч, со смесью отвращения и восхищения на Марло, с симпатией — на дочку богача, торгующую наркотой; этот тесный мир казалось заполнил её лёгкие и она, по-своему привязалась к нему. Но, пришла пора выйти за стены и спасти свою жизнь, убивая разведчиков. Она была почти рада, когда на миг увидела высокого светловолосого мужчину, захватившего её при помощи устройств, не дающих сделать и шагу — он поставил на эту битву всё, что мог — это читалось в его ледяном взгляде. Но ей было рано умирать. Её ждал отец. В конце концов, она тоже сделала свою высокую ставку. Но, выиграв сражение в лесу, она с треском проиграла войну в Стохессе. Армин и этот высокий мужчина определённо были сильны, разгадав её тайну. — Прости, отец. Я не сдержала слово. Но у этого мира, всё же есть будущее… — пронеслось в голове, перед прыжком в оглушительную тьму. Пережив это всё заново Энни закричала. Боль рвала голову на части, а её саму мучили рвотные позывы, раздирая и без того надсаженное криком горло. Голову её кто-то бережно гладил, мягко укладывая обратно на подушки, а к губам прислонили плошку с водой, успокаивающей иссушенное жаждой нутро и чей-то знакомый, до боли, голос говорил что-то успокаивающе-мягкое.

***

      Ханджи зашла в подземелье, где временно оборудовали больничную палату для пленной Женской особи, чтобы осведомиться о её состоянии и сменить Арлерта на посту, с удивлением обнаружив, что он спит, бережно придерживая девушку, спавшую беспокойно, судя по съехавшей простыни, за руку. Тихонько встряхнув его за плечо Ханджи вскинула подбородок, спрашивая, не задавая вопроса вслух. — Она кричала во сне. Плакала и называла имена погибших, в битве за Трост, кадетов. А ещё…просила прощения, — негромко отрапортовал он. — Вот как… я совсем запуталась, Армин. Мне кажется, что этих детей просто сломали, внушив им, что они воины. Сколько лет живут превёртыши? Тринадцать? Одно дело стать таким не по своей воле, находясь на грани безумия и смерти, но совсем иное выбрать этот путь даже не осознавая себя. За то что они совершили, они, безусловно, заслуживают ненависти, но в тоже время и сочувствия, хотя бы за то, что совершили над ними. Ступай, Армин, отдохни. Скоро должен будет вернуться из Троста Жан. — Жан в Тросте? Зачем? — Я отправила его за Эрвином и Лисет. — Эрвин вернётся? — Де-юре, нет, де-факто — да. Я умная и сильная, но во мне нет таланта вести людей за собой. Эрвин, как незыблемое правило разведки. Мне кажется, что он и есть олицетворение нашего символа, несмотря на собственные противоречия, — она тяжко вздохнула, потирая переносицу, — чтобы Закклей не сказал, а я намерена добиться его возвращения на пост. С ним ситуация была дерьмом, но без него он превратилась в дерьмо катастрофичесих масштабов. — Ханджи, мне кажется вы недооцениваете себя, — улыбнулся Армин ей на прощание, — если она очнётся, сообщите мне? — Спасибо, — улыбнулась вымученной улыбкой женщина.

***

— Командор…командор Смит…проснитесь, сэр, мы приехали. Эрвин открыл чуть мутноватые спросонья глаза. — Я задремал? Извини. — Да ничего. Я и сам успел вздремнуть, — соврал Жан, не сомкнувший глаз, терзаемый кучей мыслей. Смит осторожно высвободил затекшую, за время дороги руку и несколько раз сжал и разжал кулак, разгоняя кровь по венам. Лисет проснулась от того что Эрвин дёрнулся и хрипло спросила: — Мы уже прибыли? — Да, мы на месте, — улыбнулся он. Вот к чему солдаты разведки были не приучены, так это к тому, что Эрвин Смит умеет улыбаться. Всегда собранный и строгий, неизменный и надёжный. Он не был улыбчивым, но, неведомым образом умел расположить к себе почти любого человека. Солдатам он не улыбался по одной простой причине — он сам считал, что улыбка это личное, а подпускать к себе ближе выверенной дистанции тех, кого возможно будешь хоронить, было непозволительной роскошью. Ханджи неотрывно следила за реакцией Энни, выпавшей из кристалла в самые страшные закоулки собственного разума и на миг ей стало жаль эту угрюмую странную девочку. Та то металась и кричала, отчаянно впиваясь пальцами в простыни, оставляя на ней борозды, то через время успокаивалась и затихала, лишь тяжёлое дыхание выдавало в ней истерику, случившуюся минутой ранее. — Что же с тобой творится, чёрт возьми. Так я тебя даже ненавидеть не смогу. А ведь по твоей вине погиб первый отряд Леви и множество хороших ребят, — качала учёная головой. — Кто знает, может и не стоит? — Раздался знакомый голос, — тот, кто ничем не жертвует — не добивается ничего, Ханджи. По этому принципу живём мы, разведчики. Но судя по бою, который мы с ней вели, она живёт также, разница лишь в конечной цели. — Эрвин! Твою мать, Эрвин! Как же я рада тебя видеть, занудная ты задница! — Учёная поспешно вскочила с табурета и порывисто обняла старого товарища. — Ты только что назвала меня занудной задницей? — Да! Именно так. Как ты мог оставить свой пост, чёрт возьми? Делай что хочешь, но я костьми лягу, чтобы ты вернулся к этой работе. Мне и на прошлой моей должности хватает ответственности. Как ты со всем этим справлялся? — Слишком много вопросов, отдышись. Я тоже рад тебя видеть. Изменения есть? — Нет. Она бредит. В сознание не приходила, жара у неё нет, но я опасаюсь, как бы она умом не тронулась. Всё же столько лет просидеть в кристалле… — Тебе для этого даже в кристалле не пришлось сидеть, четырёхглазое ты чудовище, — лениво протянул Леви, появляясь за спиной бывшего командора — ты орёшь даже громче этой полоумной суки. Эрвин, Лисет, моё почтение. — Ну и хам же ты, Леви. Сплошные нарушения субординации, никакого порядка, — покачал головой Эрвин. — Леви? Уже время смены караула? — Зое, казалось, проигнорировала «четырехглазое чудовище» и с надеждой глянула на коротышку. — Да, иди уже спать, пока я тебе пинка не дал. Надоело мне вас нянчить. Когда ты в последний раз мылась? От тебя разит как от кулька с дерьмом, куда только Моблит смотрит? Если ты продолжишь в том же духе, я, невзирая на твой статус замужней женщины постираю тебя в тазике с порошком, — бурчал Аккерман, но в голосе его не было ни неприязни ни ненависти, несмотря на грязную ругань, к Ханджи он относился так, будто та была его сестрой. — Да иди ты в жопу со своими напутствиями, коротышка! Я, между прочим, пока ещё командор. — Ага. Спроси у Эрвина, как я был любезен с ним все эти годы. И иди уже отдыхай, — он похлопал обиженную Ханджи по плечу, — завтра у нас очень много дел, которые я на мече вертел, поэтому валите-ка вы все. — Что-то он разговорчивее, чем обычно, — с сомнением протянул Эрвин. — Мне тоже так показалось, — сказала Лисет, — он ведёт себя так только когда волнуется. — Знай я его похуже, решила бы, что он влюбился, — буркнула Зое, — никогда не могла понять, почему он любой добрый поступок маскирует такой завесой словесного мусора. — Мне кажется, это из-за того, что он так привык. Он не любит когда его благодарят, но при этом сердце у Леви действительно доброе, — пожала плечами Лисет. — Как знать, — покачала головой Ханджи, меняя направление в сторону караулки. — Ты куда? — Дам распоряжение насчёт общего собрания в десять часов, как раз, успеем отдохнуть, — она махнула рукой, прощаясь с супругами.